– А сыпь как по матушке, только в мужском роде, не ошибешься, – любезно ответствовал хозяин. – Хорошее начало, – тоскливо подумал Аникеев. – Только не известно – чего именно… – Ты по делу, али по безделице – от налоговой? – пронизал хозяин сыщика пытливым рентгеновским взором. – Мне бы борща, – робко облизнулся детектив. – По делу, значится. Тады заваливай. Аникеев вошел. Чистенький дворик. Несколько алычовых, ореховых и тутовых деревьев. Летняя кухня с широким, покрытым толем навесом. Под ним – дощатый, застеленный цветастой клеенкой длинный стол с двумя вросшими в землю лавками по обеим сторонам. – Сидай, – небрежно кивнул хозяин. – Тебе как, со сметанкой, с чесночком, с перчиком и стопариком? – Мм, – сглотнул слюну детектив. – С мослом? – С ним, – прохрипел Аникеев. – Тады гони синенькую. – Кого? – не понял клиент. – Пийсят рублев. – Два бакса, что ли? – не поверил собственным ушам южноморец. – Не при деревянных? – прищурился хозяин. Аникеев отрицательно помотал головой. Под ложечкой у него тоскливо засосало от нехороших предчувствий: уж не на идейного ли собрата швейцара «Амфитриты» (не к ночи будь она помянута!) он нарвался. – Хм, – довольно ухмыльнулся Пантелей. – В разтаком случа́е Центробанк мне не указ. Пущай он по четвертной за один американский рупь платит, если ему бумаги не жалко, а у меня станок сломался. Вот. Значится и курс соответственный: один к десяти. Хошь, плати, не хошь, иди. Силком не кормим… – А переночевать у тебя во сколько станет? – Переночевать, говоришь, – хозяин энергично почесал под левой лопаткой. – Да столько же, – махнул он свободной рукой с видом человека, ставящего на кон последнюю рубаху. – Получите вперед ваши десять заморских карбованцев, – повеселел Аникеев, протягивая хозяину купюру с изображением гарного хлопца в пышном парике. Пантелей, внимательно общупав бумажку, запер ее в нагрудном кармашке на пуговичку. Затем, пройдя в кухню, включил лампочку под строгим железным абажуром, залившую стол уютным желтым светом. Аникеев успокоено закурил и едва не загремел с лавки навзничь. Давненько он на лавках не сиживал, все больше в креслах приходилось – мягких, кожаных, вращающихся… На столе меж тем появились зелень, помидоры, огурцы, сметана, сало, хлеб, графинчик с мутноватой жидкостью, граненый стопарь и трехлитровая банка с квасом. Аникеев слегка занервничал: он ведь только борщ заказывал и вроде бы уже заплатил вперед… Но потом мысленно махнул рукой: хрен с ним, вряд ли он превысит свои суточные. При таких ценах это нереально. Если, конечно, не приспичит тратиться на подкуп должностных и не должностных лиц. А на это у него особая статья расходов предусмотрена… Александр Николаевич налил себе самогончику, поискал глазами вторую стопку и, не обнаружив таковой, кликнул хозяина, который не замедлил явиться с тем, что Александр Николаевич тщетно искал, – в руке, немым вопросом на языке и приветливо-насмешливой ухмылкой на бледных устах: я вас правильно понял? Такова уж наша хозяйская доля – угадывать желания клиента раньше, чем они у него возникнут. Тяпнули за знакомство. Осадили зеленым лучком. Освежили дыхание огурчиком. Зажевали помидорчиком. Прополоскали кваском. – Ну и как, хозяин, дело твое, процветает? – сунул гость по дурости нос туда, куда не просят. Хозяин выпрямился, сощурился, обтер двумя пальцами уголки рта. – Зацветает. Почитай все уже быльем поросло. С тех пор как эту заграницу у нас под боком учудили, живем в убыток. Так своему начальству и передай… – Отец, – растерялся Аникеев, – Пантелеймон… ты… вы меня неправильно поняли… Я ведь так, для затравки… Не из какой я не из налоговой. Да и вообще нездешний… – Ясное дело – нездешний. Был бы здешний, валютой не сорил бы. Сразу видать, шпиён заграманичный. Приплыл разведать, чего у нас тут плохо лежит, чтоб к рукам прибрать и в дело пустить… – Ты… Вы что, Пантелей, бредите? Какой еще шпион? Я же русский, российский гражданин, как и вы… ты… Вы что, меня за иностранца приняли? – За южноморца. А это – один хрен, что иностранец. Может, по паспорту вы и россияне, не знаю, паспортов ваших не видал, а вот по замашкам, – чистые немцы! – Хм… А ты, Пантелей Батькович, за границей-то был? – Был. Нас тогда много там побывало, – у мадьяров в гостях. Негостеприимный народ оказались эти венгры. Мы их от контрреволюции спасаем, а они в нас изо всего, что стрелять может, шмоляют… – Давай, отец, за тебя и твоих товарищей выпьем. Досталось вам, наверное, не приведи Господь! – А вам разве меньше? Тут тебе и Афган, и Чернобыль, и Перестройка, и Чечня, и вот, того и гляди, Югославия… Куда ни кинь, всюду клин. Всегда русскому человеку хреново – было, есть и будет! – Аминь, – пробормотал Аникеев и молча выпил. Хозяин последовал его примеру. – Так ты что же, батя, бобылем, без хозяйки живешь? – Ага. Вдовцом. Соломенным… – Внуков поехала навестить? – Точно. Ненародившихся. – Не понял. – Да в ваш поганый Южноморск сбёгла. Раз съездила на ваш рынок с клубникой и с катушек долой. Два года как заведенная пластинка: переедем, переедем, там пенсия выше, халва цветет, калоши бесплатные… – Так что же, она там одна, и ты здесь в одиночестве?.. – Я не в одиночестве. У меня хозяйство. Да и у ней там тоже общества хватает. Кофейню открыла, да не простую, бесстыжую. «Не босых и не полуголых не обслуживаем». Во как! – Теперь понятно, почему ты Южноморск не жалуешь. – Нет, мил-человек, не поэтому. И раньше не жаловал, а то б переехал вместе с ней… – А почему, все-таки? – По кочану. За что вас любить-то? Вы там у себя с климатом чего-то химичите, а у нас огороды черти что родят, а чего положено – родить отказываются. Евсеич вон плюнул на все, да и посадил у себя апельсиновые деревья. Так апельсины эти у него только с виду скусные, а на зуб – чистый уксус. – Хороший уксус тоже, между прочим, на дороге не валяется, денег стоит, – пробормотал Аникеев, причем несколько виновато. – Или взять хоть другого моего соседа – Васильича, – увлеченно продолжал хозяин. – Этот не то что Евсеич, ума палата, решил не обычных, а беконных свиней разводить. Чтоб, говорит, у них не одно сплошное сало на костях росло, а вперемешку: то сало, то мясо, то сало, то мясо. За такой, говорит, продухт, вдвое больше в Южноморске платят. Ага, заплатили ему вдвое больше. Как за постную свинину. Вдвое больше, чем за тощего кролика… – Разорился? – сочувственно вопросил Александр Николаевич. – Кто? – Ну, этот, как его… Васильич… – Зачем разорился? С Евсеичем они скооперировались: апельсины евонные Васильича свиньям скармливают, маринованным салом торгуют… – Вот видишь, батя, можно, значит, с нами дело иметь! Не такие уж мы иностранцы… – Вы – хуже! Народ портите. Ему теперь пятизвездюльные готели подавай, а на наши светелки он несогласный. Нет, говорит, у вас никакого серви́зу, а из развлечений одна водка да мордобой… Опять же молодежь нашу совращаете… – Так это же хорошо, отец! Народ к достойной жизни тянется, к культуре, к цивилизации… Твои-то дети тоже ведь в этой дыре оставаться не захотели… – Мои дети, – задумчиво повторил хозяин. – Мои дети – отрезанный ломоть. Такого учудили, что… – и он, махнув рукой, вытряхнул из пачки беломорину, продул, промял ее как следует, с чувством закурил. – И что же они учудили, батя? – Кто? – Дети твои. – Какие дети? – Как какие? – А так. Никаких дитев у меня нет. Был один, да и тот… – Что? Несчастный случай? – Вроде как. На иностранце женилась. То ли немчуре, то ли ляхе. И тю-тю – за кордон. – Женилась? – впал Аникеев в легкое туповатое недоумение. – Замуж вышла? – Замуж? – усмехнулся Пантелей. – Замуж приличные девки выходят. А эта – женилась… Аникеев закурил, задумался. Лампочка над столом трижды мигнула. Затем, через паузу, проделал это еще дважды. Аникеев подобрался, приготовился к сюрпризам: смахивает на условный стук… – А вот и он, легок на помине, – усмехнулся хозяин. – Кто? – Да зятек. Несостоявшийся… Сейчас вместе и повечеряете.