– Лучше б ты матом ругнулся, – скривился лейтенант, ища взглядом плевательницу. – А что, уже можно? – обрадовался младший компаньон столь своевременной возможности облегчить душу проверенным народным средством. – Плати и матюгайся, – последовал ответ. Марафет задумался. – Анна Сергеевна, – поднялся Кульчицкий из-за стола, – полагаю, вам стоит связаться с вашим приятелем и попросить его отозвать своих грифов. Скандальная реклама нам ни к чему. В трубу мы, конечно, не вылетим, но имидж можем утратить… – Как скажете, Станислав Эдуардович, – кротко согласилась Анна Сергеевна. Однако покладистости ее хватило ненадолго – на вдох и полвыдоха. Дальше она продолжила в своей обычной надменно-язвительной манере: – Но прежде чем звонить Турову, мне хотелось бы поконкретнее узнать, о чем поведала городу и миру «Черноморская Волна». Лейтенант встрепенулся, выпятил грудь, уцепился большими пальцами рук за ремень, – двумя словами, изящно подбоченился. – Докладываю: в последнем… – Полицейский осекся, взглянул на часы и внес существенную поправку. – Теперь уже в предпоследнем выпуске новостей радиостанции «Черноморская Волна» сообщалось, что на «Амфитриту» было совершено бандитское нападение группой неизвестных, численностью до двадцати человек, и что в результате завязавшегося с охраной боя погибло пятеро и ранено девять человек, в том числе есть жертвы среди посетителей. Единственный оставшийся в живых бандит сдался подоспевшим сотрудникам милиции… – Алексей, – слабым голосом позвал начальника охраны Кульчицкий. – Ты не мог бы выяснить, кто сообщил Турову эти бредни? Алексей коротко кивнул и попытался покинуть кабинет, однако на полдороги был застигнут врасплох Анной Сергеевной. – Пусть сперва скажет, почему в баре оказался всего один охранник, когда по штатному расписанию их в это время должно было быть там трое. И где он сам прохлаждался в это время… Алексей, он же – Стоха, медленно обернулся и, избегая смотреть в сторону администратора, доложил непосредственному начальству, которое ничем таким не интересовалось и, судя по всему, обеспокоено было только шумихой, которую могли поднять СМИ вокруг инцидента: – Были веские причины. Я вам, Станислав Эдуардович, после подробнее доложу… – Ну разумеется, – откликнулась вместо Станислава Эдуардовича Анна Сергеевна, – а то вдруг кто-нибудь из присутствующих сочтет эти причины недостаточно вескими. Марафет крякнул, полицейский озадаченно хмыкнул, Станислав Эдуардович отсутствующе промолчал, Стоха, издав какой-то непонятный утробный звук, стремительно покинул кабинет по срочной служебной надобности: найти и обезвредить Иуду. Старший администратор взялась за телефон: – Кстати, Станислав Эдуардович, Турову следует предложить что-нибудь взамен. Иначе он не станет отзывать свой зоопарк… – Сколько? – вздохнул с невыразимым смирением Кульчицкий. – Пф-ф! Деньги его не интересуют. Надо что-нибудь необычное, иной ракурс, свежий взгляд… – А почему бы вашему Турову не обойтись хотя бы разок тем, что есть – правдой? – осведомился с подоконника младший компаньон. Аудитория переглянулась и рассмеялась. Спустя несколько секунд, понадобившихся для осмысления, к ней присоединился и младший компаньон: шутка опять удалась, он сегодня явно в ударе… Глава вторая 1 Бывший начальник ОБХСС Южноморского района, отставной майор МВД Александр Николаевич Аникеев задержался в этот день на работе до позднего вечера. Он и раньше этим грешил, а с тех пор как отправил жену с дочкой к теще на Украину – отдохнуть в тамошних степях от тутошнего моря, – и вовсе раньше девяти дома не появлялся. Лучше гореть на работе, чем прохлаждаться в пустой квартире перед телевизором. В 17–30 Аникеев обрадовал личную секретаршу отсутствием сверхурочной работы. В 18–15 провел по рации перекличку-совещание с агентами, находящимися на задании. В 19–40 наскоро перекусил в бистро напротив. Наконец, ровно в 20–00 вернулся в офис, чтобы углубиться в толстую кожаную папку с делом, ставшим главным в его жизни. В милицию Аникеев пришел сразу после армии. Начинал простым патрульным. Однако вовремя смекнул, что без соответствующего образования ничего выше продольных лычек старшины по надзору над всякими мерзостями ему не светит. И хотя к учебе его никогда особенно не тянуло, он заставил себя впрячься в зубрежку скучных книг, да так основательно, что на специальной школе милиции, принесшей ему лейтенантские звездочки, не успокоился, – замахнулся, ни много ни мало, аж на Кубанский университет; заочное, само собой, отделение. Сослуживцы усмехались, подначивали, пожимали плечами: совсем Саня заучился, эк, куда его понесло – в юриспрудэнцию!.. Но случилось чудо! То ли мундир помог, то ли фортуна выручила, то ли молоденькая аспирантка Ксюша посодействовала, но Аникеев поступил с первой попытки. Мало того, ухитрился продержаться на скромных троечках целый курс!.. Дальше легче: женился на Ксюше, защитившей к тому времени свою диссертацию с длинным названием и актуальной темой (что-то там о повышении массового правосознания трудящихся среди коренных народов Севера) и спустя пять лет сделался Аникеев одновременно отцом и дипломированным юристом. Сказать, что долгожданный диплом распахнул перед ним все двери, было бы преувеличением. Но как минимум одну калитку это свидетельство учености все же приотворило. Аникеев пошел в гору. Разумеется, не так резво и круто, как сынки, зятьки да племяннички большого начальства, но и дожидаться годами очередных званий, должностей и полагающейся жилплощади – по примеру своих менее образованных сослуживцев – ему не пришлось. Сравнительно быстро получил он капитана и был переведен в Южноморск заместителем начальника ОБХСС. С начальством ему крепко повезло: пьющее, недалекое, нечистое на руку. Причем по крохоборским мелочам нечистое, на большее – ни фантазии, ни смелости, ни ума. Не прошло и двух лет, как бесталанный начальник скандально попался на очередной своей ерунде под горячую руку проверяющего из Москвы. И поперли горемычного из органов и партии без выходного пособия, да еще и премного благодарствовать велели, что лес валить не заставили. И тут Аникеев очень кстати, ну просто чрезвычайно вовремя крупное дело с левой водкой раскрутил, – аккурат к очередной антиалкогольной компании подгадал. Все как в сказке, как в хорошем производственном романе один к одному сошлось, срослось и породнилось. Скандал с начальником его успехом прикрыли, местную прессу подключили, краевых телевизионщиков сагитировали, Москве доложились, так что через неделю вся страна могла воочию убедиться в том, как пагубная тяга отдельных несознательных граждан к зеленому змию пробуждает в других, еще менее сознательных и более отдельных, страсть к наживе, и к чему это атавистическое чувство приводит, когда на страже социалистической законности стоят такие люди, как капитан Аникеев. И посыпались на Аникеева все блага спасенного им социализма: латунная медаль, благодарность министра, премия в размере месячного оклада, путевка в Болгарию, автомобиль вне очереди и, наконец, самое очевидное и невероятное – трехкомнатная квартира! Было от чего голову потерять, на лаврах почить, от коллектива оторваться. Но Аникеева на провокацию не поддался, не расслабился, напротив, утроил служебное рвение, нашел выходы к высокому начальству: где надо медалькой сверкнул, благодарностью козырнул, о телевидении вспомнил и в итоге поднялся из замов в начальники. Того же самого ОБХСС в том же городе. Увы, больше громких дел раскрыть Аникееву не удавалось, одна мелочевка: недовес, недосып, недогляд, грошовая кустарщина да дешевая спекуляция. В управлении шутили, что все цеховики и делавары, как только прознали о его повышении, так моментально в другие районы подались – от греха подальше. Нечем, – язвительно добавляли иные, – Александру Николаевичу высокое начальство уважить, скажем, дело о крупном хищении по просьбе сверху в неумышленную халатность переквалифицировать… Что ж, завистников у толковых людей всегда хватает. Вот и сглазили Аникеева: забуксовала карьера. А тут еще очередная российская смута со всеми своими неизменными атрибутами подоспела. Разброд. Шатание. Дикие помыслы. Подлые посулы. Полоумные надежды. Идиотские ожидания… Грустно. Пакостно. Ни черта не разобрать: что к чему, кто почем. И майор милиции Аникеев дал промашку: не на того кандидата в мэры поставил, не за ту команду играть согласился, не в той компании не того претендента здоровье пил… Хотя понять нетрудно: в противоположном лагере ему ни шиша не светило, кроме общих слов об усилении правоохранительных органов техникой и повышении социального статуса сотрудников милиции, тогда как в этом ему прямо без обиняков заявили: поддержишь – быть тебе начальником всей милиции, устранишься – придем к власти, в лучшем случае по собственному желанию отскочишь, если отмажешься… Вот эта их амбициозная самоуверенность и сбила его с толку, мозги запудрила, глаза запорошила. Выборы они, интеллигентно выражаясь, просрали. Причем блистательно. По всем статьям, позициям и кандидатурам. Нехрен было во время путча носиться по городу с красными знаменами да истошными воплями: «Наша взяла! Киздец дерьмократам!» Беда, как и удача, не приходит одна, всегда заявляется в компании себе подобных. Вдруг раз, два – и отменили борьбу с расхитителями социалистической собственности. Дескать, поскольку мы теперь строим развитой капитализм, при котором никто у себя свою частную собственность не расхищает, то и содержать легион борцов с ветряными мельницами нет резону. Резону, может быть, и нет, но ведь все равно воруют, только теперь уже в наглую, в открытую. Повылезла отовсюду всякая нечисть и давай вовсю жиреть, борзеть да навариваться. Работать стало практически невозможно. Признание подследственного больше не считается достаточной уликой для доказательства его вины. Опять же адвокаты вконец обнаглели, так и норовят на заветные сейфы лапу наложить, с секретными материалами ознакомиться. Официальную взятку изобрели, залогом назвали. Чтоб, говорят, и у нас, как во всем цивилизованном мире было. А чтоб весь цивилизованный мир поражался нашей гуманности, назначим-ка суммы посмехотворнее: свои-то в момент просекут в чем дело, а Запад пускай от зависти волосы, вставшие дыбом, на бигуди накручивает… За что боролись, на то и напоролись. Подпольные деляги, махинаторы, спекулянты, которые в прежние времена каждый взгляд его, каждую улыбку на заметку брали и на ус наматывали, теперь на иномарках разъезжают, в лицо смеются: «Эй, майор, садись, прокачу!» Крепился Аникеев, сколько мог – знаменитой пословицей о грядущем на его улице празднике себя по шерстке гладил, а считалочкой о неделе веселящегося Емели – в области сердца массажировал. Но когда стало ясно, что торжество справедливости откладывается как минимум на четыре года, – не выдержал, железа в организме не хватило… Случилось это на следующий день после горестного подсчета голосов, – процедуры, чреватой для непосвященных потрясающими открытиями. К примеру, что политика суть самая гнусная игра на свете, ибо в ней нет правил, одни приоритеты. Так что было, отчего Аникееву по городу брести от разочарования пьяным. И тут как назло кто-то из бывших буржуев-нелегалов – нынешних миллионеров-попрыгунчиков – подруливает на иномарке сверкающей и опять за свое: эй, майор!.. Побелел лицом Аникеев, извлек из кобуры табельного «Макара», прицелился, как в милицейской школе учили, и всадил всю обойму в… злосчастную тачку. У миллионерчика, естественно, челюсть на кадык, глаза в кучку, клубный пиджачок потником прикинулся. А майор Аникеев закончив стрельбу, перезарядил пистолет и медленно с расстановкой процедил: – Я не «эй», а товарищ майор, ясно? Я вас, гражданин, спрашиваю: вам ясно? – А-а-а, – закивал гражданин китайским болванчиком. – Не «а-а-а», а товарищ майор. Вам ясно? – гнет свое Аникеев. Кругом, конечно, толпа образовалась. Хорошо хоть не сезон был, все свои, южноморские, – в тему врубаются, осмысляют, молчат. А с буржуя уже потекло от усердия: ссыт в прямом и переносном смыслах. И хочет, гаденький, высказаться да ни хрена не может. Нейдут из буржуя членораздельные звуки. – В молчанку играем, гражданин? – не унимается Аникеев. А из толпы уже робкие увещевания: мол, достаточно, товарищ майор, покуражились и будет. Оттуда же – подстрекательские подначки: что, начальник, слабо буржуя завалить? К счастью Мамчур рядом случился, увел Аникеева от греха подальше. Ох, и нажрался в тот день Александр свет-Николаевич! До поросячьего визгу и революционных речей!.. И опять Мамчуру спасибо, что у себя ночевать оставил, домой в таком виде не отпустил… А наутро была сенсационная публикация в одной местной газетенке. «Южноморский Вестник», кажется. И начиналась статейка как-то заковыристо, с похмела не уяснить всех тонкостей подлянки. Будто бы менты у нас сплошь Гамлеты неприкаянные, то и дело с основным мировым вопросом сталкиваются: бить или не бить? Майор Аникеев из Южноморского РОВД перевел этот вопрос в иную плоскость. И так далее. Всё Аникееву припомнили. И как «частных предпринимателей» за честное предпринимательство сажал, перед «большевистской тиранией» выслуживался. И как «кооперативную инициативу» надуманными придирками душил. И как из подследственных коваными сапогами нужные показания выбивал… А в конце пасквиля змеиный намек: будто бы прежнего начальника ОБХСС – «компетентного, широко мыслящего, антикоммунистически настроенного патриота России» – турнули из органов из-за подлой анонимки, автором которой, судя по ее мерзостному содержанию, мог быть только человек тесно контактировавший с ним по службе… Ну и, конечно, описание «разбойного нападения» на беззащитный шведский автомобиль «Вольво», совершенного вконец распоясавшимся «стражем порядка». С такою силой художественного слова изобразили, что Александр Сергеевич со своей легкой стычкой под Полтавой в сравнении с этим Армагеддоном просто не катит! Сичинава отреагировал мгновенно: вызвал, пропесочил, показал Кузькину мать, объявил строгача с занесением и отправил в Минводы в ведомственный санаторий, – нервы подлечить, грозу переждать, о жизни подумать… Аникеев послушно принимал процедуры, покладисто соблюдал диету, считал дни и думал о жизни. Например, о том, как было подло с его стороны не сделать того, что он сделал, раньше, не дожидаясь результатов выборов. Или о том, кто из сослуживцев придет поддержать его, если не минует гроза, если выгонят прочь – в неустроенность, неприкаянность, неизвестность. А еще думал о жене. Вернее, старался не думать. Ведь она так гордилась его успехами, ей так льстило то внимание, с которым к ней относились, как к его супруге… А потом он устал думать обо всем об этом. Ну то есть о жизни. Решил, что рассентиментальничался как клуша. И дабы обрести былую мужественность снарядился в ресторан. В ресторане, приняв на грудь с литр местного коньяку, вдруг ощутил такой прилив душевных и физических сил, что положил немедленно, не сходя с места, раз и навсегда разобраться с Чечней и всеми ее претензиями. И разобрался… бы, если б обслуживающий персонал и некоторые из посетителей не оказались этой самой Чечней подкуплены и не помешали бы ему постоять за Россию, за отчизну, за матушку. Очнулся Аникеев в местном отделении милиции среди сочувствующих милиционеров. Плохи были его дела. Убытки заведения – это еще ладно, сочтемся. Но нанесение побоев оперативнику при исполнении, – это уже перебор. Что же вы, товарищ майор, кабардинца от чеченца отличить не умеете, а туда же – Россию спасать в общественных местах скандально прете? Ваше счастье, что Каблук – ворюга и террорюга, за которым оперативник вел наружное наблюдение, скрыться не успел, замели как свидетеля и возможного участника драки… Пострадавшего звали Алаев, и парнем он оказался своим, незлобивым, несмотря на национальную традицию помнить все хорошее и все плохое до седьмого колена. Вник в ситуацию, скорректировал свои показания, так что Аникееву еще и благодарность вынесли – за неоценимую помощь при задержании особо опасного рецидивиста. Местные менты даже отказывались верить, что Аникеев не опер, а кабинетный «бэх». А следующим утром позвонила Ксюша и, мешая проклятия с причитаниями, поведала об одном скандальном сюжете, показанном по Центральному телевидению как раз в то время, когда майор Аникеев героически разбирался в ресторане с Чечней. Тот же самый репортер, который однажды его на всю страну прославил, теперь в тех же примерно масштабах ославил. Зачитал за кадром газетный пасквиль, проиллюстрировав текст изображением расстрелянной иномарки и, якобы, до сих пор заикающегося от пережитого стресса миллионерчика. Заикался гражданин Харченко весьма убедительно, Ксюше даже жалко его стало. Аникееву вчуже тоже: выводили его из себя все, то есть вся нуворишская рать, а пострадал только один, – несправедливо… Расстроенная супруга предлагала переехать на Украину – там-де и порядка больше, и жулью, как у нас, не потворствуют, и Аникеева, как опытного кадра, примут с распростертыми объятиями. Аникеев в ответ хмыкал, гмыкал, вздыхал, успокаивал, возражал. У них там нынче мовь державная – хрен выговоришь, а выговоришь, так со смеху помрешь. Жена кровно обиделась, хотя сама в этой мови разбиралась немногим лучше мужа… Перед самым отбоем позвонил Сичинава. Поинтересовался самочувствием, погодой, ценами. Аникеев преамбулой пренебрег, спросил прямо: писать ему заявление по собственному желанию или его приказом по шапке. Нугзар Константинович замялся, после чего завел неуверенные речи о вакантном месте в рыбнадзоре, куда можно оформиться переводом, без прерывания стажа. Аникеев напряженно молчал, пытаясь представить реакцию Ксюши. Оптимизма эти попытки ему не прибавили. Наконец решился. Будь что будет. Спасибо вам огромное, товарищ полковник, но я мент, а не ихтиолог. Посылаю заяву заказным. Сичинава тяжело вздохнул: оправдываешь мои лучшие ожидания, майор. На прощание пообещал вернуть в органы через пару лет, как только все уляжется, утрясется и забудется. Если, конечно, ты к тому времени не передумаешь возвращаться, Александр… Так Аникеев на сороковом году жизни оказался в отставке. Отнюдь не почетной, без вещевого довольствия и денежного содержания. Домой, естественно, возвращаться не хотелось, да податься было некуда. Однако, вернувшись в Южноморск, Аникеев с удивлением обнаружил, что не только не потерял прежнего уважения, но сделался популярной личностью. От желающих видеть его на своих митингах, демонстрациях и презентациях не было отбою. Оппозиционная печать пела ему дифирамбы; официозная – изощрялась в насмешках, величая то Ужасом Спекулянтов, то Кошмаром Махинаторов, то Грозой Мироедов, а то и Секретным Агентом Отечественного Автомобилестроения. Директора госпредприятий предлагали престижные синекуры. Аникеев растроганно благодарил и вежливо отказывался. Спесь вместо ума, угодливость вместо дела, в сумме росчин, – это не по нем. Жена со своей стороны склоняла к тихому семейному копошению вместо бурной социально-политической нервотрепки. С упорством трех сестер, бредивших Москвой, твердила: Харьков, Харьков, Харьков. Аникеев, кисло улыбаясь, вносил поправку: нет теперь никакого Харькова, а есть Харькiв, Харькiв, Харькiв… Ксюша, не находя убедительных аргументов, закатывала скандалы, обвиняя мужа в глупости, тупости и ослином упрямстве – свойствах, отнюдь не способствующих преуспеванию на жизненном поприще, зато весьма необходимых тому, кто задался целью не упустить ни одного шанса споткнуться на ровном месте, вляпаться в дерьмо, оказаться в дураках у осиротелого места, где раньше стояло разбитое корыто. Аникеев находил обвинения нелепыми, несправедливыми, вздорными. В такие минуты он просто не узнавал своей веселой и ласковой Ксюшеньки и, чтобы не наговорить лишнего, хлопал дверью и уходил к морю: советоваться. Море пыталось учить его мудрости, спокойствию, уравновешенности, безмятежности и прочим духовным совершенствам. И Аникеев учился. Как мог. Насколько прилежания хватало. То есть не всегда радиво. И море, в конце концов, теряло терпение, начинало волноваться, хмуриться, порой бушевать, пеняя на бестолковость и душевную лень. И, как ни странно, такое внушение оказывалось благотворнее: Аникеев успокаивался, уравновешивался, мудрел и, проникшись безмятежностью, созерцал природную стихию, находя у себя с нею много общего. И шел домой мириться, виниться, настаивать на своем окольными путями пассивного непослушания. И с каждым разом мир достигался все труднее, все больше напоминал вооруженное перемирие. Долго так продолжаться не могло, как-то, но должно было разрешиться. Сколько можно сорокалетнему мужу, отцу, обладателю университетского диплома не находить себе достойного места в этой пыльной жизни? Ну неделю, ну месяц, ну два… И вот, когда Аникеев уже начал было исподволь сожалеть, что он не ихтиолог, раздался тот самый – судьбоносный – звонок, которого ждет – не дождется всяк неустроенный в сей юдоли человек. Звонил некто, представившийся Мстиславом Лукичом Цигориным. Предложил встретиться насчет его, Аникеева, трудоустройства. В суть посвящать по телефону не стал, но заверил, что предложение будет стоящим внимания. В конце концов, вы, Александр Николаевич, всегда вольны отказаться. И Александр Николаевич согласился: в самом деле, почему бы не встретиться, не выслушать, не отказаться? 2 И встретился. И выслушал. И, судя по всему, не отказался. Хотя о чем шла на этой встрече речь, и кто был этот Мстислав Лукич, так и осталось бы тайной великой, кабы не второй стих двенадцатой главы Евангелия от Луки. Еще бы ей тайной не остаться, если в условленном месте на отдаленном причале поджидали Аникеева погранцы на катерее, устроившие ему тщательную проверку личности на предмет идентификации Борна. Еще бы великой ей не быть, когда на всём протяжении пути до места назначения сохранялось строгое радиомолчание в невидимом даже ночью эфире, а местом назначения оказалась шикарная (а какая же еще?!) яхта с тщательно замаскированным названием. А с какими людьми общаться там пришлось! Ого-го-го, товарищи! Собственно, собеседник-то был у него один-единственный, но зато какой! Такой стоит иных десяти, а то и двенадцати, не считая прочих семидесяти двух… А что? Шевелюра серебристая, брови черные, глаза стальные. А если сюда добавить еще и голос в виде глубокого баритона, да присоединить к оному аристократическую простоту роскошных одеяний – черный свитер, белые штаны, злаченый «Rolex» на запястье, толстую сигару с золотыми ножничками к ней – да добавить богатое угощенье с роскошной выпивкой (окорочка степные провесные с огурчиком соленым, угорьки копчененькие с лимончиком, гречишные блинчики с икорочкой под водочку анисовую), то попробуй не уверовать, что именно ты и есть спаситель отечества в виде отдельно взятого региона. На тебя, понимаешь, вся надежда! Так что ежели согласен, будь добр обговорить детали. Поверь, предложение стоящее… И ведь не обманул, проходимец! Предложение оказалось действительно стоящим. Помилуйте, да и каким иным оно могло оказаться, ежели последующие двенадцать месяцев своей жизни Александр Николаевич провел не абы где, а в славном городе Мюнхене в качестве любимого ученика международного светила частного сыска Хайнца Рёдера. Впрочем, жена, вопреки ожиданиям Аникеева, не одобрила его выбора. Даже Мюнхен не помог, скорее наоборот – подставил. Уж слишком он Ксюше по душе пришелся: не городок, а тульский пряник! Сразу возникла мысль сменить адрес своих устремлений. Однако стоило жене заикнуться о том, что на Харькове свет клином не сошелся, как болезненная реакция мужа немедленно отбила у нее всякую охоту развивать тему дальше. Так что Харьков остался вне конкуренции, чего нельзя сказать о профессии частного детектива. Ксюше больно было видеть, с каким возрастающим энтузиазмом втягивается в это нестоящее и опасное дело ее Саня, цитируя по поводу и без премерзкие западные пословицы и поговорки. Например, будто легче найти хорошую жену, чем хорошую работу, или, что в жизни всерьез стоит заниматься лишь тем, что тебе действительно интересно… Обеспокоенная Оксана Артемовна не без оснований подозревала, что немцы учат ее мужа быть скупым, методичным, наблюдательным, всюду совать свой нос, беззаветно любить дисциплину и оставаться равнодушным к тому, что о нем думают люди, даже самые близкие. Она очень сомневалась, что эти навыки пригодятся Аникееву в Южноморске. А кроме того, Ксюша всем своим женским чутьем догадывалась: в выборе мужа есть какая-то тайна, и тайна отнюдь не оперативная, о которой ей знать не полагается. Господи, с кем же он, неразумный, связался?! Бывшие товарищи по борьбе за светлое будущее своих чаяний восприняли детективное агентство, открытое Аникеевым по возвращении в Южноморск, как ловкое прикрытие для добывания компромата на правящего мэра, четыре года легитимной власти которого, по их твердому убеждению, не могли не привести весь регион к национальной катастрофе. Аникеев выслушивал их неуклюжие намеки вперемешку с ценными советами с загадочной полуулыбкой посвященного, ни в чем не разубеждая и никак не обнадеживая. Некоторые находили, что он после Германии здорово изменился: стал неразговорчив, деловит, приторно вежлив и отвратительно пунктуален. Лишнее доказательство общеизвестной истины: русскому человеку западные обычаи только во вред – искажают его неповторимый светлый облик… Агентство Аникеева, официально именовавшееся «Охранно-розыскным предприятием «Дельта-Поиск»», в заблуждение своим названием не вводило, ибо действительно состояло из двух автономных служб. И если с комплектованием охранной службы проблем не возникло – стоило только бросить клич в нескольких городских и краевых газетах, то с подбором квалифицированных кадров для розыскной Аникееву пришлось помаяться. Ведь требовались не просто профессионально компетентные сотрудники, но и надежные люди. Оказалось, что два этих вроде бы не противоречащих друг другу качества трудно совместимы. С бывшими гэбэшниками, допустим, все ясно: они не только на пенсии, но даже и на том свете продолжают исправно стучать, приводя любителей спиритизма на этом – в мистический трепет. Но как прикажете быть с отставниками военной разведки, о профессиональных привычках которых можно только догадываться. На службе ли они все еще, подобно чекистским коллегам, или им позволено заслужено отдыхать, не уведомляя бывшее начальство обо всем подозрительном и перспективном? А про экс-интерполистов и вовсе непонятно что надобно думать и о чем догадываться, поскольку Интерпол, сказывают, организация международная, и сотрудники ее с кем только по службе не контактируют. Тут уж действительно есть, где воображению разгуляться… В общем, что там рассуждать, если даже свой брат мент и тот, при более внимательном рассмотрении отнюдь не кажется образцом скрытности и надежности. Аникеев от всех этих соображений так извелся, что стал подумывать… нет, не об отказе от ранее взятых на себя высоких обязательств, а все о том же – о продолжении учебы в какой-нибудь из секретных служб. Лучше – в британской, говорят, она самая эффективная, один Джеймс Бонд чего стоит!.. И вновь Аникеева выручил Мамчур – между прочим, наотрез отказавшийся от должности его заместителя, а тем самым от возможности увеличить свое денежное довольствие на порядок.