– Прекрасная, как вы могли подумать! Мое сердце целиком принадлежит вашему искусству. И оно страдает от боли! Она насторожилась. – Что случилось? Не скрывайте, Мигель! Вронский огляделся, проверяя, нет ли чужих ушей. И приблизился к прекрасному ушку Отеро. – Говорят, – понизив голос, сказал он, – что милашка Кавальери получила записку с угрозами. Это большая тайна, но вы понимаете, у нас сразу все становится известным… Эмоции взорвались без предупреждения. – Какая тварь! – прорычала Отеро. – Какая подлость! Возбуждать к себе интерес подобным нечестным способом! О, гадина с невинным личиком! Вронский счел, что самое время подбросить немного уголька в бурлящий котел. – И это еще не все… Говорят, в театре уже полиция. Не просто полиция, а даже сыскная. Чего доброго, следует ожидать жандармов! «Уголек» пришелся в самый раз. Отеро разразилась испанскими народными выражениями, которым место не в театре, а на базаре. – Вот и сейчас по сцене рыскают, – продолжил он раздувать пожар. – Затея милашки удалась вполне. Поток брани иссяк внезапно. Как и начался. Отеро топнула ногой и, сдвинув густые черные брови, посмотрела перед собой. С решимостью, на какую способна настоящая испанка, пораженная коварством в сердце. Ну, или что-то в этом роде. – Мигель, я могу рассчитывать на вашу помощь? – Я ваш раб, прекрасная! – ответил Вронский. – Ради меня вы готовы на многое? – Что прикажете, прекрасная! – Эта ведьма, эта потаскуха должна получить свое! – Отеро схватила режиссера за рукав и увлекла за собой в гримерную. Щелкнул дверной замок. Чтобы непрошеный визит не помешал репетиции режиссера со звездой. Крепкий дуб двери почти не пропускал звуков. Абсолютно ничего не слышно, если только не приникнуть ухом к замочной скважине. Да и то, кроме частых вздохов, ничего не разобрать. Но кто бы решился подслушивать?! 12 Под сценой хватало места, чтобы Ванзаров не нагибался. Театральный ад, куда проваливались герои трагедий, оказался местом на удивление скучным. Причем пустым. Более всего походившим на сарай. Остерегаясь пожара, которого в театре боялись как огня, Александров запретил хранить под сценой старые декорации и реквизит. На все уговоры Варламова, дескать, столько места пропадает, отвечал решительным отказом. Под сценой разрешалось копиться только пыли. Пыль разрешения не спрашивала, скатывалась клочками. Все, что выбивали ноги актеров из досок сцены, что сыпалось с декораций, неизбежно попадало сюда. Казалось, воздух здесь пропитан пылью. Ванзаров крепился-крепился, но чихнул. Только Варламову было все нипочем. А еще тут гулял сквозняк. Ощутимый даже теплым августом. Наверное, зимой настоящий ледник. Ванзаров поднял ладонь, чтобы понять направление ветра. – Откуда тянет? – спросил он. – Дует и дует во все пределы, – последовал ответ глубокого философского смысла. – Всех щелей не забьешь. – Но ведь театр новый? – Театр новый, сцена старая, – с мудростью стоика отвечал Варламов. Кроме пыли, под сценой спрятаны механизмы, которые приводят публику в восторг. Вернее, зрители восторгаются фокусами, которые производят с помощью механизмов. Подпорка из металла, размером в два обхвата, поддерживала главный поворотный круг. В отличие от других театров, в «Аквариуме» имелся немецкий мотор, который сам, без участия рабочих, крутил сцену. Что было большим прогрессом: сцена могла вертеться довольно быстро. Механизмы люков, в один из которых успешно провалился Ванзаров, виднелись повсюду. Фантазия режиссера могла осуществить провал злодея в любом месте. Ванзаров указал на дверь, видневшуюся невдалеке. – Оркестровая яма, – невозмутимо ответил Варламов. – Оркестранты заходят. И дирижер за ними. Небольшая лесенка вела к отверстию, за ним устроена суфлерская будка. В замкнутом помещении терялись ориентиры. Не очень понятно, где какая сторона сцены. Варламов отвел сыщика к левой стороне. Туда, где оканчивались механизмы подъемников. Ванзаров присел, чтобы разглядеть устройство. Трос проходил по желобу в стальном колесе, которое было намертво ввинчено в пол на треугольной подставке. Между полом и желобом оставалось достаточно места, чтобы трос с петлями проходил без зацепов. Все шесть механизмов были похожи один на другой. – Почему расположены так далеко друг от друга? Наивный вопрос вызвал усмешку. – Чтобы на всю длину сцены хватало, – снизошел Варламов. – От начала и до конца. Где вздумает господин Вронский, там декорацию и подвесим. – Вронский – инженер театра? При выказывании такой дремучести Варламов только вздохнул. – Режиссер наш главный, знаменитая персона в театральных кругах. Этой фамилии Ванзаров никогда не слышал. И не сильно страдал по этому поводу. И переместился к крану-подъемнику. – Давно не пользовались? – спросил он, рассматривая трос и колесо. – Года четыре. Если не больше. Не нужен, стоит про запас без всякого смысла. Ванзаров попробовал пальцем желоб колеса. – Часто смазываете? Мастер сцены только поморщился. – Что его смазывать, и так не ржавеет. Только олеонафт переводить. В угол, где помещался никому не нужный подъемник, света попадало меньше всего. Ванзаров чуть не пропустил мелкие темные детали. За треугольным креплением, на котором крутилось колесо, у самой стены лежал мелкий мусор, не похожий на пыль. Обрывки собрались кучкой. Ванзаров кое-как просунул руку и поднял разноцветные бумажки. Он старательно собрал все, набралось с дюжину. Бумажки оказались правильной формы и сильно напоминали бабочек. Да это и были бабочки, аккуратно вырезанные: с широкой верхней частью крылышек и узкой нижней. Что-то вроде капустницы. Цвета разные: красный, синий, зеленый. Бумага на ощупь плотная. Такую покупают в писчебумажных лавках для рукоделия детей и вырезания елочных гирлянд. Размером бабочки не больше вершка[9]. Находка уместилась в ладони. Отряхнув колени, Ванзаров подошел в Варламову и разжал ладонь. – Что это? Мастер сцены держался независимо. Находка была удостоена незначительного взгляда. – Бутафория, что же еще… Как конфетти разбрасывают. – В каком спектакле? Когда? Вопросы поставили мастера механизмов в тупик. Он поскреб затылок, как полагается мастеру в затруднительных ситуациях. – Да кто его знает… Не могу припомнить. – Как бабочки оказались у подъемника? – Известное дело: на сцену упали, ветром сдуло. – Все в одно место слетелись? – Да хоть бы и так, – буркнул Варламов, которому все больше не нравились вопросы. И чего от него хотят? Непонятно. Мусор, он и есть мусор. Мало ли что по углам натыкано. – Когда под сценой последний раз мели? – Вот еще не хватало. Само ветром сдует… Расспрашивать мастера дальше – только злить. Очень кстати в кармане Ванзарова оказалась связка конвертов. Конверты были куплены для того, чтобы из отпуска писать письма-отчеты матушке. Ну и Лебедеву, конечно. Мало ли, может, в Греции почтовых конвертов нет. И вот как пригодились! Путешествие еще не началось, а в один конверт уже попали бабочки. Находку Ванзаров отправил во внутренний карман пиджака к письму «беспощадного мстителя» и греческому списку. Или «Списку Ванзарова». Или плану «Отпуск Ванзарова». Ну, или к вызову «Греция, держись!». Как душе угодно… – Еще чего изволите? Варламов был явно не расположен к полиции. Чем-то она ему досадила. Уж не из воровского ли мира он ушел в мир театральный? Уж не понюхал ли по малолетству тюрем или, того хуже, каторги? Нет времени выяснять. Хоть было и глупо, но Ванзарову захотелось устроить эффектное возвращение. Раз в жизни можно позволить себе шалость. Он встал на люк и попросил его поднять. Варламов буркнул что-то про всяких личностей, которые только время отнимают, но отправился к рычагу и нажал. Механизм послушался. Незримая сила поднимала Ванзарова. Он еще подумал, какую бы принять эффектную позу, чтобы окончательно сразить Лебедева. 13