И растащили бедные остатки. 130 Мой проводник повёл меня к кусту; А тот, в крови, оплакивал, стеная, Своих поломов горькую тщету: 133 "О Джакомо да Сант-Андреа! Злая Была затея защищаться мной! Я ль виноват, что жизнь твоя дурная?" 136 Остановясь над ним, наставник мой Промолвил: "Кем ты был, сквозь эти раны Струящий с кровью скорбный голос свой?" 139 И он в ответ: "О души, в эти страны Пришедшие сквозь вековую тьму, Чтоб видеть в прахе мой покров раздранный, 142 Сгребите листья к тёрну моему! Мой город — тот, где ради Иоанна Забыт былой заступник; потому 145 Его искусство мстит нам неустанно[155]; И если бы поднесь у Арнских вод Его частица не была сохранна, 148 То строившие сызнова оплот На Аттиловом грозном пепелище — Напрасно утруждали бы народ[156]. 151 Я сам себя казнил в моём жилище"[157]. ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Круг седьмой — Третий пояс — Насильники над божеством 1 Объят печалью о местах, мне милых, Я подобрал опавшие листы И обессиленному возвратил их. 4 Пройдя сквозь лес, мы вышли у черты, Где третий пояс лёг внутри второго И гневный суд вершится с высоты. 7 Дабы явить, что взору было ново, Скажу, что нам, огромной пеленой, Открылась степь, где нет ростка живого. 10 Злосчастный лес её обвил[158] каймой, Как он и сам обвит рекой горючей; Мы стали с краю, я и спутник мой. 13 Вся даль была сплошной песок сыпучий, Как тот, который попирал Катон[159], Из края в край пройдя равниной жгучей. 16 О божья месть, как тяжко устрашён Быть должен тот, кто прочитает ныне, На что мой взгляд был въяве устремлён! 19 Я видел толпы голых душ в пустыне: Все плакали, в терзанье вековом, Но разной обречённые судьбине. 22 Кто был повержен навзничь, вверх лицом, Кто, съёжившись, сидел на почве пыльной, А кто сновал без устали кругом[160] .