– Обыкновенные. – Я постаралась незаметно сглотнуть слюну. Суп пах так вкусно! – Меня устроит даже без диплома. – Темный маг? В борделе? – Миссис Кавендиш изогнула бровь. – Милочка, вы пьяны или больны? О нет. Я всего лишь жду ребенка, а муж собирается принести меня в жертву. Право, сущая ерунда! Я сцепила пальцы, пытаясь удержаться на грани истерики. Последние сутки я запрещала себе об этом думать. Чтобы не расплакаться. Чтобы не устроить Ричарду скандал, после которого он бы попросту запер меня в спальне. И все-таки, как он мог?! Опираясь рукой о стол, я поднялась на нетвердые ноги. – Миссис Кавендиш, я – леди. Имени своего не назову, это лишнее, но можете поверить на слово. И будьте любезны обращаться со мной соответствующим образом! Я умолкла, борясь с желанием вытереть о юбку вспотевшие ладони. Смотреть спокойно. Не дрожать. И держать, держать спину! – Леди, говорите? – Миссис Кавендиш отложила скалку и уперла руки в бока. – Вы, конечно, выглядите неплохо. Да только замужние леди в такие заведения, как мое, не ходят. Тем более, без компаньонки и пешком. Она выразительно посмотрела на мои запылившиеся туфли. На фоне блестящих медных кастрюль, сверкающей посуды и натертого воском пола я, должно быть, выглядела настоящей замарашкой. Интересно, за кого она меня приняла? За личную горничную какой-нибудь знатной особы? Скажем, девушка понесла и теперь вынуждена срочно подыскивать хоть какого-то мужа. Хотя нет, у меня ведь на пальце обручальное кольцо! – Вы правы, – признала я, стиснув ридикюль. – Я в стесненных обстоятельствах, и мне необходима ваша помощь. – К мужу вам нужно, – пробурчала она неприступно. У меня вырвался горький смешок. К мужу? Может, и на жертвенник еженощно укладываться? Привыкать, так сказать. Быть может, настоящая леди именно так бы и поступила, но мне, видимо, до идеала далеко. Сдерживаясь из последних сил, я вынула из ридикюля сложенную газету. – Это ведь ваше объявление? И сунула газету ей под нос. Леди должна уметь правильно обращаться с кем угодно, от венценосных особ до зарвавшейся прислуги. Учениц пансиона учили даже торговаться с мясником или, скажем, галантерейщиком. Мало ли, как сложатся обстоятельства? – Мое, – признала она, скосив глаза. – И что с того? – Здесь написано «мужчина», а не «муж»! Или вы обманщица? Недоумение на широком лице миссис Кавендиш сменилось усмешкой. – Образованная, значит? Хорошо, я попробую, но у меня будет условие. Я не позволила себе облегченно вздохнуть. – Какое же? Она смерила меня оценивающим взглядом. – Вы оставите мне в залог свое обручальное кольцо. Идет? Я молча стащила с пальца золотой ободок и положила на стол. Мне уже все равно без надобности. Кольцо – вызывающе дорогое, броское – сверкало на некрашеной столешнице, как бриллиант на мостовой. Сваха поджала губы и резко кивнула. – Верю. Ни одна женщина свое кольцо просто так не отдаст. Видимо, изрядно вас припекло. Садитесь-ка за стол! Держалась я на дрожащих ногах из последних сил, так что с облегчением подчинилась. – Ешьте! – велела миссис Кавендиш, снова подсовывая мне тарелку. – Вижу же, что вы голодны, леди. Легкая насмешка звучала не обидно, и на дорогое кольцо она даже не взглянула. Кажется, мне необыкновенно повезло! Суп немного остыл, но удержаться не было сил. Золотистый, наваристый, с кусочками мяса и овощей… Мм! Тихо поблагодарив, я взяла ложку и кусочек хлеба, а миссис Кавендиш деликатно отвернулась и занялась чаем. Когда запоздалый обед был съеден, она разлила душистый напиток по чашкам – простым, глиняным, с незамысловатым узором по ободку – и выставила на стол тарелку с рассыпчатым печеньем. – Угощайтесь, леди. Ладно, попробую кого-нибудь найти. Есть у меня один человек на примете… Как мне вас отыскать? – Лучше сама вас навещу, – сказала я поспешно. – Скажем, завтра в полдень? – Добрый вечер, Энн, – сказала я горничной, которая открыла мне дверь. – Мама дома? Она смотрела на меня, приоткрыв рот, и выражением лица походила на овечку. Энн была глуповатой, зато крепкой рослой девицей с бледно-голубыми глазами и почти бесцветными бровями и ресницами. – Энн? – повторила я нетерпеливо. – Ты меня слышишь? Горничная вздрогнула, хлопнула глазами и наконец отмерла. – Да, мисс… ой, то есть да, леди Блэкмор. Я поморщилась, однако поправлять не стала. Значит, вся семья в сборе. О папе можно не спрашивать, он всегда по вечерам запирается в библиотеке. Двухлетний Этан уже наверняка спит, а погодки Элизабет и Эбигайл, пятнадцати и шестнадцати лет соответственно, еще учатся. Мы с ними видимся редко и урывками. Как только я окончила пансион, туда отправились сестры. – В гостиной? – бросила я, на ходу стаскивая испачканные перчатки. Все вокруг было знакомо до последней мелочи. Городской дом Гриффинов построен еще моим прадедом и остро нуждается в ремонте. Тут скрипит половица, там давно стоит заменить перила, а в гостиной дует из окна, как ни законопачивай раму. По счастью, зимой мы в Блоутоне бывали редко, по традиции, наезжая лишь на летний сезон. В остальное время мы жили в Розуорте, папином имении за городом. – Господа еще обедают, – сообщила Энн, сделав книксен. О, я совсем забыла! Мама строго придерживалась «аристократической» традиции обедать поздно, и за стол семья садилась в девять вечера. Интересно, что бы она сказала, узнав, что у Блэкморов, стоящих много выше Гриффинов по социальной лестнице, принято обедать в шесть? Изменила бы семейные традиции или сочла бы, что исключение лишь подтверждает правило? Боги, какая ерунда лезет в голову! – Тогда я немного освежусь, – решила я, останавливаясь у зеркала, чтобы снять шляпу. – Моя комната свободна? – Да, леди, – отозвалась горничная с запинкой. – Тогда будь добра, подай мне чаю и сообщи маме о моем визите. Она почему-то поежилась и быстро закивала: – Да, леди. Конечно, леди! И умчалась, только мелькнули за поворотом темное платье и белый чепец. Ноги у меня гудели, платье запылилось, и кожа под ним невыносимо чесалась, корсет сдавливал грудь, и вдобавок болела голова. Я словно в полусне добрела до своей девичьей спальни, распустила волосы и вздохнула с облегчением. Потом огляделась по сторонам и прикусила губу, так больно укололо увиденное. Всего три месяца прошло с моей свадьбы, а в моей бывшей спальне не осталось ничего моего. Исчезли вышитые подушечки, любовно подобранные в тон обоям с мелкими розочками. Пропало пестрое покрывало на кровати, при виде которого хотелось улыбаться. Вместо легких светлых занавесок окно обрамляли тяжелые темно-коричневые портьеры. Ни фиалок на подоконнике, ни коллекции слоников на каминной полке, ни акварелей, ни плюшевого мишки, которого я постеснялась забрать в дом мужа. Мои следы стерли из этого дома. Меня тут не ждали. Я обернулась на скрип двери и попыталась улыбнуться. – Здравствуй, мама. Она стояла на пороге и смотрела так, словно мне снова было шесть лет и я разбила ее любимую вазу. – Что ты тут делаешь? – поинтересовалась она резким тоном. У меня екнуло сердце, и улыбка застыла на губах. Маргарет Гриффин, некогда первой красавице Блоутона, злость не шла. В такие моменты в мамином высоком звонком голосе появлялись визгливые ноты, а лицо с мелкими чертами неприятно заострялось. Она отлично об этом знала, так что гневаться позволяла себе нечасто. – Приехала погостить. Ты не рада? Вопрос прозвучал жалко. Ясно же, что не рада. Мама поджала губы и смерила меня взглядом. Несмотря на возраст, она выглядела прелестно: золотые волосы красиво уложены вокруг лица, синее, под цвет глаз, платье подчеркивает стройную даже после четырех родов фигуру с приятно округлившейся грудью и тонкой талией, в ушах и на пальцах поблескивают сапфиры. Говорят, я очень на нее похожа, только яркости мне недостает.