– Это хороший мужик, – заговорил Коля Смурову. – Я люблю поговорить с народом и всегда рад отдать ему справедливость. – Зачем ты ему соврал, что у нас секут? – спросил Смуров. – Надо же было его утешить? – Чем это? – Видишь, Смуров, не люблю я, когда переспрашивают, если не понимают с первого слова. Иного и растолковать нельзя. По идее мужика, школьника порют и должны пороть: что, дескать, за школьник, если его не порют? И вдруг я скажу ему, что у нас не порют, ведь он этим огорчится. А впрочем, ты этого не понимаешь. С народом надо умеючи говорить. – Только не задирай, пожалуйста, а то опять выйдет история, как тогда с этим гусем. – А ты боишься? – Не смейся, Коля, ей-богу, боюсь. Отец ужасно рассердится. Мне строго запрещено ходить с тобой. – Не беспокойся, нынешний раз ничего не произойдет. Здравствуй, Наташа, – крикнул он одной из торговок под навесом. – Какая я тебе Наташа, я Марья, – крикливо ответила торговка, далеко еще не старая женщина. – Это хорошо, что Марья, прощай. – Ах ты постреленок, от земли не видать, а туда же! – Некогда, некогда мне с тобой, в будущее воскресенье расскажешь, – замахал руками Коля, точно она к нему приставала, а не он к ней. – А что мне тебе рассказывать в воскресенье? Сам привязался, а не я к тебе, озорник, – раскричалась Марья, – выпороть тебя, вот что, обидчик ты известный, вот что! Между другими торговками, торговавшими на своих лотках рядом с Марьей, раздался смех, как вдруг из-под аркады городских лавок выскочил ни с того ни с сего один раздраженный человек вроде купеческого приказчика и не наш торговец, а из приезжих, в длиннополом синем кафтане, в фуражке с козырьком, еще молодой, в темно-русых кудрях и с длинным, бледным, рябоватым лицом. Он был в каком-то глупом волнении и тотчас принялся грозить Коле кулаком. – Я тебя знаю, – восклицал он раздраженно, – я тебя знаю! Коля пристально поглядел на него. Он что-то не мог припомнить, когда он с этим человеком мог иметь какую-нибудь схватку. Но мало ли у него было схваток на улицах, всех и припомнить было нельзя. – Знаешь? – иронически спросил он его. – Я тебя знаю! Я тебя знаю! – заладил как дурак мещанин. – Тебе же лучше. Ну, некогда мне, прощай! – Чего озорничаешь? – закричал мещанин. – Ты опять озорничать? Я тебя знаю! Ты опять озорничать? – Это, брат, не твое теперь дело, что я озорничаю, – произнес Коля, остановясь и продолжая его разглядывать. – Как не мое? – Так, не твое. – А чье же? Чье же? Ну, чье же? – Это, брат, теперь Трифона Никитича дело, а не твое. – Какого такого Трифона Никитича? – с дурацким удивлением, хотя все так же горячась, уставился на Колю парень. Коля важно обмерил его взглядом. – К Вознесенью ходил? – строго и настойчиво вдруг спросил он его. – К какому Вознесенью? Зачем? Нет, не ходил, – опешил немного парень. – Сабанеева знаешь? – еще настойчивее и еще строже продолжал Коля. – Какого те Сабанеева? Нет, не знаю. – Ну и черт с тобой после этого! – отрезал вдруг Коля и, круто повернув направо, быстро зашагал своею дорогой, как будто и говорить презирая с таким олухом, который Сабанеева даже не знает. – Стой ты, эй! Какого те Сабанеева? – опомнился парень, весь опять заволновавшись. – Это он чего такого говорил? – повернулся он вдруг к торговкам, глупо смотря на них. Бабы рассмеялись. – Мудреный мальчишка, – проговорила одна. – Какого, какого это он Сабанеева? – все неистово повторял парень, махая правою рукой. – А это, надоть быть, Сабанеева, который у Кузьмичевых служил, вот как, надоть быть, – догадалась вдруг одна баба. Парень дико на нее уставился. – Кузь-ми-чева? – переговорила другая баба, – да какой он Трифон? Тот Кузьма, а не Трифон, а парнишка Трифоном Никитичем называл, стало, не он. – Это, вишь, не Трифон и не Сабанеев, это Чижов, – подхватила вдруг третья баба, доселе молчавшая и серьезно слушавшая, – Алексей Иванычем звать его. Чижов, Алексей Иванович. – Это так и есть, что Чижов, – настойчиво подтвердила четвертая баба. Ошеломленный парень глядел то на ту, то на другую. – Да зачем он спрашивал, спрашивал-то он зачем, люди добрые? – восклицал он уже почти в отчаянии, – «Сабанеева знаешь?» А черт его знает, какой он есть таков Сабанеев! – Бестолковый ты человек, говорят те – не Сабанеев, а Чижов, Алексей Иванович Чижов, вот кто! – внушительно крикнула ему одна торговка. – Какой Чижов? Ну, какой? Говори, коли знаешь. – А длинный, возгривый, летось на базаре сидел. – А на кой ляд мне твово Чижова, люди добрые, а? – А я почем знаю, на кой те ляд Чижова. – А кто тебя знает, на что он тебе, – подхватила другая, – сам должен знать, на что его тебе надо, коли галдишь. Ведь он тебе говорил, а не нам, глупый ты человек. Аль правду не знаешь? – Кого? – Чижова. – А черт его дери, Чижова, с тобой вместе! Отколочу его, вот что! Смеялся он надо мной! – Чижова-то отколотишь? Либо он тебя! Дурак ты, вот что! – Не Чижова, не Чижова, баба ты злая, вредная, мальчишку отколочу, вот что! Давайте его, давайте его сюда, смеялся он надо мной! Бабы хохотали. А Коля шагал уже далеко с победоносным выражением в лице. Смуров шел подле, оглядываясь на кричащую вдали группу. Ему тоже было очень весело, хотя он все еще опасался, как бы не попасть с Колей в историю. – Про какого ты его спросил Сабанеева? – спросил он Колю, предчувствуя ответ. – А почем я знаю, про какого? Теперь у них до вечера крику будет. Я люблю расшевелить дураков во всех слоях общества. Вот и еще стоит олух, вот этот мужик. Заметь себе, говорят: «Ничего нет глупее глупого француза», но и русская физиономия выдает себя. Ну не написано ль у этого на лице, что он дурак, вот у этого мужика, а? – Оставь его, Коля, пройдем мимо. – Ни за что не оставлю, я теперь поехал. Эй! здравствуй, мужик! Дюжий мужик, медленно проходивший мимо и уже, должно быть, выпивший, с круглым простоватым лицом и с бородой с проседью, поднял голову и посмотрел на парнишку. – Ну, здравствуй, коли не шутишь, – неторопливо проговорил он в ответ. – А коль шучу? – засмеялся Коля. – А шутишь, так и шути, Бог с тобой. Ничего, это можно. Это всегда возможно, чтоб пошутить. – Виноват, брат, пошутил. – Ну и Бог те прости. – Ты-то прощаешь ли? – Оченно прощаю. Ступай. – Вишь ведь ты, да ты, пожалуй, мужик умный. – Умней тебя, – неожиданно и по-прежнему важно ответил мужик. – Вряд ли, – опешил несколько Коля.