– Я немного раньше приехала, ничего? – Конечно ничего. М-м-м, какой милый сверкающий «Поршик», значит разъезжаешь, как крутая чика? – Именно так, – смеюсь я. – Он небось больше, чем весь мой дом, стоит. – Я не горжусь тем, что у меня такая дорогая машина, если что. Я бы и на какой-нибудь попроще ездила. Машина, бриллианты, дорогие шмотки – это все не моя заслуга. Я бы никогда не заработала на это. Ты заработал на свой дом, бизнес открыл, Андрей тоже большой молодец. Увы, я не такая, у меня не хватило бы мозгов и характера, чтобы столько заработать. Я бесполезная и безамбициозная. – Да что ты говоришь. Чтобы найти мужика, который будет дарить «Поршики», еще какие мозги надо. Не все самые распрекрасные женщины на такое способны. Дима строит такое выражение лица, что мне хочется смеяться. Я подхожу к нему поближе, пока он ищет в кармане джинсов ключи от дома. – Никого я не искала, просто повезло. Я даже не умею нравиться, льстить не умею, быть обаятельной. Не знаю, на что Андрей клюнул. – Не прибедняйся. Ты умеешь что-то покруче: быть собой и быть настоящей. Дядечек с большими карманами лестью и очаровательностью уже не удивишь, а вот чем-то живым вполне. Обычно, правда, такие дядечки – полные мудаки, но Андрей хороший, я таких хороших людей больше не знаю. Правильный, порядочный, врать не умеет, развлекаться, в принципе, тоже, но это можно пережить. Улыбка Димы, направленная на меня, слегка печальная, тем не менее, хорошая. Он никогда не говорит плохо о брате, хотя знает, что Андрей его терпеть не может. Дима может пошутить и то не по злому. В такие моменты мне становится обидно за Диму, потому что я слишком часто слышу гадости о нем. Он, наверно, и представить не может насколько часто. – Ладно, пошли в дом. Хочешь есть? Можем заказать что-нибудь или приготовить, только из меня неважный повар. – Из меня тоже, а готовить вообще есть из чего? – Без понятия. В коридоре Дима помогает мне снять пальто, и мы сразу идем проверять холодильник. Кухня Димы мне нравится больше, чем наша: она совсем крошечная, зато нет пафосного огромного стола, который совершенно не нужен, и техники, которой никто не пользуется. Серо-черные стены, черный стол и два барных стула посередине, холодильник, плита и две тумбы – вот и все. Дима открывает черные жалюзи, правда, все равно темно, поэтому в ход идет и подсветка-полоса над тумбами. – Я нашла сыр и креветки, – говорю я, – может спагетти есть? – Вроде были. Дима находит целую пачку, и я предлагаю сделать пасту с креветками. На плите уже кастрюля, я присаживаюсь на стул, а Дима непринужденно достает два худеньких бокала и бутылку белого. – Может все-таки вино лучше к еде? – улыбаюсь я. – Для хорошего вина нет неподходящего момента. Под звук вылетающей пробки Дима торжественно кивает, и вот уже бокалы наполнены. – Правда, хорошее вино, – подтверждаю я. – Я бы плохое тебе не предложил. Как дела, Мира? – Все, как обычно. – Это значит плохо или хорошо? – взлетает черная толстая бровь. – Сейчас хорошо. – А было плохо? – Слишком простая логическая цепочка, не находишь? – моя бровь в знак солидарности тоже взлетает. – Зачем усложнять? Я предпочитаю упрощать, так легче. – Легче не значит лучше. Тем более так не всегда получается. – Так что не так с моей цепочкой? – надувает губы Дима. – В жизни существует не только хорошо и плохо. – Нет, только хорошо и плохо и существует. Есть просто классификации: маленькое хорошо и хорошо большое. – И как же понять, где заканчивается хорошо и начинается плохо? – я слегка встряхиваю бокал, и вино подрагивает, это завораживает. – Человек всегда знает хорошо это или плохо, иногда просто боится себе признаться. Вода закипела. Я встаю, и мы продолжаем готовку. Теперь спагетти оказываются в бурлящей воде, а толстенькие креветки шипят и скручиваются на сковороде. – А у тебя как дела? – спрашиваю я, добавив соли в кастрюлю. – Сейчас хорошо, а было плохо. Я не боюсь называть вещи своими именами. Весь день с помещением разбирался, в котором будет магазин, накладные, всякие бумаги возил по всему городу. Я, кстати, жутко проголодался, так что давай побольше готовить – Тут и так порции на три получится. – Ну третьего у нас нет, пусть жалеет Андрей, что не попробует такой шедевр, – с напускным высокомерием говорит Дима. – Не переживай за него, он покушает что-нибудь получше моей готовки, – улыбаюсь я. – Да что за него переживать? Он вон какой успешный, и жену просто охрененную отхватил, ему всегда в жизни все давалось просто. Так уж выходит: есть люди, которым все прям в руки идет, а есть неудачники. Он хоть не злится, что ты ко мне приходишь? – Нет, ну что сегодня пришла не знает еще, но я думаю все будет нормально. – Почему же не сказала? – лукаво смотрит на меня Дима. – Не знаю. – Не ври, все ты знаешь. Просто признаться в том, что уже сделал, проще, чем в том, что собираешься сделать. Он меня ненавидит, презирает и высмеивает. Я прекрасно знаю, как мой брат ко мне относится, и догадываюсь, что он не светится от счастья от того, что мы с тобой поладили. – Я пыталась достучаться до Андрея, только он пока сопротивляется, – вздыхаю я и переворачиваю шипящие креветки. – Натрешь сыр на терке? – Конечно. Можешь не стараться, Андрей всегда будет ко мне хреново относиться, это не совсем его мнение, это мама, ну Кристина тоже хорошо так на мозг капать умеет. Слышала когда-нибудь, как моя мама говорит обо мне? Да слышала, конечно, так, блять, даже о маньяке или серийном убийце не говорят. – Дима, Андрей пытался объяснить, почему они все так к тебе относятся, но я, если честно, не совсем поняла. Дима наливает еще по бокалу и свой сразу же опустошает. Он уже не веселый, черные глаза потухли, и улыбка печальная. – Так бывает, что женщина любит не всех своих детей. Ее поведение и будут копировать дети, это логично. Она никогда меня не любила, это не совсем моя вина. Такую историю ты, скорее всего, не знаешь, они не обсуждают это. Моей маме было восемнадцать, когда ее изнасиловал мой отец. Пережить изнасилование страшно, это же навсегда меняет. С моим отцом она была знакома, его родители хорошо общались с ее. Так случилось, что она забеременела, и чтобы избежать слухов, ее родители практически насильно выдали ее замуж за моего отца. Он по-своему любил ее. Он, конечно, тот еще ублюдок и поступил хуево, только я плохого о нем сказать не могу. Со мной был хоть строгий, но адекватный, играл, на велосипеде учил кататься. Чтобы мать бил, я тоже не видел, может и было. В любом случае, она оказалась замужем за своим насильником, она его терпеть не могла, а приходилось ложиться в одну кровать, приходилось быть его женой. Она и тогда ко мне была холодна, я же копия отца, я причина, почему она оказалась почти на четыре года связана с человеком, который принес ей много боли. Отец занимался бизнесом, тогда были неспокойные времена, в общем его застрелили. Мама почти сразу вышла замуж за отца Андрея и Кристины, они еще со школы любили друг друга. – Да, я не знала этой истории, – сказала я, когда Дима принес мне целую дощечку сыра. – Потом родился Андрей, и она сразу показала мне, что он любимый сын. Тогда я узнал, что моя мама может не только ругать, еще может быть нежной и заботливой. Я ревновал, да. Ей всегда казалось, что я желаю Андрею зла, что я хочу его ударить. Мама часто сравнивала нас, Андрей был просто чудом, а я вечно все делал не так, именно из-за нее я стал плохо себя вести. Мне твердили, что я плохой, я и считал, что только плохо и могу поступать, что хорошее не для меня. Она постоянно ругала меня, так какая разница за дело или нет? Кирилл, отец Андрея, был справедливым мужиком, всегда покупал что-то двоим, наказывал тоже двоих за драку или шалость. Не помню ничего плохого о нем, воспитывал нас, и ремнем мог дать, и затрещину за двойку. Мама же всегда наказывала меня одного, а Андрея жалела. Не совсем он виноват в этой пропасти между нами. Ребенок копирует поведение матери, потом это входит в привычку. – Это все понятно, но Андрей говорил еще о другом. В принципе, про тяжелый подростковый возраст я могу понять, у меня тогда тоже хреновые отношения с родителями были. Только он еще говорил про то, что ты изнасиловал девочку, неужели это правда? Не лучшее, что можно спросить, когда Дима и так заметно потух. Его глаза расширяются в неприятном удивлении, и я жалею, что спросила. Хотя нет, все-таки не жалею, мне нужно знать правду, я многовато думала об этом. – Ого, ты и такую историю знаешь. Признаюсь, неожиданно. Мне тогда было шестнадцать, Ире четырнадцать, первая любовь. Тогда уже, конечно, хотелось секса, но я ей не предлагал, не решился бы, Ира сама захотела. Казалось, что мы совсем взрослые, дети всегда хотят быть взрослее, чем на самом деле. Родительская кровать, презервативы, которые было кошмар, как страшно покупать. У Иры были очень строгие родители, отец военный был сразу против, чтобы она со мной общалась, я не был похож на хорошего мальчика. Видимо, ее мама подозревала, что не только в кино ходим, и затащила Иру к гинекологу. Стало понятно, что она не девственница, Ира испугалась и сказала, что я ее изнасиловал. Она была просто напуганной девочкой, которая боялась родителей, боялась показаться испорченной и развращенной. Я не злился на нее, было просто больно. Первая любовь как-никак, я думал, что любил ее по-настоящему, а она смогла сказать, что я взял ее против ее воли. – Почему ты никому не сказал, что это неправда? – Что я должен был сказать? Что девушка, которую я люблю, врет? Ей было легче, когда считали меня виноватым, и я принял это. Я бы не опустился до того, чтобы что-то доказывать, просто закрылся в себе и разочаровался во всем прекрасном. Когда мама узнала, у нее случилась истерика, она кричала, что я последний подонок, что копия отца. После этого случая она перестала маскировать свою ненависть. Она сама прошла через изнасилование, теперь ты понимаешь, почему она меня терпеть не может. Я сказал лишь Андрею. Он смотрел на меня, как на ничтожество, и спросил, правда, ли я это сделал. Я ответил нет. Я не насиловал Иру, я ее любил, веришь мне? – Да, – ни на секунду не задумавшись, отвечаю я. – А он не поверил. Смотрю на Диму, и мне так хочется его обнять, настолько разбитым я его еще не видела. Он даже улыбаться не пытается, хотя обычно, когда ему грустно, он выдавливает искусственную улыбку. – Что еще тебе рассказать? Жить в доме, где все тебя осуждают, при чем ни один из них не спросил, что было на самом деле, тяжело. Я уехал учиться в другой город, мама сразу подписала все документы, ей было легче не видеть меня. Тогда и перестал поддерживать связь с семьей. Про то, как добрый и честный Кирилл оставил в наследство всем по пять тысяч, уверен, знаешь. А вот оказывается, что мать благополучно продала и бизнес моего отца, и квартиру, все деньги вложила в дело Кирилла, тогда у него и начало все получаться. Это я не к тому, что я должен был получить бизнес, который достался Андрею, что честно было бы хотя бы пополам поделить, нет. Это к тому, что, когда в следующий раз мамочка с сестричкой начнут поливать меня дерьмищем, то подумай о том, что там мало того, что стартовый капитал ой какой разный был, так еще если бы не мой отец, такой ублюдок, то вообще никто бы и копейки не получил. Кристина еще очень любит историю, как она у меня деньги просила, а я, скотина такая, не дал. Упомянуть, что ее мужик нариком был и на герыч не хватало, она всегда забывает, что колотил ее беременную и заставлял деньги приносить. Я ей сказал, что могу ему в морду дать и помочь свалить, что ей квартиру сниму, а этому долбоебу денег никаких не дам, так она обиделась и ушла. Да у нее все мужики еще те гондоны, зато брат любимый Андрейка всегда поддерживал и денежек давал, и о маме заботится. Я не забочусь, да, потому что, как уехал в шестнадцать, так она за все это время мне и не позвонила. Даже не знаю, что и сказать, теперь картина полная. История Димы меня трогает куда сильнее. Если после рассказа Андрея, у меня остался осадок недоверия, сейчас я верю каждому слову Димы, и мне так обидно за него. Осадок грусти оказывается куда тяжелее. – Давай тарелки, все готово. Накладываю спагетти, Диме забрасываю почти все креветки в сырном соусе, себе так, скромненько. В бокалах новая порция вина, из тарелок идет насыщенный аромат креветок и целые зигзаги пара. Дима присаживается рядом со мной на высокий стул и говорит: – Да, я неудачник. Со всей семьей поссорился, не везло и в бизнесе очень долго, как и в любви, не верю уже в везение, если честно. – Ты не неудачник. – Правильно, неудачники не едят такую вкуснятину в чудесной компании, – Дима улыбается мне старой лукавой улыбкой, от чего мое настроение улучшается. – Правда, вкусно? – Ты шутишь? Тебе можно открывать свой ресторан. Пусть муж тебе купит ресторан, для него сущий пустяк, а тебе будет занятие.