Дуглас оглянулся по сторонам. Хут приглушил мотор, так что его звук стал похож на далекий стук барабанов. – Что насчет короля? – спросил Дуглас тихо. Хут забрал у него фотографию, спрятал в общую кучу конвертов, бумажек и записок, которые таскал в кармане, а взамен вынул из кучи бурого цвета бланк, сложенный пополам. Сложил еще раз и сунул Дугласу в нагрудный карман. Бесстрастно улыбнулся, привстал с седла и взглянул на хаос, царящий на кладбище. – Полюбуйтесь, Арчер. Русские обвинят во всем нас, завтра вы увидите эту картину на первой страницы «Правды». Больше всего раненых и убитых было на вершине холма. Именно там стояли все сливки советской делегации – в сопровождении жен, дочерей и любовниц, по документам проходящих как секретарши. Шелка с Бонд-стрит, роскошная шерсть с Сэвил-Роу кровавыми клочьями валялись на сугробах мраморного крошева. Многим из лежащих там фигур уже не суждено подняться на ноги. Однако Хут ошибался, никакие фотографии в газеты не попадут – ни в «Правду», ни в «Фелькишер Беобахтер», ни в «Таймс», ни в «Трибьюн», никуда. Кладбище оцепила полевая жандармерия и обыскивала на выходе всех, кто прошел по журналистским пропускам. На земле клубком гадюк извивалась на ветру засвеченная фотопленка, изъятая из камер, кассет и даже запечатанных новых упаковок. Уехать Хут не успел. К нему подбежал офицер СС. – Там группенфюрер Шпрингер, сэр! Вызывает срочно! Оставшись один, Дуглас вытащил из кармана сложенный бланк – впрочем, уже зная, что это такое. Ордер на арест по новой, упрощенной форме: фамилия, имя, адрес и невнятная причина – защитный арест. Именно с такой формулировкой нацисты навсегда увозили взрослых и детей в неизвестном направлении. Был какой-то особый цинизм в том, что Хут поставил под этим почти нечитаемую подпись карандашом. Убирая бланк в бумажник, Дуглас вздрогнул от душераздирающего вопля. За оградой группа военных инженеров лебедкой поднимала с кого-то огромный камень. Пострадавший уже умирал. Дуглас почти бегом пересек парк Уотерлоу и нашел на Хайгейт-Хилл телефонную будку. Трубку взял личный слуга полковника. Дуглас его знал. Отставной констебль полиции, два года подряд побеждавший в чемпионате по боксу в тяжелом весе и упустивший победу в третий раз по обидной случайности. Он тут же позвал к телефону Мэйхью. – Инспектор полиции Арчер, – произнес Дуглас формальным тоном. – У меня в руках ордер на ваш арест. – Говорить можете? – Я звоню из будки. Штандартефюрер Хут только что выдал мне ордер. Подписан им лично. Обвинения нет, это защитный арест. – Что теперь? – На дорогах ужасные заторы. – Да, я слышал официальное заявление в новостях. Вот немцы теперь локти кусают, что дали Би-би-си разрешение на прямую трансляцию… Ну что ж, полагаю, добираться вам досюда не меньше часа. – Не меньше. – Спасибо, Арчер. Подниму связи, может, что и получится. В любом случае увидимся в гостях у вашей дамы. Дуглас заподозрил, что Мэйхью не осознает серьезности нависшей над ним угрозы. Не исключено, что он верит пропаганде, изображающей концентрационные лагеря эдакими спартанскими заведениями, где самое неприятное – это жесткая постель, отсутствие горячей воды и необходимость физических упражнений. В таком случае его мог ожидать кошмарный сюрприз. – Полковник, вполне возможно, что кому-то еще выдали такие же ордера на всю вашу семью. – Понимаю, понимаю. – Мэйхью остался невозмутим. – Не могу сказать, что я удивлен. Но все равно большое вам спасибо. – Удачи, полковник, – проговорил Дуглас и повесил трубку. Его визит в особняк полковника Джорджа Мэйхью в Мейфэре, на углу Аппер-Брук-стрит и Гросвенор-сквер, был чистейшей формальностью. Слуга Мэйхью, как положено отставному констеблю, назубок знал все правильные ответы. Он провел Дугласа по всем комнатам и даже открыл все шкафы. – Когда полковник вернется, немедленно позвоните мне, – распорядился Дуглас. – Всенепременно, – заверил его слуга. И, улыбнувшись друг другу, они распрощались. А потом, в темной комнате, где Питер Пайпер проявлял фотопленку, Дуглас получил подтверждение своей гипотезы. Вставив пленку в фотоувеличитель, он увидел подробные расчеты мелким шрифтом, с исправлениями и приписками от руки. Пока Дуглас рассматривал их, Пип стоял на почтительном расстоянии. – Что ты об этом думаешь, Пип? – Ну слегка пересвечены, конечно, но для копии очень неплохо. С чтением проблем не будет. Тебе лупу дать? Дуглас взял лупу и вгляделся в негатив. Цифры и символы были в фокусе, все прекрасно читалось. – Я в этом ничего не понимаю, – признался он. Пип покачал головой. – На меня не смотри. Я никогда не был силен в математике. – Хорошо, что эти ваши джазмены за стенкой наконец угомонились, – сказал Дуглас для поддержания разговора. Однако думал он совсем о другом. Почему Хут до сих пор не догадался, что существуют негативы? Почему он ищет машинописные копии? Это же целый портфель бумаги!.. Потом он вспомнил. Люди Хута не нашли ничего, что намекало бы на использование фотоаппарата. В квартире убитого на эту мысль наводило только расположение настольного светильника с выкрученной лампочкой. Но и светильник, и лампочку Дуглас вернул на место до прихода команды Хута. Видимо, Споуд-младший использовал фотолампу, которую унес с собой. Что же касается его жилища, фотоаппарат и принадлежности к нему он успел забрать до того, как в квартиру нагрянули с официальным обыском. Они с Пипом вышли из темной комнаты. На улице снова лило. Стоя у окна, Дуглас глядел на горбатые крыши и покосившиеся дымовые трубы. Порыв ветра принес облако черного дыма, и глаза заслезились от сажи. – У тебя все в порядке? – спросил Пип. – Да, все хорошо. Погруженный в свои мысли, Дуглас вертел в пальцах шарнир из протеза. Очевидно, что младший Споуд был чьим-то курьером. Места внутри шарнира как раз хватало на кассету пленки шириной тридцать пять миллиметров. Правда, пришлось укоротить винт, удерживающий шарнир на месте. И дополнительной нагрузки он не выдержал – то ли когда Споуд стрелял, то ли когда переворачивал и фотографировал многочисленные листы бумаги. Что ж, даже самый хитроумный замысел может дать осечку. – Слушай, Пип… Там был фотоаппарат «Лейка» и такое приспособление на четырех тонких ножках… – Фоторепродукционный станок. Самый удобный способ. Ножки вкручиваются в тяжелое кольцо, и к этой конструкции стыкуется объектив. Так фотоаппарат фиксируется строго на нужном расстоянии от предмета съемки. На малых расстояниях критическое значение имеет фокусировка. Дуглас положил руку ему на плечо, останавливая слишком подробные объяснения. – Если бы ты увидел такое приспособление, ты бы сразу понял, что это? Или его можно использовать и в других целях? – Нет. Никакого другого применения ему не найдешь. Только снятие копий. – Ясно. – Дуглас отвернулся к окну. Закипел электрический чайник. Пип заварил чай в маленьком заварнике с красной эмалью – крепкий, Дуглас очень давно такого не пил. – У тебя точно все в порядке, Дуг? – Да, а что? Тяжелые капли барабанили по мокрой черепице. Отсюда сверху было видно только небо и чужие крыши, и от этого возникало странное чувство изоляции. Пожалуй, Дугласу оно нравилось, давало возможность перевести дух. Все-таки в чем-то старина Пип удачливей его. – Ну очевидно, что ты тут не по делу полиции, иначе бы проявил пленку в Скотленд-Ярде. Ты не работаешь на банды, я слишком хорошо тебя знаю. Остается одно. – И что же? Дуглас обнимал чашку ладонями, согревая руки. Он вдруг затосковал об отце. Мысли о нем накатили внезапно, как всегда случалось в тяжелые периоды жизни. – Ты копаешь под фрицев, – тихо сказал Пип. – Улицы в дыму… Народ жжет в печах всякий хлам, лишь бы согреться. – А табак! – подхватил Пип. – Раньше курили только мужчины, теперь же все подряд – и бабульки, и юнцы желторотые. Причем, замечу, при безумных ценах на сигареты. – Люди ищут утешения. Живя в холоде, сырости и несчастье, хочешь порадовать себя хотя бы табаком. С табаком были связаны немногие воспоминания об отце – крупном, чуть нескладном человеке с раскатистым смехом, чья одежда всегда пахла трубочным табаком. – И фрицы туда же. У каждого второго в зубах сигара, да какая! – Солдат жестко наказывают за пьянство, вместо выпивки они тратят деньги на сигары. За разговором на избитые темы Дуглас не прекращал размышлять над занимающим его сейчас вопросом: почему немцы не ищут пленку? – Так я прав? Ты что-то против фрицев затеял? Дуглас, вытянув шею, молча наблюдал, как далеко внизу угольщик медленно ссыпает содержимое мешка через круглое отверстие в мостовой в угольный подвал. Вскоре обзор ему заслонило очередное облако черного дыма. – Ну как знаешь, – вздохнул Пип. – Я бы никому не выдал. Дуглас покачал головой. – Все могут выдать, так или иначе. Почему не знает Хут, вполне понятно. Но Гессе и абвер! Если камера и фоторепродукционный станок попали к ним, почему они до сих пор не поняли, что Споуд сфотографировал расчеты? Почему требуют с Мэйхью машинописные копии? – Лучше тебе ничего не знать, Пип. В худшем случае ты скажешь им, что проявил для меня какую-то пленку с непонятным содержимым. Не надо будет врать и путаться в отговорках. – А чего мне путаться, скажу, что пьян был. И тут Дугласа осенило. Конечно, абвер все знает, они столь же хитры и коварны, как и остальная их братия. Они в курсе, что есть негативы, – и лишь поэтому еще ведут переговоры с Мэйхью, – просто, держа свою осведомленность в секрете, они проверяют, насколько британским контрагентам можно доверять. Именно поэтому они и говорят о бумагах, ожидая, когда вторая сторона произнесет волшебные слова «фотопленка шириной тридцать пять миллиметров».