Когда Ксения Алексеевна вышла отдать распоряжение о комнатах для ночлега, Горецкий наклонился к Хамзату Хадиевичу и прошептал: — Мамедов, вы не умеете говорить с дамами. А я умею. Горецкому была симпатична эта милая и пикантная женщина. Разница в возрасте его не смущала. В Ксении Алексеевне он увидел глубокую и зрелую чувственность, обострённую одиночеством вдовы. — Я не прочь прогуляться по вашему парку, — сказал Роман, когда хозяйка вернулась. — Не составите мне компанию, если ещё не слишком поздний час? В тёмной аллее под ветерком с тополя на тополь перелетал высокий и таинственный шум. Под ногами чуть скрипел песок дорожки. — Можно пройтись до нашего святого источника, — предложила Ксения Алексеевна. — Помню, я провожала к нему отца Иоанна Кронштадтского… — Я не религиозный человек, — мягко отказался Роман. — Но мне кажется, что и вы, Ксения Алексеевна, отнюдь не религиозны. — Почему же вы так решили? — лукаво удивилась Ксения Алексеевна. — Потому что свою слабость люди прячут, а ваша всем очевидна. В её слабости был явный призыв, и призыв к мужчине, а не к богу. — Вы — мальчишка дерзкий, — заметила Ксения Алексеевна. — Вы тоже ставили себе весьма высокие цели, — улыбнулся Роман. Ксения Алексеевна поняла намёк. Двадцать лет назад весь Петербург обсуждал две свадьбы: миллионщики Якутов и Стахеев женились на актрисах. Ксения Алексеевна принуждённо засмеялась. Да, современные капитаны — уже не романтики, а циники, теперь это в моде. Однако Роман Горецкий ей нравился: высокий, красивый и опытный мужчина с твёрдой линией рта. — Я уже не та юная актриса, — вздохнула Ксения Алексеевна. — Думаю, вы не изменились. Горецкий был прав: ей по-прежнему хотелось быть желанной. Она одна и хороша собой, а положение в обществе у неё совсем не то, что было раньше, — вряд ли кто осмелится её осудить. Летняя ночь такая тёплая, а мужчина такой самоуверенный… И ничто никогда не повторится: ни юность, ни этот миг. Горецкий осторожно взял её за плечо и склонился к лицу. — Давайте вернёмся, — негромко пригласил он. — Возможно, пора… — прошептали полные губы Ксении Алексеевны. Спальня находилась на втором этаже. Ксения Алексеевна бросила перед дверью веточку шиповника — знак для горничной, что не надо входить или стучать. Тёмного времени им не хватило, и последний нежный вскрик слился с пением петухов на подворье. Потом Ксения Алексеевна затихла. Горецкий немного полежал и бережно высвободил руку из-под её головы. Воздух в спальне светился — окно смотрело на раннее низкое солнце. Сдвинув тяжёлые кудрявые волосы Ксении Алексеевны, Горецкий поцеловал спящую женщину в тёплую щеку и выбрался из постели. Ему надо было спешить на пароход. Лоцман Федя стоял на кормовом подзоре, измеряя уровень воды шестом-намёткой. Машина поднимала пары, и судно подрагивало. Мамедов встретил Горецкого в рубке. Штурвальный зевал в кулак. — Надеюсь, лубэзный, ночь прошла нэ напрасно? — усмехнулся Мамедов. Горецкий поглядел на берег, на парковую балюстраду под тополями. — У молодого Стахеева есть ещё и пароходная зимовка в десяти верстах выше по течению, — ответил он. — Наша баржа там. Захватить её мальчишку надоумил агент компании «Шелль». Компания пообещала купить у Стахеевых активы их пароходства, если Стахеев приведёт нашу баржу в Самару или Уфу. Путь в Самару перекрыли красные, а в Уфу — мелководье. Мальчишка ждёт. Мамедов недобро прищурился: — А как зовут агэнта «Шелль»? Дьжозеф Гольдинг? 12 — Это «Межень», — сказал Роман, глядя в бинокль. — Мы опоздали. Пароход красных, о котором сообщил капитан Фаворский, преграждая путь, стоял вдали прямо посреди блещущего створа. Из склонённой трубы «Межени» стелился лёгкий дымок — машина работала вхолостую. — Бросил становое железо на перевале ходовой, — определил лоцман Федя. Романа раздражала народная лексика лоцманов. Неужели нельзя выучить общепринятые термины судоходства? — Отдал оба якоря, носовой и кормовой, и занял фарватер на его повороте от левого берега к правому, — объяснил Горецкий Мамедову. — Друг, я нэ новичок на рэке, — ответил Мамедов. От солнца в рубке было жарко. Горецкий в бинокль долго изучал створ. — Судя по мачтам за кустами на косе, этот Стахеев собрал штук восемь разных барж. Его буксир — там же: вижу торговый флаг компании на топе. А «Межень» караулит добычу возле выхода из акватории зимовки. Сбавив обороты, «Русло» медленно приближался к «Межени». Вскоре на «Межени» простучал пулемёт, и перед носом «Русла» взбурлила линия белых фонтанчиков. Красные приказывали остановиться. — Боятся нас, — усмехнулся Мамедов. — Подойду к ным на лодке. — Возьмёте с собой? — спросил Горецкий. — Мне любопытно. На кормовом якоре буксир медленно развернуло по течению. Матросы спустили на воду лёгкую лодку, закреплённую на шлюпбалке. Мамедов и Горецкий дружно гребли распашными вёслами и смотрели, как удаляется «Русло». Вода в Каме была тёмная, глиняная, и на лопастях вёсел отливала краснотой. А волжская вода, песчаная, всегда казалась жёлтой. — Думаете, Мамедов, большевики разрешат нам забрать нашу баржу? — Почему бы и нэт? У нас пройзводствэнное дэло. Болшевикам наша баржа нэ нужна. А вот Гольдингу — нужна. — По какой причине? — тотчас спросил Горецкий. — «Шелль» тоже добывает нэфт, а на барже — буровое оборудованье новэйшего образца. На борту «Межени» толпились разморённые зноем моряки в тельняшках и бескозырках. Мамедова и Горецкого вытащили из лодки и в первую очередь бесцеремонно обыскали, затем провели в полутёмный салон. Как волжанин, Роман не раз встречал на реке «царский пароход», однако бывать на борту ему не приходилось. Роман с интересом разглядывал салон — мебель, дорогую обивку переборок, занавеси на окнах. На оттоманке сидела с ногами красивая девушка. За столом расположился моряк с бородкой клином. — Кто таковы? — сурово произнёс он. — Я агэнт завода «Лудвиг Нобэл», а он, — Мамедов кивнул на Горецкого, — капьитан буксыра… Слюшай, друг, у нас промысел за Николо-Бэрозовкой. Вышка стоит, рабочие ждут, а баржа с оборудованьем пропала. Мы искали её. Баржу этот Стахэев, дурной человек, экспропрыыровал и на зимовку загнал. Стараясь смутить, Маркин сверлил Мамедова недоверчивым взглядом. — Чем докажешь? — Так баржей и докажу! Кому ещчё-то наши насосы и лэбёдки нужны?.. А ты, я вижу, прыжал Стахэева, да? Ай, молодец моряк! Маркин был польщён, хотя вида не подал, — но Мамедов это понял. — Отдай мнэ баржу, дорогой, — проникновенно попросил он. — Эсли нэ вэришь — пойдём со мной до промысла, кланус, сам увыдишь, что нэ вру! Горецкий удивлялся преображению Мамедова из холодного и умного командира в какого-то льстивого торговца с восточного базара. — Стахеева ещё выкурить надобно, — поддавшись на уловку Мамедова, открылся Маркин. — Щенок-то огрызается. Мамедов выдвинул из-за стола стул и уселся как для дружеской беседы. — Уйми его, брат. Мнэ бэз баржи нэльзя возвращаться. Горецкий тоже осторожно опустился на диванчик у двери. Он наблюдал за девушкой. Что она делает на пароходе? Чем так явно недовольна? — Легко свистеть-то, — вздохнул Маркин. — А у Стахеева два «виккерса». Девушка вдруг резко перебила Маркина: — Стахеева мы уймём! Мамедов быстро обернулся к ней: — Он и ваши суда захватил? — Это никого не касается! — отрезала девушка. — Прости! — Мамедов хлопнул по груди растопыренной пятернёй. — Нэ в свою компетенцью сунулся! Думал, может, помогу чем… — Да чем ты поможешь? — с досадой поморщился Маркин.