Большой пакет акций синдиката «Продуголь» принадлежал Ротшильдам. И Голдинг тоже принадлежал Ротшильдам. Когда те продали свои нефтяные активы концерну «Шелль», Голдинг стал тайным оружием концерна. Мамедов просто лежал на носу своей баржи и ждал, что будет. Закат угас, но разогретая железная палуба ещё долго оставалась тёплой. Подсвеченные яркой жёлтой луной суда в протоке превратились в угловато-бесформенные нагромождения бледных и тёмных объёмов. Блещущая вода чуть подрагивала течением. В спутанной гриве тальника на косе пробегали тонкие шорохи. С протоки донёсся плеск. Глянув сквозь шпигат в фальшборте, Мамедов увидел рядом с дальней нефтебаржей лодку и человека. Это мог быть только Голдинг. Прячась за фальшбортом, Мамедов принялся снова стаскивать одежду. Из оружия у него имелся один лишь узкий персидский нож пешкабз. Соскользнув в воду, Мамедов поплыл вдоль своей баржи, а потом и по открытому пространству. Он подгребал очень осторожно, чтобы не спугнуть человека в лодке ни звуком, ни колебаниями лунного отражения. Казалось, что течение тащит кусок дёрна или ком травы. Но человек в лодке всё же заметил, что к нему подбирается враг. Выпрямившись во весь рост, человек достал револьвер и выстрелил. Тогда Мамедов шумно вывалился из воды и рванулся в ближайшую тень — к борту пассажирского парохода. Он заколотил руками и ногами, взбивая брызги, чтобы спутать стрелка мельтешением блеска и мрака. Грохнули ещё несколько выстрелов. Мамедов нырнул под обнос парохода. Хватаясь за кронштейны над головой, он переместился к корме судна, а там, уже вне поля зрения противника, ловко вскарабкался на борт. Человек в лодке сел на вёсла и быстро погрёб к пароходу. — Не сомневаюсь, что это вы, Хамзат! — весело крикнул он. — Рад встрэче, Дьжозеф! — ответил Мамедов из глубины парохода. Голдинг тотчас выстрелил на голос. Это означало, что кто-то из них сегодня должен умереть. Голдинг причалил к борту судна за кожухом колеса и перебрался из лодки в сквозной проём багажного отсека. Он понимал, что Мамедов нападёт — для этого «нобелевец» сюда и явился. Сверху, с пассажирской палубы, слышались удары и треск: Мамедов вышибал двери. В тесных и тёмных помещениях парохода револьвер был не лучшим оружием; Голдинг переложил его в левую руку и вытянул из ножен солдатский нож. А затем поднялся по лестнице. Он обходил каюты одну за другой, в любой момент готовый к броску врага из темноты. Мамедов поджидал его под столом в ресторане первого класса. Сперва он хотел по лунной тени на полу посмотреть на руки Голдинга. Голдинг намеревался пройти через ресторан в салон, однако стол слева от него внезапно взбесился — подпрыгнул и ударил по локтю. Револьвер отлетел в сторону. Перед Голдингом оказался Мамедов — в мокрых подштанниках, с голым волосатым брюхом и с кинжалом-пешкабзом. Голдинг мгновенно занял оборонную позицию, выставив клинок. Мамедов сразу оценил нож Голдинга — французский траншейный «Мститель». Тяжёлая игрушка европейцев. Грузный Мамедов странно затанцевал перед Голдингом, будто переливал своё тело из сосуда в сосуд. Руки его безостановочно двигались, заполняя всё пространство. Голдинг нанёс удар. Уклоняясь от выпада, Мамедов определил: англичанин тренировался в морских спортивных клубах и воспринимал своё оружие как кортик. А «кочи Хамзата» ножевому бою обучали беспощадные торговцы гашишем в Баку и подлые сутенёры в портовых притонах Батума. Расшвыривая столы и стулья, Мамедов и Голдинг закружились по залу ресторана. Голдинг атаковал — напористо и хищно. Мамедов отступал, уходил от клинка, настраивая врага на ритм, и затем сбил его, вынуждая спутаться. Голдинг раскрылся и потерял защиту. Отведя пролетающий «Мститель», Мамедов пригнулся и несколько раз быстро ткнул Голдинга в живот и грудь. Голдинг выронил нож и упал на колени, зажимая раны. Мамедов присел рядом, обхватил врага за плечи и приложил пешкабз к его яремной вене. — Глушков — твоё дэло? — спросил он. Инженер Иван Глушков, главный российский специалист по бурению нефтяных скважин, погиб в Ревеле полтора года назад. Погиб нелепо: зрелый и здравомыслящий человек, он просто угорел насмерть в своей комнате, будто пьяница в бане, когда ночью работал над чертежами. А чертежи исчезли. — Да, — прохрипел Голдинг. Глушков проектировал технологию небывало глубокого бурения. Такой не имелось ни у «Шелль», ни у «Стандарт ойль». Оборудование, что сейчас лежало в трюме баржи, инженеры «Бранобеля» изготовили в царицынских мастерских по идеям Глушкова — насколько, конечно, это было возможно без участия разработчика. Мамедов уже понял, что бумаги Глушкова похитителям так и не пригодились — видимо, те не сумели разобраться в эскизах и подсчётах Ивана Николаевича. Иначе «Шелль» не охотился бы теперь за нобелевской баржей — за готовым образцом оборудования по проекту Глушкова. Тогда в Ревеле Мамедов опоздал всего на полдня — и проиграл. Нобели проиграли. А сегодня проиграли Джозеф Голдинг и «Шелль». — Ыван Ныколаич хорошее дэло дэлал, а ты эму помешал, собака, — с сожалением сказал Мамедов и поцокал языком. А потом перерезал Голдингу яремную вену. 15 Построенная как буксир, царственная «Межень» предназначалась для разъездов начальства и не могла тянуть баржи — не имела арок на корме и рамы с укреплённым гаком. Балтийцам с утра пришлось заняться машиной другого буксира, брошенного Стахеевым на зимовке. Лишь днём этот буксир взял первую баржу и, неспешно вращая колёсами, осторожно двинулся к узкому выходу из протоки. Маркин и Ляля наблюдали за ним с кожуха «Межени». Нефтекараван общества «Мазут», изловленный Стахеевым, состоял из трёх наливных барж старой конструкции — с острыми носами и пароходными обводами. Их называли «ножовками». Два матроса в рубке баржи с натугой поворачивали огромный двойной штурвал с цепной передачей. …Голдинг рассчитал всё точно. С остывшим буксиром красные будут возиться долго; за это время солнце разогреет баржу, и сырая нефть начнёт дышать горючими газами — англичанин заранее заткнул тряпками и ветошью вентиляционные трубы под колпаками дефлекторов. Когда баржа пойдёт по главному изгибу фарватера, штурвальные переложат руль на максимум; плечо румпеля дёрнет за тросик, проложенный к нефтяному баку, и тросик приведёт в действие самодельный запал. Его искра воспламенит нефтяной газ, что скопится в цистерне. Баржа взорвётся и затонет, загородив путь из протоки. Баржа взорвалась как бутылка шампанского, выбив крышку люка. Взрыв разворотил в трюме стенки коффердамов — предохранительных отсеков, и вслед за первой цистерной взорвались и вторая, и третья. Рубку смело с кормы, а мачта рухнула. Из вспоротых бортов на воду хлынула горящая нефть. Под полуденным солнцем огонь казался прозрачным, однако чёрно-смоляной тяжёлый дым завалил собою фарватер, словно сошёл клубящийся оползень. — С-сука!.. — ошарашенно выдохнул Маркин. У Ляли был вид человека, убедившегося в своей полной правоте. — Вот теперь Стахеев заберёт свою мать, а оставшиеся баржи нам отсюда не вытащить, — холодно произнесла она. — Я сразу сказала тебе, Николь, что этого беляка надо топить без жалости. Но ведь ты со всеми договариваешься. Маркина обдавало то жаром, то холодом. Он чувствовал себя даже не обманутым, а жестоко оскорблённым. Его оскорбил Стахеев, который ответил коварством, хотя он, комиссар Маркин, отпустил этого барчука по-людски. Оскорбляла Лялька, которая называла нежелание зверствовать слабостью. Да он и сам оскорблял себя, потому что в Лялькиных глазах выглядел не грозным военачальником, а жалким просителем. Таких бабы не любят и не уважают. — Ты не боец революции, а купчик деревенский. И тебя объегорили. — Да не долби в башку! — яростно рявкнул Маркин. Он хлопнул за собой дверью рубки и решительно перекинул рукоять машинного телеграфа на сектор «полный вперёд». — Поворачивай! — скомандовал он штурвальному. — Идём в Святой Ключ! Десять вёрст вниз по течению «Межень» пролетела за полчаса. Колёса её вертелись так, что кожухи внутри забило пеной, будто в прачечной. Изображая разочарование, Ляля держалась в стороне от осатаневшего комиссара, но на самом деле впервые в жизни она побаивалась Маркина. «Межень» приткнулась у стахеевской пристани. Маркин сразу спрыгнул на причал и, не оглядываясь, зло свистнул своим спутникам. За комиссаром пошли Волька Вишневский, Утёмин и два матроса. В душе у Маркина всё не утихал гнев. Шагая по пятнистой от солнца аллее к дачному терему, Маркин вытащил из кобуры наган и проверил патроны в барабане. Пинком распахнув двойную дверь в гостиную, Маркин увидел молодого Стахеева — тот удивлённо поднялся с дивана с книгой в руках. Студенческая тужурка у него была расстёгнута на груди. Вощёный паркет пылал от солнца. — Этот, — сказал Волька Маркину. — Я к тебе заместо трибунала!.. — Маркин поднял наган. — В чём дело?.. — не понял Стахеев. Маркин выстрелил, и Стахеев пошатнулся, но устоял на ногах. На грохот в гостиную ворвалась Ксения Алексеевна — растрёпанная, в домашнем платье, с лёгкой кружевной шалью на плечах. — Нет! — отчаянно закричала она. — Нет, господа!.. Стахеев механически запахнул тужурку, скрывая кровавое пятно на груди — словно прятал от мамы рубашку, испачканную земляничным соком. — Нет! — кричала Ксения Алексеевна, раскидывая руки и загораживая собой сына. — Он не виноват!.. Утёмин молча выстрелил ей в лоб. Красивое лицо Ксении Алексеевны странно исказилось в какой-то капризной гримасе. Стахеев подхватил мягко оседающую маму, и Маркин снова выстрелил в него, теперь тоже в лоб. Стахеевы нелепо повалились у дивана, точно споткнулись друг о друга. Маркин зачем-то назидательно потряс наганом, развернулся и вышел. Через десять минут пятеро балтийцев уже были на борту «Межени». Мерно работала машина, пароход ровно двигался по стрежню, и Маркин стоял в рубке возле штурвального. Только что они прикончили парня и бабу — а ничего в мире не изменилось. Не омрачилось синее небо, по-прежнему валил дым из трубы, над кормой метались чайки, увязавшиеся за судном. Маркин думал: как всё это, оказывается, просто. Бах, бах, бах — и он уже не виноват в потере нефтекаравана. Команда ему подчиняется. Лялька сидит у себя в салоне и не высовывается. И грех не жжёт, не гложет душу — надо только не вспоминать, как убитые упали на пол. Он, Коля Маркин, сгубил себя? Он — злодей? А вот нет! Он такой же, как был. Он может любить, может дружить, и совесть у него никуда не делась — он хочет поступать правильно, по-доброму. В его жизни будто вынули палку из колеса: жизнь покатилась, как ей и должно. Он ощущал себя освобождённым, ему было легко. Он спустился из рубки, миновал коридор и открыл дверь в салон. Лялька полулежала на оттоманке и что-то писала карандашом в маленькой книжке. Маркин присел рядом. — До Нижнего, Лялька, нам дня три шуровать, — сказал он. Ляля с таинственной улыбкой отложила книжку и карандаш. Маркин бережно потрогал пальцем её налитые губы, затем придвинулся ближе, обнял и начал целовать. Ляля не возражала. 16 Нобелевская баржа угодила в ловушку, будто большая рыба в старицу. Казалось бы, чего проще: разгрузить посудину, протолкнуть её через мели на верхнем конце протоки и снова загрузить. Но оборудование для буровой было громоздким и тяжёлым. Требовалось в двух местах на берегу соорудить два крана-оцепа, а между ними протянуть канатную самотаску. Для такой работы нужна была артель в полсотни человек. И дело заняло бы слишком много времени: на Арлане геолог Турберн уже не успел бы наладить бурение до конца сезона. Поэтому Мамедов искал другой способ освобождения баржи. Лоцман Федя Панафидин по облупленным доскам вскарабкался на самую верхушку створного знака и долго изучал очертания фарватера. Вода, журча, бежала по песчаным гривам. В небе плыли редкие кучевые облака, их тени ползли через дремотные отмели, и река искрила пятнами. Мамедов и Горецкий ждали внизу, смотрели наверх и щурились. Федя осторожно спустился. — Можно попробовать с двумя пароходами, — подытожил он. — Посадим их на дно, как я укажу, и соберём все струи воедино. Дня через три с божьей помощью река сама промоет ложбину. Тогда вытянем баржу без распаузки.