Баркас решительно сблизился с «Руслом». На палубу буксира перескочил паренёк в синей косоворотке и рабочей фуражке со звездой. С ремня у него свисала большая, как сапёрная лопатка, деревянная кобура маузера. Мамедов и Горецкий по лесенке спустились с надстройки. — Я сарапульский военком Седельников! — звонко представился паренёк, покраснев от смущения. — Ваня зовут. А вы кто такие? — А мы — пароход компаньи «Бранобэл», — ответил Мамедов. — У нас буровые вишки под Арланом. Я — началник экспедицьи, а это вот капьитан. Ваня Седельников прищурился с подозрением. — Все пароходы национализированы! Никаких компаний больше нету! Мамедов развёл руками: ну, нету — так нету… — Ваш буксир приказом Рупвода я изымаю! — заявил Ваня и положил руку на кобуру маузера. — Имею полное революционное право! Мамедов усмехнулся. Судно ему не требовалось. Его задача — вернуться к Нобелю. Можно уехать в Петроград не из Перми через Вятку, а из Сарапула через Казань и Москву. Не резать же этого юнца, не воевать с баркасом. — Изымай, родной, — кивнул Мамедов. — Революцья — вопрос сэрьёзный. Военком Ваня Седельников явно ободрился. — А капитана и машиниста беру под арест! — добавил он. — За что же это? — удивился Горецкий. Ваня надвинул козырёк фуражки на глаза. — Командный плавсостав мобилизуется в Казань для военной флотилии! Горецкий посмотрел на Мамедова. Мамедов вздохнул: — Поступай как угодно, Роман Андрэич. Дэло своё мы сдэлали. Горецкий пожал плечами. Хорошо. В Пермь он уже не стремился. Кате Якутовой есть чем заняться, кроме бывшего жениха. — Я тоже подчиняюсь, господин военком, — сказал Горецкий. Мамедов ласково взял Седельникова за рукав. — Слюшай, родной, — попросил он, — арэстуй и мэня! Я тоже в Казань хочу! Часть третья ВОЗДАТЬ 01 — Товарищи китайцы! — с чувством произнёс Ганька. Он вложил в обращение всю свою волю, чтобы словом прожечь скорлупу непонимания и проникнуть в разум этих чужих и загадочных людей. — Я буду по-нашему товарищ Гавриил, фамилия моя Мясников, служу в Чрезвычайной комиссии по городу Перми. Ганька внимательно оглядел публику. Товарищи китайцы аккуратными рядами неподвижно и бесстрастно сидели на скамьях среди станков токарного цеха. Никто не осмелился взгромоздиться задом на пустой верстак или на подоконник: дали скамейки — значит, на них и надо сидеть. Большие арочные окна с ячеистыми рамами рассыпали свет летнего вечера на квадраты. — Среди народа я уже потёрся, — продолжил Ганька, — и скажу вам прямо, что революционная сознательность у нас не на высоте, а политическое зрение близорукое. Объясню наглядно в полном масштабе. Ганька начал агитацию издалека — кто ж разберёт, что этим хунхузам известно о России и пролетариате, а что для них тёмный лес? На кожух, закрывающий колесо ременной трансмиссии, Ганька водрузил школьный глобус, реквизированный им из магазина наглядных пособий на Покровке. В Россию китайцев завезли ещё до мировой войны как самую дешёвую трудовую силу. В Перми они работали крючниками на пристанях, таскали грузы на железной дороге, кидали уголь в кочегарках, подметали улицы, рыли канавы, сжигали мусор и пилили брёвна на лесопилках в затонах. За пять лет китайцы вполне освоили русский язык, да выглядели они словно обычные босяки: все в грязных парусиновых штанах и замасленных робах; на головах, обритых по-татарски, — картузы или широкополые шляпы от солнца. — Карл Маркс учит, что по Европе бродит призрак коммунизма, — сообщил Ганька. — А коммунизм, скажу вам, товарищи китайцы, давно не призрак не только по Европе, но и по всему шару Земли. Извольте наблюдать сами… Ганька вытащил из кармана пиджака обломок химического карандаша, послюнявил грифель и принялся рисовать на глобусе кривые круги: — Вот Европа, вот наша Советская республика, а вот реки Волга и Кама! Ганька поднял глобус в ладонях и показал направо и налево. — Что мы имеем? — риторически спросил он. — Германия! — Ганька прижал глобус к груди и карандашом начертил на Германии крест. — Тут всё давно ясно, до революции рукой подать. А вот Франция. — Ганька пометил Францию другим крестом. — Тут Парижская коммуна была, значит, жив дух классовой борьбы. Антанта, считай, расколота! Ганька старался нарисовать бодрую картину мира, однако дела у красных шли очень плохо. Самара и Уфа лежали под белочехами, а вчера в исполком доставили телеграмму, что подполковник Каппель захватил Казань. Ганька счёл это оскорблением. Жена Каппеля содержалась в заложницах у чекистов, но её хлыщ всё одно не унялся. Бабу нужно было кончить, вот только Малков, председатель Чека, не дозволял — надеялся, что Каппельша ещё потребуется. А на город надвигался голод. Мешочников придушили, и кормить людей стало нечем. Чека принялась рассылать по окрестностям продовольственные отряды, которые выколачивали из крестьян провиант и при необходимости давили мятежи. Памятуя о злополучном расстреле Великого князя, Малков решил отправить Мясникова подальше от Перми и поручил ему сформировать свой продотряд. Ганьке негде было взять бойцов, но он придумал, что сделать: надо мобилизовать бесхозных китайцев. Китайцы — они послушные, к тому же чужаки, им русских крестьян не жалко. И Ганька созвал китайцев на митинг в бездействующем токарном цеху судомеханического завода «Старый бурлак». — Империалисты окопались в Британии и Японии, но это всё острова, и оттуда не спрыгнешь, — увлечённо просвещал Ганька. — В Австралии всякий уголовный элемент. Нижняя Америка и Африка — дело тёмное, мы пока туда не суёмся. А в верхней Америке была война негритянских рабов за свободу. Ежели негры там перекроят войну на гражданскую, как мы у себя учинили, то будет мировая революция. К ней большевики и гнут свою программу. Ганька сделал передышку, удивляясь своим открытиям на исчёрканном глобусе, и уверенно повернул к насущным вопросам: — А теперь к нашим делам! Вот Китай, обвожу его чертой. Замечаете — он в аккурат между Волгой и Америкой. И потому понимайте, товарищи: вам буржуазную гидру бить всё едино где: либо у нас, либо в Америке, путь-то равный. Ловите мысль? Это и значит «пролетарии всех стран, соединяйтесь»! Так что призываю вас вступать в наш речной краснофлотский отряд! Ганька удовлетворённо водрузил глобус обратно на кожух. Китайцы безмолвствовали. На станках блестели под солнцем винты и суппорты. Речной отряд Ганька придумал не сам. Ещё до революции по заказу военного ведомства Мотовилихинский завод изготовил два десятка понтонов для наплавных мостов. На Мотовилихе работали мадьяры, бывшие пленные; они предложили оснастить понтоны бензиновыми моторами — получатся десантные суда. А таким судам нужны буксиры. Вот тогда Ганька и сообразил: из понтонов, буксиров и вспомогательных пароходов следует создать флотилию Чека. Флотилия — не продотряд на телегах; с десантами, пулемётами и пушками она соберёт столько хлеба, сколько нужно для целой армии. И Гавриил Мясников, командир флотилии, окажется героем гражданской войны. Малкову, матросу-балтийцу, эта идея понравилась. Ганька тотчас взялся за дело. Он сразу подобрал два пригодных буксира. Один — «Медведь»: Чека уже использовала его для своих операций. Другой — «Лёвшино». Этот буксир пытался удрать из Курьи вместе с «Фельдмаршалом Суворовым», значит, был в исправности, а капитана Ганька обломал так, что рыпаться тот не станет. Под плавбазу Ганька определил товарно-пассажирский пароход «Соликамск». Буксиры перегнали к причалам завода «Старый бурлак», чтобы навесить броню и вообще переоборудовать под канонерки. Артиллерийские расчёты и пулемётные команды Ганька составил из мотовилихинских чекистов, а вот революционных мадьяр даже на роту десанта не хватило. Тогда Ганька и вспомнил о китайцах — и созвал их на митинг в токарном цеху. — Я не понужаю вас, товарищи, — завершил он свою речь. — Думайте крепко. А шар нашей Земли я оставляю вам в матчасть. Долбите политграмоту. От причалов донёсся гудок парохода. 02 С арестантской баржей на тросе «Русло» шёл из Сарапула в Галёво. Старая хлебная баржа, деревянная и неуклюжая, не предназначалась для перевозки людей, но её набили пленными. На палубе возле большого люка сидели под рогожами караульные красноармейцы с пулемётом. С мутного неба сыпался мелкий дождь, всполохами налетал ветер. Баржу водило по реке, её тупое рыло обтекало пеной. Буксирный трос то натягивался, то провисал, окунаясь в тёмные волны, покрытые белыми разводьями. Буксировать капитан Дорофей Михайлов толком не умел, однако в сердцах орал на штурвального: — Бурмакин, грабля колчерукая, держи твёрже! Федя не утерпел и негромко сказал: — К ветру по косой идите, Дорофей Петрович. Тогда баржа уравняет ход. — Поучи меня ещё! — рявкнул Дорофей на Федю. — Вот он я! — Если потеряем баржу, ответите перед трибуналом, — пригрозил военком Ваня Седельников. — Я уже шлёпнул одного такого, как вы. — А я к твоему делу не просился! — огрызнулся Дорофей. — Я капитан пассажирский! Ты сам меня на борт приволок! С капитанами в Сарапуле и правда было туго. И вообще с командным плавсоставом. Все разбежались и попрятались. Кого удалось выколупать — тех приказали отправить в Казань для Волжской военной флотилии. — Вас революция мобилизовала, — серьёзно ответил Ваня. С Дорофеем ему повезло. Дорофей Михайлов был родом из Орла. На Каме вотчиной капитанов считались уездные сёла Орёл и Слудка — подобно Кадницам, Работкам и Золотому на Волге. Здесь стояли целые улицы из добротных капитанских домов с нижним кирпичным полуэтажом. На их крышах гордо громоздились большие, ярко раскрашенные макеты пароходов, которыми командовали хозяева. Феде такое казалось нескромным — родовые лоцманы не кичились достоинством и означали свои дома лишь спасательным кругом на фронтоне. Но честолюбивые капитаны жаждали славы.