Серия «Ретророман» основана в 2015 году Художник-оформитель Е. А. Гугалова Глава 1 В павильонах кинофабрики «Мирограф». Синяя орхидея. Последняя сцена мадемуазель Карины. Кража алмазов Эльзаканиди Одесса, весна 1918 года Яркие лампы съемочных камер выключили, и по павильону кинофабрики тут же разлилась пленительная прохлада, пришедшая с моря. В перерыве между съемками стоял такой шум, что сложно было не только понять какие-то слова, но и перекричать этот оглушающий, пестрый и все же пленительный хор. Стая девушек-статисток в шелковых шальварах толпилась вокруг помощника режиссера, пытаясь шутками привлечь его внимание. Снимали восточную драму из жизни персидского шаха под рабочим названием «Любовь и смерть», и съемочные павильоны были разукрашены разноцветными шелками костюмов актеров, которые, тем не менее, все равно нельзя будет разглядеть в фильме, ведь там были только два цвета — белый и черный, и пестрые, многоцветные в жизни одеяния статисток сливались в фильме в единую темную полосу. Актрис, изображавших наложниц шахского гарема, было не много — большая массовка еще не помещалась в кадр, несмотря на то что некоторые экспериментаторы изо всех сил пытались расширить возможности камер, работая и с движением, и с ракурсом. Однако это было достаточно сложно. Из-за дороговизны киносъемочной пленки сцены снимались сразу набело, без всяких подготовительных дублей и кадров, а потому делать это приходилось с того самого ракурса, который был самым удачным в предыдущий раз. Фильмов снималось много, и работа операторов была доведена почти до автоматизма, чтобы не тратить лишнее количество драгоценной пленки, а сразу выдавать готовый качественный результат. Больше всего все актеры, участвующие в сценах фильма, обожали момент, когда на съемочной площадке выключали лампы-прожектора, которые были такими горячими, что могли обжечь кожу. От них немилосердно растекался грим, и лица сразу становились похожими на подтаявшую восковую маску. И его снова и снова приходилось поправлять. Когда же выключали лампы и камеру, и режиссер подавал знак, что сцена снята, в воздухе тут же разливался благодатный шум того неповторимого мира, который навсегда изменял жизнь тех, кто хоть раз прикоснулся к нему. Это за стенами павильонов кинофабрики свирепствовали разруха, голод, война, погружая рухнувший мир в пучину отчаяния и хаоса. Здесь же царил мир совершенно другой — живущий по своим собственным законам, не имеющий ничего общего с печальной реальностью. Двое мужчин прогуливались вдоль дорожек сада, окружавшего стеклянный павильон. Стояла середина весны, воздух был кристально чистым и свежим, в нем только-только появился аромат распускающейся зелени, особенно остро и пряно чувствовавшийся именно здесь. Павильоны кинофабрики специально были построены в самом красивом месте, над морем, с тем, чтобы внутри всегда был самый лучший свет. А полоса далекого моря с обрывом казалась сказочным царством вдохновения, способным побудить к любым подвигам. В том числе и к самым тяжелым в новом виде искусства, которое только пришло в мир. Но несмотря на красоту, мужчины были сосредоточены и хмуры, и, судя по выражениям их лиц, они не замечали ни красивого весеннего дня, ни моря, сверкающего, как драгоценность в свете солнца, ни даже стайки кокетливо одетых в восточные костюмы девиц, которые все норовили специально попасться им на глаза. — Не нравится мне все это… — хмурился деловитый и серьезный режиссер фильма, молодой мужчина с растрепанной черной как смоль бородой. Несмотря на молодой возраст, он уже успел прославиться благодаря множеству картин, снятых на фабрике. Среди всех режиссеров кинофабрики «Мирограф» он считался одним из лучших. — Не нравится мне все это… — повторил он, — говорите, что хотите, но она мне не нравится! Дрянь баба! Так и задушил бы своими собственными руками! Из-за нее уже столько пленки испорчено. Запорет она весь фильм, вот сами увидите. — Дорогой мой, я деньги не печатаю, и с неба они ко мне не падают, — снисходительно улыбнулся мужчина постарше, в котором можно было узнать владельца кинофабрики «Мирограф» Дмитрия Харитонова, — на сегодняшний день эта Карина — лучший вариант. Она стоит дешево — потому что местная. Известна в городе по выступлениям в кабаре. И люди с удовольствием придут на нее посмотреть. — Да она вообще не актриса! — вспыхнул режиссер, — так, подстилка бандитская! С кем она там шляется, с Котовским? Ее просто в шею надо отсюда гнать! — Ты язык-то придержи, — нахмурился в ответ Харитонов. — Мне неприятности не нужны. Доснимешь картину — и выгонишь, куда захочешь. А пока… — Над нами будут смеяться, — угрюмо тянул свое режиссер, — она ничего не понимает. Ни пластики у нее нет, ни грации. Двигается, как корова. Глаза тупые. Один гонор. А гонор в пленку не впихнешь. — Не грусти, — Харитонов покровительственно похлопал молодого режиссера по плечу, — есть у меня один план — пальчики оближешь! Я скоро буду добираться до Москвы. Потолкую кое о чем с Луначарским. И, если получится, привезу тебе тех, о ком ты и мечтать не можешь! Вот погоди! — Я догадываюсь, кого вы хотите привезти! — засиял всеми красками режиссер. — Это будет удача так удача! А вы уверены, что получится? Вы разве знаете Луначарского? Харитонов только ухмыльнулся. Но в тот же момент их беседу нарушили громкие женские крики, доносящиеся из стеклянного павильона. Выделялся визгливый вульгарный женский голос, судя по всему, выкрикивающий ругательства, — из-за расстояния они были неразборчивы. — Вот видите! — сокрушенно вздохнул режиссер, — ну как, скажите на милость, все это выносить? Харитонов и режиссер поспешили на крики. В стеклянном павильоне ругались две девицы. Они потрясали кулаками, выкрикивая самые грязные простонародные оскорбления знаменитых одесских торговок — тут они звучали уже очень разборчиво, к вящему удовольствию присутствующих при этом спектакле. — Мадемуазель Карина, держите себя в руках! — Зычным голосом режиссер попытался урезонить яркую брюнетку с пышной грудью, вызывающе проступавшей сквозь шелковый восточный костюм. — Да она… да халамидница проклятая… да к моим вещам… своими зараженными кривыми руками… — загудела брюнетка, — она мои сережки пыталась стырить, вошь вороватая! — Шо? Да засунь ты свои сережки ослу в жопу! — завизжала блондинка. — Кому они надо? Дрэк подзаборный, а не сережки! Сама халамидница! Родилась за базар, торговка привозная, а строишь за себя за невесть шо! Кура ты недощипаная, блоха безглазая! Шоб у тебя патлы с зубами все повылазили, как я буду за это смотреть!.. Без лишних слов режиссер велел своему помощнику (тому самому, который возился с лампами) увести разбушевавшуюся блондинку. И тот, хотя и с трудом, справился с этой задачей, удалившись вместе с ней и со стайкой вызвавшихся сопровождать их статисток. — Нельзя так, мадемуазель Карина, — попытался режиссер, но брюнетка сразу на него вскинулась: — Шо? Да я тебя в виду имела, щвицер недоделанный! Знаю, что я за тебе не нравлюсь, смотришь на меня, как солдат на вошь! Режиссер нахмурился и хотел было резко ответить, но в этот момент к ним подошел один из сотрудников кинофабрики и отрапортовал Харитонову, который, стоя в стороне, наблюдал всю эту сцену. — Господин директор, драгоценности привезли! Фраза донеслась до брюнетки, и всю ее ярость как рукой сняло. Глаза ее засверкали, она двинулась к Харитонову. — Это за правда, господин директор? Те драгоценности, за которые вы вчера говорили? — Они самые, — подтвердил Харитонов, — сцена смерти будет сниматься в знаменитых алмазах Эльзаканиди. Я специально попросил их. — Алмазы Эльзаканиди… — Глаза режиссера недобро сверкнули. — А говорили, что нет денег на лишние расходы… — А это никакие не расходы, — сказал Харитонов, — я взял их на один час. Одолжил напрокат. Эльзаканиди мне одолжение в карты проиграл. Вот я и попросил алмазы для съемок. Они будут очень удачно смотреться в финальной сцене фильма, когда шах надевает свои самые роскошные украшения на мертвую наложницу. — Можно взглянуть на них, господин директор? — Брюнетка наступала на директора кинофабрики, словно старалась протаранить его своей пышной грудью. — Ну хоть одним глазком! За них ведь говорит весь город! — Вот на съемках и увидите, — Харитонов с явной неприязнью отстранился от нее и обернулся к своему служащему: — Вели посыльному занести шкатулку ко мне в кабинет. Я уже иду. С разными выражениями лица Карина и режиссер фильма смотрели в спину удалявшегося Харитонова. Наконец режиссер тяжело и облегченно вздохнул: — Ну что, мадемуазель Карина, будем репетировать? Идите в комнату за павильоном, там уже приготовлены декорации для съемок сцены смерти, и ждите меня там. Зло фыркнув, Карина удалилась. Мужчина еще раз тяжело вздохнул и скорбно воздел очи горе. Между тем павильон уже заполнился актрисами-статистками, играющими в фильме. Их громкие голоса, как птичий щебет, весело, по-одесски звучали под крышей: — Софа, ой, у тебя вся морда растеклась! Щека синяя не по сезону!.. Замотай шпильки за уши, как на рот!.. — От этих белил у меня синяк под глазом, как будто с таким фраером поздоровкалась за так, шо все завидовать будут!.. — Не тот фасон мне на голову твой бант на заднице, так шо лучше его в уши впрячь как за дохлую ночь с двухкопеечным шлепером, который за сто грамм вместо коня в пальте!.. Девицы шумели, шутили, громко смеялись. Ни у одной из них не было плохого настроения: будучи статистками одесских театров, варьете и кафе-шантанов, они были безмерно счастливы уже тем, что попали в манящий и загадочный мир кино. Как ни странно это звучит, но неожиданным подспорьем для развития киноиндустрии в Одессе стала… Первая мировая война. Именно из-за нее полностью прекратился поток иностранных кинофильмов, которые до 1914 года главенствовали на всех экранах. Место осталось свободным, и на него сразу же устремился отечественный кинематограф, который начал развиваться с невероятной скоростью. Но особенной удачей для развития кино в Одессе опять-таки неожиданно стало то, что дела на фронте для российской армии складывались не совсем удачно. Сложно представить, но между тем фактом, что войска были вынуждены оставить Варшаву, и развитием в Одессе кинофабрики «Мирогаф» была самая прямая связь. Дело в том, что именно сюда из Варшавы эвакуировался вместе со всей своей семьей руководитель известных польских кинопредприятий «Сила» и «Космофильм» Мордко Товбин. Этот город он выбрал потому, что купил часть акций крупного одесского банка — Южного банка. В Одессе он решил стать компаньоном владельца студии «Мирограф» Мирона Гроссмана, взяв на себя управление всеми финансовыми вопросами и вложив в дело солидные деньги. В период с 1916-го по 1917 год «Мирограф» снял около 15 фильмов, среди которых были серьезные, мастерские работы. Февральская революция, развал страны, разруха, бесконечные уличные волнения — все это никак не сказывалось на кинематографе. Опытный специалист Товбин стал привлекать в «Мирограф» уже сформировавшийся класс кинопрофессионалов — режиссеров, операторов, осветителей, гримеров. Все это подняло киностудию на новый уровень. Но очень скоро Гроссман покинул «Мирограф», продав свою часть владения кинофабрикой предпринимателю из Харькова Дмитрию Харитонову. А еще через время Харитонов выкупил долю Товбина и стал единственным владельцем «Мирографа». Харьковчанин действовал с размахом. Он вложил в «Мирограф» гораздо больше денег, чем Товбин и Гроссман, вместе взятые. Именно Харитонов выстроил несколько качественных съемочных павильонов на участке над морем. Кинематографическая фабрика «Мирограф» находилась на дачном участке № 16 по Малофонтанской дороге. Купив участок № 33, Харитонов стал строить на нем стеклянные павильоны, что являлось новым словом в развитии кинопроизводства. Новые фильмы на кинофабрике выходили каждые три недели — вот такими темпами работал «Мирограф». Их тут же как горячие пирожки раскупали прокатчики. Кинозвезды становились героями общества. Фильмам аплодировали люди самых разных слоев и социальных положений — налетчики и полицейские, бандиты и богатые купцы, солдаты и гимназистки, уличные девицы и почтенные матери семейств, банкиры и биндюжники, дантисты и босяки, модистки и воровки… Кино прочно заняло свое место в обществе, покорив целый мир с легкостью, невиданной ни для одного из видов искусств. И очень скоро стало единственной радостью для тех, кто жил в тяжелые времена разрухи и смуты, не зная, что принесет завтрашний день. Но кино полюбили не только зрители. Все актеры стремились попасть туда — несмотря на то что за съемки платили сущие копейки. И как правило, попадали, так как при таких темпах кинопроизводства необходим был постоянный и достаточно большой приток новых лиц, которые могли оживить и освежить фильм. Именно «Мирограф» впервые стал широко использовать массовку, то есть несколько людей, одновременно попадающих в кадр, пусть даже в виде фона для действий главных героев. И это еще больше раскрыло двери кино для актеров всех видов и способностей, которые почти штурмовали ворота кинофабрики и с легкостью могли попасть в фильм. Перерывы между съемками длились недолго. На съемочной площадке старались максимально использовать световой день. И очень скоро, позабыв смешной конфликт двух актрис, снова здесь засуетились люди, готовясь снимать подряд целых три сцены окончания фильма. Он был практически закончен. Все с нетерпением ждали заключительной сцены — смерти любимой наложницы персидского шаха, ведь именно для нее были приготовлены роскошные драгоценности, чтобы создать мощный финальный аккорд: к вопросам костюмов, реквизитов, грима на студии «Мирограф» всегда подходили очень детально.