В некоторых туалетах полицейского управления было не повернуться даже людям со здоровыми руками и ногами. Именно в такой кабинке и стоял сейчас Шварц. На один костыль он опирался, а другой прислонил к стене. Мочиться сидя было не в характере Шварца, и даже разрыв сухожилия не мог изменить его привычек. В момент, когда сухожилие разорвалось, Шварцу показалось, что ему врезали по ноге бейсбольной битой. На рентгеновском снимке пострадавшие ткани походили на измочаленный стебель ревеня. Поскольку посещение туалета стало сопряжено с немалыми трудностями, Шварц старался терпеть до последнего, из-за чего струя вырывалась как под напором. Сначала он забавлялся тем, что пытался смыть со стенок унитаза присохшее дерьмо, оставшееся после кого-то из предыдущих посетителей, но, когда один из костылей поехал по стене, Шварц инстинктивно потянулся за ним и покачнулся. Он не упал, но моча отрикошетила от унитаза и попала на брюки и гипсовый “ботинок”. Шварц громко выругался. Вскоре ему предстоял курс лечебной физкультуры; хотелось надеяться, что вызывающий зуд гипс можно будет снять и заменить на что-нибудь помягче. До отпуска еще пять-шесть недель прыгать на проклятых костылях, которые уже натерли ему мозоли на ладонях и под мышками. А к обычному запаху пота теперь примешивались нотки гипса, пластика и непроветренного кабинета. Шварц спустил воду, вымыл руки и постарался как можно лучше отчистить штанину и гипс, после чего с усилием захромал по коридору, возвращаясь к ожидавшей его горе документов. Кондиционер, слава богу, работал, в отличие от предыдущих двух дней. Температура в кабинете Шварца поднялась до тридцати двух градусов, что было на шесть градусов выше, чем рекомендовано Управлением охраны труда. Этот момент Шварц, недавно заделавшийся конторской крысой, уточнил специально, после чего написал представителю Управления язвительное письмо. Теперь в кабинете было всего двадцать четыре градуса. Шварц сел за стол и открыл банку кока-колы. Рабовладельческие замашки Жанетт нервировали его, и Шварц, чтобы показать себя с лучшей стороны, сразу после утреннего совещания засел за исследовательскую работу. Он начал с “урагана”, посвятив пару часов выяснению путей, по которым этот яд попадает из Чехии шведским фирмам, занимающимся истреблением насекомых и грызунов, а также позвонил чешскому дистрибьютору. Как выяснилось, в последние годы сообщений о списаниях и кражах яда в Швеции не поступало. Тогда Шварц занялся проверкой прошлого Лолы Юнгстранд. Следователям уже было известно, что Лолы в их базах нет. Меньше чем за пять минут Шварц выяснил, что следов Лолы нет и в интернете. У нее не имелось аккаунтов в социальных сетях – во всяком случае, под настоящим именем. Завсегдатаи Флэшбека, конечно, начали ветку комментариев, посвященную убийству, но так как Лола была цифровым призраком, флэбшековским троллям не о чем было потрепаться, к тому же никто из них, похоже, не знал, как именно ее убили. Шварц тупо посмотрел на экран компьютера, не зная, как быть дальше, и решил снова вернуться к “урагану”. Он прочитал статью о каком-то парне из Норрботтена. Парень добыл этот старый нацистский яд в количествах, которых хватило бы, чтобы извести весь Лулео, хотя добраться хотел только до своей бывшей. А вдруг какая-нибудь скотина решила бы разбросать яд в метро, подумал Шварц. Черт. Три килограмма вещества вызвали бы остановку дыхания у сорока двух тысяч человек. По словам патологоанатома из лаборатории, в рвоте Лолы было обнаружено тридцать девять граммов вещества и еще двадцать – в содержимом желудка. Итого пятьдесят девять граммов. На экране перед Шварцем была газетная фотография. Парень из Лулео выглядел как тещина мечта, и тут Шварц сообразил, что ему, в отсутствие других идей, надо делать. Точнее, следовало сделать уже давно. Он открыл поисковик “Эниро” и нашел данные нужного ему человека. Свекрови Лолы Юнгстранд, проживавшей в Хёкарэнгене. Пожилая женщина сняла трубку после двух гудков. Когда Шварц представился и сказал, что звонит насчет Лолы, послышался вздох. – Наконец-то. Я несколько дней пыталась связаться с тем полицейским из “Севера”, но он так и не перезвонил. Томми же не станет рассказывать о том, что произошло, и я решила, что сама расскажу. – О том, что произошло? – спросил Шварц. – Что именно? – Это было пятнадцать лет назад… Шварц откинулся на спинку стула. Женщина заговорила о трагедии, постигшей Лолу и Томми, и он тут же забыл о неудобствах, причиняемых гипсом. Пятнадцать лет назад трехлетняя дочь Юнгстрандов Мелисса пропала без следа. Девочку так и не нашли. Ох, бедняги, подумал инспектор уголовной полиции Йимми Шварц. Глава 24 Бергсхамра Открыток было с два десятка – все адресованы Лоле и красиво подписаны “Манне”. Жанетт стала просматривать их. “Пышные фразы и множество сердечек”, – подумала она и спросила: – Они именно так и лежали? Оливия кивнула. – Думаю, она их складывала в том порядке, в каком получала. Первая открытка, датированная октябрем девяносто первого года, была отправлена из Братиславы, а последняя, привет из Таллина, – сентябрем девяносто четвертого. Примерно половина всех открыток – из разных городов Европы, другая половина – с видами Лунда. Старинные здания, фахверковые дома, собор и похожий на замок университет. Жанетт поразмыслила. Лола начала отношения с этим Манне, когда ей было семнадцать; последняя открытка пришла, когда ей исполнилось двадцать. Беглый взгляд на открытки позволял заключить, что Манне изучал архитектуру и был на два года старше Лолы. Судя по всему, свое двадцатилетие он отметил, сдав экзамен, в ноябре 1992 года. – Оливия… Позвони Шварцу, скажи, чтобы проверил списки регистрации по месту жительства и университетскую базу данных, а мы с Олундом пока осмотрим последнюю комнату. Жанетт повернулась к Олунду. Тот уже покончил с книгами на стеллаже и снова погрузился в “Жизнь и смерть Стины”. В спальне Лолы не было окон. Темно-зеленые обои и шкафы темного дерева производили довольно мрачное впечатление. Олунд щелкнул выключателем. Плафон на потолке осветился, и крошечные тени донесли о дохлых насекомых. Вместе они прошлись по содержимому гардероба. Одежда, обувь, полотенца, простыни и наволочки. Еще в шкафу обнаружились швейная машинка, шкатулка со швейными принадлежностями, коробка с фотографиями и детскими рисунками. Коврик для йоги, коробочка с вибратором, упаковка батареек и радиочасы. Жанетт отметила, что Олунд не смутился при виде вибратора и никак не прокомментировал находку, хотя это было бы вполне естественно. Он развинтил отсек для батареек и встряхнул вибратор, убеждаясь, что внутри ничего не спрятано, после чего вернул вибратор в бархатную коробочку. Жанетт сняла крышку картонной коробки с фотографиями и рисунками. Интересно, ее вообще просматривали? В коробке лежали с десяток толстых конвертов с фотографиями. Жанетт разложила их на кровати, и после беглого осмотра они с Олундом констатировали, что фотографиям примерно столько же лет, что и открыткам. Некоторые снимки свидетельствовали о частых вечеринках. Жанетт достала рисунки. Солидная стопка листов формата А4 содержала детские попытки обоих сыновей Лолы справиться с мелками и фломастерами. Покоробившиеся от акварели листы были подписаны “Беньи” или “Якоб”. Просмотрев стопку примерно до половины, Жанетт решила, что не найдет в ней ничего интересного. На всех рисунках были аккуратно проставлены даты – от две тысячи восьмого до две тысячи шестнадцатого года. Когда художники были еще слишком малы, чтобы ставить автографы, рисунки за них подписывала Лола. Вдруг Жанетт перестала перебирать рисунки. На листе бумаги, который она держала в руках, улыбались три изображенные цветными мелками головоножки. На рисунке была дата – “14.12.2004 г.” – и имя, но не “Беньи” и не “Якоб”. Глава 25 Пятнадцать лет назад – Здравствуйте! У вас все в порядке? Лицо женщины, стоявшей в дверях, было знакомо Лоле, но смутно. Одна из соседок, с которыми здороваешься на лестничной площадке, но в беседы не вступаешь. – А что? – Лола вышла из кухни. Женщина натянуто улыбалась. – Меня зовут Камилла, я живу напротив. Входная дверь у вас… Она открыта. Вы бы заперли, у вас же ребенок. Лола оглянулась. Мелисса сидела в гостиной, рисовала. – Это ты открыла дверь? Мелисса подняла глаза и помотала головой. Лола повернулась к соседке. – Спасибо. Замок плохо держит, она иногда открывается. Я запру. Соседка вышла на лестничную клетку, но остановилась и озабоченно взглянула на Лолу. Такой напускной заботой некоторые женщины демонстрируют, как они тревожатся за детей, хотя на самом деле им просто хочется прицепиться к кому-нибудь. – Вы что, выпили? – мягко спросила соседка, отчего скрытая враждебность проступила еще явственнее. – Нет. Не выпила. – И Лола закрыла дверь у нее перед носом. Она так разозлилась, что не стала запирать дверь. * * * К десяти вечера Мелисса уже два часа как спала. За кухонным окном искрился декабрьский вечер. На ясном небе сияли бы звезды, если бы не пелена оранжевого света, висевшая над центром города. Бутылка, которую Лола открыла перед приходом соседки, давно опустела. От таблеток в голове прояснялось, но и пить Лола начинала быстрее: сейчас на столе перед ней стояла уже третья бутылка. Пока Мелисса не легла, Лола держалась. Она старалась не пить на глазах у дочери – только таблетка за обедом и еще одна после ужина. Лоле было стыдно, что она почти каждый вечер злилась на Мелиссу, когда та подолгу не засыпала. Завтра вернется Томми, он провел три недели на нефтяном месторождении Тролль. Три недели побудет дома, а потом опять на платформу. Если он что решал, то всегда выходило по его. Вахтовый отец. Поживет с ними в отпуске, который длится от Мидсоммара в июне до начала сезона раков в августе, а потом снова в Атлантику, к штормам и грозным водоворотам. Почему все ее мужчины стремились в море? Лола выдавила из блистера очередную таблетку, запила вином. Мысли вернулись к осени девяносто четвертого. Конечно, она любит Томми. Но с Манне любовь была просто сумасшедшая.