Маргарета Веттергрен слабо улыбнулась полицейским; поднимаясь из-за стола, Жанетт произвела в уме быстрые подсчеты. Сколько они могут брать за месяц? Пятисотку наверняка, а то и тысячу. Если умножить на девяносто, выходит от сорока пяти до девяноста тысяч в месяц. Они вышли из кухни; перед Жанетт маячила широкая спина Лейфа. Ему лет шестьдесят, но с такими молчунами шутки плохи, они часто оказываются непредсказуемыми. Жанетт заметила, что Шварц с Олундом держатся настороженно. Все вместе они вошли в маленький, скудно обставленный кабинет в конце прихожей. Письменный стол, ноутбук и принтер – вот и все, если не считать пепельницы и мусорной корзины. Здесь не было даже компьютерного кресла. – Сколько у вас сейчас арендаторов? – продолжил Шварц. Жанетт взглянула на него, словно говоря: будет лучше, если вопросы и дальше буду задавать я. – Вы же знаете, как плохо в Стокгольме с жильем. – Магган открыла ноутбук. – Дешевых вариантов больше нет. И тут – вот они мы. – Протягиваете руку помощи? – предположила Жанетт. – Как добрые самаритяне? – Именно так, – подтвердила Маргарета Веттергрен. Иронию она не уловила. – И зарабатываете на этом общим счетом сотню тысяч в месяц? В ответ Магган вздохнула и заметила: – Все не так просто, как вам, наверное, кажется. Лейф привалился к стене. На экране возникло изображение забора на Кварнхольмене. Съемка велась сверху и сбоку, и калитка была видна с обеих сторон. Еще одна камера находилась на участке. В ночной темноте просматривались сарай и контейнер. – Это все? – просила Жанетт. – Я насчитала три камеры. – Работают только две, вот трансляция с них. Жанетт склонилась к экрану. – Вы не могли бы показать нам запись за сегодняшний вечер? С семи часов и… да, и дальше. Магган защелкала клавишами, и на экране появилось новое изображение: тот же забор, тот же участок, но залитые солнечным светом, можно было даже рассмотреть домик на дереве, в котором обитала Клара. Людей видно не было. – Можно промотать, – сказала Жанетт. Листья на дереве затрепетали в пять раз быстрее обычного. Жанетт положила руку Магган на плечо. – Спасибо, что идете нам навстречу. Мы вам очень признательны. Мгновение спустя в кадре возникла Клара с медведем в обнимку; на ускоренной записи она, качаясь, как неваляшка, сделала несколько дерганых шагов по траве, нагнулась и подняла что-то с земли – может быть, камень, который ей приглянулся, и ушла из кадра. “Бедняга”, – подумала Жанетт. – Итак, вы сдаете жилье всем подряд, – продолжила она и убрала руку с плеча Магган. – Лишь бы вам платили? Женщина снова вздохнула. – Да, так поступают в большинстве отелей. Но я, конечно, сначала навожу справки о жильцах. Я хорошо разбираюсь в людях. На экране ничего не происходило. Таймер продолжал отсчитывать пятисекундные интервалы еще несколько минут, и Жанетт поняла, что вопросов у нее больше нет. Но вот на краю картинки возникло движение. Какой-то мужчина подошел к забору, остановился у двери и стал нажимать кнопки кодового замка. – Вы знаете, кто это? – спросила Жанетт. Таймер на записи показывал девятнадцать ноль пять. – Это Владимир, – произнес Лейф Веттергрен. Глава 7 Квартал Крунуберг Утреннее солнце насквозь просвечивало стоявший рядом с компьютером стакан воды, и переливчатый круг падал на лист бумаги из тех, что были разложены на столе у Жанетт. Документ представлял собой распечатку заявления трехмесячной давности, в котором сообщалось о пропаже девушки. Беса Ундин, обнаруженная в трейлере Йонни Бундесона, исчезла из интерната в Скутшере в начале марта. Жанетт знала имя заявителя. Психологу Луве Мартинсону уже не раз случалось работать с полицейскими из Оперативного управления; еще он участвовал в расследовании двух убийств в качестве квалифицированного свидетеля, но Жанетт так и не познакомилась с ним лично. Она набрала номер интерната и коротко изложила, что произошло на Кварнхольмене. Мартинсон вздохнул. – Что с Бесой? – В мягком голосе было что-то женственное. – К сожалению, она пострадала от передозировки, к тому же у нее серьезное заражение крови. Она сейчас в больнице Худдинге. – Она выживет? Жанетт прикинула, как лучше ответить. Когда она звонила в больницу в последний раз, ей сообщили о септическом шоке. Врач сказал, что Бесе повезло: ей оказали помощь в так называемый “золотой час” – первые шестьдесят минут после того, как инфекция начала распространяться. Шансы девушки выжить возросли с нуля до семидесяти пяти процентов только благодаря двум парамедикам из оперативной бригады. – Врач настроен оптимистично, – подытожила Жанетт. Луве Мартинсон снова вздохнул, на этот раз – с облегчением. – Это все-таки хорошая новость. По крайней мере, она останется жива… Я передам девочкам, они обрадуются. Бесу здесь любят. – Вам что-нибудь известно о ее знакомых? – спросила Жанетт. Луве поколебался, прежде чем ответить: – Во время терапии она категорически отказывалась упоминать чьи-либо имена. Но в ее жизни было изрядно наркотиков, проституции и прочей уголовщины. – Вы не помните, она не говорила про такого – Йонни Бундесона? – К сожалению, нет. Жанетт продиктовала ему номер отделения, где лежала Беса Ундин, после чего Луве сообщил ей, что надумал уволиться из интерната. – Начну собственную практику. И, наверное, еще поучаствую в расследованиях. – Тогда у нас есть шанс познакомиться лично. На том конце какое-то время царило молчание. Потом Луве сказал: “Не исключено” и рассмеялся. Закончив разговор, Жанетт вернулась к стопке документов на столе. Среди копий документов, имеющих отношение к предприятию Веттергренов (этим документам с большой вероятностью предстояло окончить свой путь в Управлении по борьбе с экономическими преступлениями), нашелся список лиц, недавно плативших за койку на вилле, принадлежавшей правлению. Восемь шведских имен и двадцать два не шведских, причем большинство могли принадлежать выходцам из бывших советских республик. “Владимир”, прочитала Жанетт. Фамилии не было. “Наличные. Предоплата. Верхнее место, комната № 3. 1050 крон”. Если верить гроссбуху Маргареты Веттергрен, Владимир уплатил за недельное проживание. Магган, которая хвасталась своим знанием людей, упомянула, что Владимир выглядел спокойным и здравомыслящим человеком, но она подозревает, что он объявлен в розыск и ищет, где отсидеться. “Как вы думаете, он русский?” – спросила тогда Жанетт. Да, Магган так полагает, но упомянутый Владимир говорит по-шведски вполне чисто. Он посмотрел комнату, заплатил и ушел. Вот и все. Как водится, именно в этом случае камера видеонаблюдения вышла из строя. Свидетель Рикард Стрид провел ночь под стражей; Жанетт предъявила ему скриншот с изображением Владимира. Стрид не сомневался, что именно этот человек застрелил Йонни Бундесона. И, судя по всему, застрелил из пистолета самого же Йонни; последнее обстоятельство указывало на то, что речь не шла о тщательно спланированном убийстве. Двое знакомых поссорились из-за наркотиков или денег, и ссора закончилась убийством? “Вряд ли”, – подумала Жанетт. Нет, причина была другой. Возможно, Беса Ундин что-то знает, но, учитывая ее состояние, говорить о допросе пока рано. Жанетт достала папку с протоколом допроса Рикарда Стрида – протоколом, который Шварц расшифровал, пока они ехали в Салем. Едва начав читать, Жанетт вспомнила, что Шварц скорее работяга, чем офисный сиделец, и взялась за ручку, чтобы исправить ошибки – и орфографические, и в оформлении, – которых оказалось порядочно. Через некоторое время она отложила ручку и внимательнее всмотрелась в одно из изображений с камеры видеонаблюдения. В кадр, на котором Владимир оглядывался, прежде чем открыть дверь в заборе. Жанетт была согласна со Стридом: возраст этого человека действительно трудно поддавался определению. И все же она бы сузила рамки лет до сорока-пятидесяти. Глаза на снимке смотрелись просто двумя темными точками, однако были выразительными. Жанетт увидела в них напряжение, но не обычное напряжение наркомана. Может быть, этот человек чем-то напуган? Но русские славятся тем, что они не из пугливых – во всяком случае, те их них, кто по той или иной причине оказался в Швеции. Глава 8 Скутшер Ровно год назад, в одну из долгих белых ночей в начале июня, психолог Луве Мартинсон принял решение уволиться. Нет, он не считал, что его работа завершена, в таких местах работа никогда не кончается, и уходил он точно не потому, что не прижился. Решение уволиться было продиктовано эгоизмом: Луве хотелось посвящать больше времени собственному развитию, а для этого требовалось побольше свободы и возможность распоряжаться рабочим временем. От мысли уволиться до ее воплощения прошел ровно год. И вот Луве стоял на пороге кабинета, который семь лет служил ему рабочим местом, и готовился в последний раз закрыть за собой дверь. Этот печальный момент все-таки сулил освобождение; может быть, поэтому Луве и пытался продлить его, желая пережить еще какие-нибудь противоречивые чувства. Грусть и облегчение, ностальгию и пустоту. Кабинет выглядел так же, как в первый день работы: пустынным и в то же время вызывающим клаустрофобию. Какой-нибудь циник стал бы утверждать, что за семь лет здесь ничего не произошло.