Красавец ичоглан взволновал Фатьму. Он был так молод и строен, с гладким, не испещренным морщинами лицом, а главное, у него были необыкновенные глаза. Зеленые, как море или как мятный щербет, который Фатьма обожала. Сладость и прохлада, нега и грезы. Все это обещали Фатьме прекрасные зеленые глаза юноши. Но как бы им сблизиться? Есть лишь один способ: возвысить Исмаила до невиданных высот. Чтобы он стал пашой, ибо султанши могут выйти замуж только за пашу или бейлербея. – Ступай, Исмаил, – повторила валиде. Она была озабочена тем, что услышала от любимого пажа своего сына. – Я хотела взглянуть на новые ткани, мама, – Фатьма-султан откинула густую вуаль и уселась на низкий диван в ногах у матери. И подавила вздох: Исмаил ушел. Именно он интересовал Фатьму-султан, а вовсе не ткани и украшения. – Я прикажу, чтобы их принесли, – оживилась валиде. Она была большой модницей. – Кто здесь только что был? – как можно небрежнее спросила Фатьма. – Ичоглан Ибрагима. – Он часто у тебя бывает, – заметила Фатьма. – Юноша неглуп и предан мне. – Хорошие слуги на вес золота, – умненько заметила Фатьма. – Его надо бы приблизить. Глаза у Фатьмы вспыхнули, и она торопливо отвернулась, сделав вид, что закашлялась. – Что с тобой дочка? – заволновалась валиде. – Позвать лекаря? – Нет, не надо. Лучше пусть принесут мне мятный щербет. – Ты успела заметить? – рассмеялась вдруг валиде. – Глаза у этого юного пажа такие же зеленые, как мятный щербет. Я уже стара и могу любоваться красивыми мужчинами без опаски разбить свое сердце. – Мама, ты все еще молода и прекрасна! – горячо сказала Фатьма. Кёсем-султан и в самом деле все еще оставалась очень красивой женщиной. – Опасные глаза, – валиде внимательно посмотрела на дочь. – И сам он опасен, этот юноша. Но злого пса лучше посадить на цепь. На золотую цепь. И сделать его ручным… Ну, что там? – нетерпеливо спросила она. – Где торговка, что принесла во дворец ткани? Нам с дочкой нужны новые платья. * * * Исмаил брезгливо смотрел на одетых в черное старух, которые выглядели жалкими. Некогда всесильные султанские наложницы и жены, матери султанш и даже шехзаде, все они когда-то были в шаге от трона и власти. А теперь доживают свой век в Старом дворце, всеми забытые. Они бросают жадные взгляды на молодого и красивого султанского пажа, прикрывая свои сморщенные лица, не из кокетства, а чтобы и он задержал свой взгляд на закутанной в плотные ткани женской фигуре хоть ненадолго. Но их все равно выдают давно потухшие слезящиеся глаза. – Вот золото, – Исмаил небрежно бросил на низкий стол тугой кошель. – Глаза старух жадно заблестели. Деньги могут хоть ненадолго скрасить их жалкое существование. – Будет еще, если вы сделаете то, что я скажу. Приказ валиде, – он увидел, как поежились старухи и плотнее закутались в свои одежды, словно бы их знобило. Все они люто ненавидели Кёсем-султан, но и боялись ее. Ведь это ее сын, уже второй, сидел на троне. В отличие от них Кёсем аж дважды удалось стать валиде, хотя она также дважды успела пережить и опалу. Но Кёсем-султан была непотопляема, ее власть с годами только крепла. Исмаил знал, чем их запугать, этих паучих. – Что от нас угодно валиде? – морщинистая рука, освобожденная от покрывала, потянулась к столу и жадно ощупала кошель. – Повелитель жаждет новых наслаждений, – Исмаил тайком усмехнулся и вдруг ловко и точно швырнул на стол еще один тугой кошель с золотом. Тяжело звякнули монеты, старухи оживились. – Скажите ему, что чем толще женщина, тем она слаще. И тем охочее до плотских наслаждений. Степень удовольствия зависит от толщины женщины. И султан обязательно должен это попробовать. – А можно нам сначала взглянуть на эту наложницу? – спросила одна из старух, видимо, самая умная. – Даже валиде ее еще не видела, – Исмаил тоже был неглуп. – Султан должен почувствовать себя охотником, а добыча пока прячется. Ее еще надо выследить. Плод, который сам упал в руки, переполнившись соком, не так сладок, как тот, что еще только зреет. И скрыт густой листвой. Жажда тем сильнее, чем дальше источник. И тем слаще вода из него, когда изнуренный путник находит наконец свой оазис. – Речи твои так же красивы, как и твое лицо, – одобрительно сказала одна из старух. – А рука щедра. Мы исполним приказ валиде. Но захочет ли Повелитель нас выслушать? – Это уже моя, а не ваша забота… … Исмаил выжидал. Главным его врагом был сейчас даже не кизляр-ага, чьи ловушки были расставлены повсюду, а Джинджи-ходжа, главный поставщик султанских наслаждений. Повелитель все больше скучал и раздражался. И даже стал интересоваться государственными делами. Исмаил исподтишка наблюдал, как хмурится Повелитель и больше не зовет в покои своих жен. Хотя в ночь с пятницы на субботу он должен оказать одной из них внимание. И сделать женщину счастливой. Иначе по всей столице из гарема пойдут гулять слухи. В этот вечер Джинджи-ходжа завел свою любимую песню о том, что слаще девственницы может быть только новая девственница и что в гареме Повелителя томятся ждущие его внимания юные красавицы. И вдруг султан вспылил: – Ты надоел мне, старик! – Ибрагим швырнул в лицо наставнику чашку с остатками чая. У султана все чаще случались приступы бешенства. Джинджи не успел увернуться и закричал от боли: чай был горячий. – Что ж тебе не помогло твое черное колдовство? – насмешливо спросил Ибрагим, глядя, как лоб и щеки наставника багровеют от ожогов. – Какой же ты ясновидящий, если не смог увернуться? А может, ты шарлатан? – ноздри султана гневно раздулись. – Я помогу повелителю снять головную боль, – ходжа сделал попытку приблизиться к султану. Ибрагим отшатнулся: – Вон!!! Мне противно твое лицо! Исмаил! Где ты?! Я хочу воды! Простой воды! – Вам лучше удалиться, ходжа, – еле слышно сказал Исмаил султанскому наставнику. Ходжа послушался и исчез. Бурю лучше переждать и оставить Ибрагима наедине с его любимым пажом. Одному Аллаху известно, как юному ичоглану удается оставаться в живых, когда султан так непредсказуем! Ибрагим, тяжело дыша, выпил воду. Потом давящим взглядом посмотрел на юношу: – Давно ты был с женщиной? Расскажи! – Я смотрю на них украдкой, Повелитель, не решаясь приблизиться, – голос Исмаила был вкрадчивым. – Я всего лишь паж, и мне восемнадцать. – Ты уже мужчина, – хрипло рассмеялся султан. – Я сам это устроил. Тебе понравились мои наложницы? – требовательно спросил он. – То, что принадлежит повелителю, ни один смертный не вправе желать. Я стараюсь держаться подальше от гарема, чтобы избежать соблазна. Мои женщины – это бывшие султанские жены, которых валиде вызвала сюда, в Топкапы. Глубокие старухи в черном. – Зачем это мать их вызвала? – насторожился Ибрагим. Он боялся интриг всесильной валиде. – Чтобы выведать у них секреты. Говорят, ваш предок, султан Мехмед, принимал по несколько наложниц в ночь с пятницы на субботу. – Что могут знать эти старухи, – презрительно сказал Ибрагим. – То, чего не знает Джинджи-ходжа, потому что он старик и к тому же мужчина. Да еще ходжа. Как он может понять желания повелителя? Сокровенные желания. – А ты? – подался вперед Ибрагим. – Что ты о них знаешь? – Я знаю, что самая сладкая женщина – это самая толстая женщина. Я дал старухам золото, и они разговорились. – Я хочу их видеть! – оживился султан. – Пусть соберутся в покоях валиде. Я желаю послушать их сказки. Исмаил украдкой улыбнулся. Повелитель заинтригован. Надо разжечь его любопытство. Вчера ичоглан послал записку сестре: «Ешь как можно больше. Денег не жалей. Не бойся еще больше растолстеть. Скоро…» Войдя в покои матери, Ибрагим невольно поморщился. Аромат курящейся серой амбры давно уже стал для него привычен, султан с ним сроднился, а в этих покоях витали совсем другие запахи. Нежные, цветочные. Он словно попал в детство, которое ненавидел. Так же пахло от матери, когда она прижимала его, малыша, к своей груди, словно пытаясь защитить. Но кровожадный старший брат был начеку. Став султаном, он истребил всех сыновей Кёсем-султан, кроме самого младшего, которого все считали слабоумным. Да и Ибрагим все время ходил по краю острого, как бритва, лезвия ятагана. Воспоминания, связанные с детством, Ибрагим ненавидел, вот и сейчас он словно споткнулся: заныла шея, потом виски. Цветочные запахи султана раздражали. – Здравствуй, мой сын, – валиде протянула ему руку для благословения. Только ее покои соединялись с покоями султана, так что мать могла прийти к нему в любое время дня и ночи так же, как и он к ней. О том, что Ибрагим сейчас здесь, в гареме не знал никто, даже всесильный кизляр-ага. Падишах на мгновение прижался лбом к прохладной материнской руке, пахнущей цветами. Стало чуть легче. Виски, которые словно сжимал стальной обруч, перестали так ныть. От руки валиде веяло силой, Ибрагим хотел бы держаться за нее все время. Он и любил мать, и ненавидел ее, подозревая, что против него плетутся интриги. В гареме непрерывно шла война. Старухи в черном были похожи на стаю ворон, слетевшихся на поле боя, усеянное трупами. Он с ненавистью посмотрел на это воронье, рассевшееся на низких диванах в ногах у валиде, сидящей на троне. И заколебался. Захотелось развернуться и уйти. – Ребенок Турхан-хатум слаб здоровьем, – остановив его повелительным жестом, сказала валиде. – Другой шехзаде не выжил, и вряд ли Турхан способна еще родить. Династии же нужны воины. Сильные наследники. Воспитанием которых мать должна заниматься. И учиться самой. Хатум нет и двадцати, а она уже забросила уроки чтения и письма. Турхан ленива, сынок. Когда я была любимой женой султана, я находила время не только для своих детей. Муж мой, султан Ахмед, всегда обращался ко мне за советом, и до последнего дня я бывала в его покоях. Говорят, ты больше не зовешь Турхан-хатум на хальвет. Не удивительно. После смерти младшего сына у бедняжки повредился рассудок. Да и не только. Я позвала сюда, во дворец Топкапы, самых искушенных и опытных наложниц. Которым годами удавалось удерживать внимание повелителя, в отличие от твоей хатум. Все они нашли у Турхан изъян. – И что за изъян? – с интересом спросил Ибрагим. Он еще не решил, остаться ему или уйти? Жена ему порядком надоела. Она только и делала, что сплетничала, старясь очернить других наложниц, бывающих в покоях султана, и клянчила деньги. Ей все время что-то было надо, хотя Ибрагим и так не скупился на подарки. – Она слишком уж тощая. Я допросила повара и лекаря. Турхан заметно похудела после четвертых родов. У нее, похоже, больной желудок. Или даже женская болезнь, спаси Аллах! Оттого она такая желчная и злая. – Истинно так, – загалдели старухи. – Турхан-султан больна по-женски. Она вся высохла изнутри, последний ребенок выпил все ее соки. Она больше не хочет Повелителя как мужчину. Когда родился шехзаде Ахмед, у султанши не было в груди ни капли молока. Суха, как палка. Она больше не сможет доставить Повелителю удовольствие на ложе любви. – Эй ты, – султан обернулся, ища глазами служанку. – Щербет мне кизиловый принеси. Валиде незаметно вздохнула: слава Аллаху! И встала, приглашая сына разделить с ней трапезу. Старухи настороженно затихли, ожидая, когда им дозволено будет заговорить снова. Ибрагим вглядывался в каменное лицо матери, пытаясь понять: что она задумала? И сколько правды в ее словах? А вдруг его проблемы на хальвете и в самом деле связаны с Турхан-султан, которая изливает на него свою желчь? И заражает своей холодностью. Турхан и в самом деле внутри суха, иногда он видит, как жена стискивает зубы, чтобы не закричать от боли. После ее визита в султанские покои Ибрагиму особенно тяжко, он чувствует себя опустошенным, даже зелья Джинджи-ходжи не помогают. Турхан одними своими словами убивает желание. И лицо у нее все время кислое, а глаза холодные. И даже когда Турхан нет, ее тень словно бы стоит у изголовья, презрительно кривя губы. Отчего Ибрагим не может удовлетворить наложницу. Разве что толстая эфиопка ему помогает, вовремя поднимая повыше факел. Чтобы султану видны были ее огромные бедра и необъятная грудь. Старухи заговорили, когда султан поставил на поднос служанки опустевший стакан из-под кизилового щербета. Напевно, зазывно, и в то же время вкрадчиво, возбуждая желание у повелителя. Старость неумолима к женщине, но ее голос – все тот же инструмент, на котором искусницы умело играют до самой своей смерти: – Чем женщина толще, тем она слаще. Она только и думает, что об утехах, и ее влагалище всегда готово принять мужчину. Все дело в размере, великий султан. Необъятных размеров женщина способна подарить такое же недостижимое доселе наслаждение. Чем больше грудь, тем крепче и сильнее будет мальчик, это верный признак плодовитости. Найдите самую большую женщину в Стамбуле, и ваши ночи станут такими яркими, что даже луна, которая любуется с небес на дворец Топкапы, стыдливо спрячется в тучах… Ибрагим мечтательно прикрыл глаза, слушая старух. Их слова лишь подтверждали его собственные желания. Султан обожал толстух. Он по натуре не был защитником и долго боялся женщин. Его к ним до двадцати пяти лет и не допускали. А когда это случилось, султан не знал, что надо делать, оставшись наедине с наложницей. Эта неуверенность преследовала его до сих пор. Ибрагим, до смерти запуганный в детстве, сам искал защиты. И с большими женщинами он чувствовал себя маленьким ребенком. Зарывшись в пышную грудь, он оказывался под защитой. Последнее время султану стало хуже. Наркотики разрушали его и без того больную психику. И он еще больше, чем прежде, нуждался в защите. Его давно уже тянуло на толстух. Слова старух он слушал с удовольствием и даже почувствовал желание. Одни только слова о самой толстой женщине в мире возбуждали его больше, чем старания очередной девственницы, которую каждую ночь приводил к нему в покои кизляр-ага после того, как Турхан получила отставку. Сегодня раздраженный Ибрагим наложницу отослал.