Тоскую и плачу навзрыд. Затравленный, всеми гонимый, Я слышу собак за спиной — Ведь мелкий не станет великим, Чтоб честно сразиться со мной, Я последний из великанов, Услышьте же песню мою: Умрет она вместе со мною В украденном вами краю. Игритт допела песню со слезами на щеках. — О чем ты плачешь? — спросил Джон. — Ведь это только песня. Великанов сотни — я сам видел. — Сотни, сотни, — огрызнулась она. — Ничего ты не понимаешь, Джон Сноу. Ты… ДЖОН! Шум крыльев внезапно послышался над самой его головой. Джон обернулся и увидел перед собой голубовато-серые перья. Острые когти вонзились в лицо, и мир наполнился красной болью. Клюв навис над Джоном, не оставляя времени выхватить оружие. Отшатнувшись назад, Джон упустил стремя, конь в панике метнулся вбок, и он почувствовал, что падает. Орел продолжал терзать его когтями, крича и хлопая крыльями. Мир перевернулся вверх ногами в хаосе перьев, лошадиной шерсти и крови, и земля рванулась навстречу. Опомнившись, он сообразил, что лежит ничком со ртом, полным грязи и крови, а Игритт стоит на коленях с костяным кинжалом в руке, прикрывая его собой. Крылья еще шумели, но орел уже скрылся из виду. Мир стал наполовину черным. — Глаз, — в испуге сказал Джон, потянувшись рукой к лицу. — Это только кровь, Джон Сноу. Глаз цел, он только кожу с тебя содрал. Лицо горело. Джон, протирая от крови левый глаз, видел правым орущего Тормунда. Потом застучали копыта, закричали чьи-то голоса и заклацали старые сухие кости. — Эй ты, Костяной Мешок, — рявкнул Тормунд, — отзови свою паскудную птицу! — Паскудная птица — это твоя ворона! — крикнул в ответ Гремучая Рубашка. — Валяется весь изодранный, точно паршивый пес! — Орел уселся на пробитый череп великана, служивший Костяному Лорду шлемом. — Я приехал за ним. — Ну так бери его, — сказал Тормунд, — только сначала достань меч, потому что я достану свой. На этот раз я сам выварю в котле твои кости, а череп возьму вместо ночного горшка. Хар-р! — Когда я проткну тебе брюхо и выпущу воздух, ты станешь меньше этой вот девчонки. Отойди, не то я скажу Мансу. — Так это Манс его требует? — встав, спросила Игритт. — А я что толкую? Пускай поднимается на свои черные ноги. — Ступай тогда, раз Манс зовет, — нахмурился Тормунд. Игритт помогла Джону встать. — Из него кровь хлещет, как из резаной свиньи. Поглядите, что с ним сделал Орелл. Способна ли птица так ненавидеть? Джон убил одичалого по имени Орелл, но часть души убитого перешла в орла. Золотые глаза смотрели на Джона с холодной злобой. — Иду, — сказал Джон. Кровь продолжала течь, заливая глаз, и щека горела огнем. Джон потрогал лицо, и его черная перчатка стала красной. — Только коня поймаю. — Призрак был нужен ему больше, чем конь, но волк еще не вернулся. Может быть, он теперь за много лиг отсюда и гложет убитого им лося. Пожалуй, оно и к лучшему. Когда Джон подошел, конек шарахнулся от него, испугавшись крови, но Джон успокоил его тихими словами и поймал за узду. Сев в седло, он справился с приступом головокружения. Надо бы перевязать рану, но это потом. Пусть Король за Стеной посмотрит, что со мной сделал его орел. Размяв пальцы правой руки, Джон повесил Длинный Коготь за спину и подъехал к Костяному Лорду. Игритт со свирепым видом ждала, сидя на своем коне. — Я тоже поеду. — Убирайся. — Костяной Лорд громыхнул своим панцирем. — Меня послали за вороной, тебе там делать нечего. — Я вольная женщина и еду, куда хочу. Ветер швырнул снег в глаза Джону, и он почувствовал, как кровь замерзает на лице. — Ну что, болтать будем или поедем? — Едем, — сказал Костяной Лорд. Они проскакали около двух миль вдоль колонны, сквозь летящий снег, проехали через скопище обозных кибиток и перебрались через Молочную в месте, где она закладывала большую излучину к востоку. Лошади проламывали копытами тонкий лед на мелководье. У восточного берега река была глубже, метель еще сильнее, и даже ветер казался более холодным. Над лесом уже сгущалась ночь. Но даже в метель белый холм, возвышающийся над деревьями, нельзя было спутать ни с чем. Кулак Первых Людей. Сверху донесся крик орла. Ворон каркнул с гвардейской сосны, увидев всадников. Что со Старым Медведем? Атаковал он или нет? Вместо лязга стали и гула летящих стрел Джон слышал только хруст подмерзшего наста под копытами коней. Они молча проехали вокруг холма к южному склону, где подъем был легче. Там, у подножия, Джон увидел наполовину заметенный снегом труп лошади. Внутренности вывалились из ее живота, как мерзлые змеи, одной ноги недоставало. Волки, первым делом подумал Джон, но тут же понял, что ошибается. Волки съедают добычу целиком. На склоне валялись другие мертвые лошади с вывернутыми ногами и выпученными в смертном ужасе глазами. Одичалые, кишащие вокруг, как мухи, снимали седла, уздечки, котомки, броню и разделывали туши каменными топорами. — Наверх, — скомандовал Гремучая Рубашка. — Манс там. У кольцевой стены они спешились и прошли через узкий пролом. На колья, которые Старый Медведь поставил у каждого входа, был насажен мохнатый бурый конек. Он пытался убежать, а не войти внутрь, понял Джон. Всадника нигде не было видно. Внутри дело обстояло еще хуже… Джон никогда еще не видел, чтобы снег был розовым. Ветер свирепствовал, колебля его тяжелый овчинный плащ. Вороны перелетали с одной мертвой лошади на другую. Дикие птицы или вороны Дозора? Где-то теперь бедняга Сэм и что с ним сталось? Под ногами хрустела замерзшая кровь. Одичалые сняли с лошадей всю сталь и кожу, даже подковы содрали. Несколько человек обшаривали поклажу, ища съестное или оружие. Труп одной из собак Четта лежал в густой луже стынущей крови. В дальнем конце лагеря еще стояли палатки — там они и нашли Манса. Под рваным, зашитым красным шелком плащом на нем была черная кольчуга и мохнатые меховые штаны, на голове шлем из бронзы и железа с крыльями ворона на висках. Его окружали Ярл, Харма, Стир и Варамир Шестишкурый с волками и сумеречным котом. Манс встретил Джона мрачным и холодным взглядом. — Что у тебя с лицом? — Орелл хотел выклевать ему глаз, — сказала Игритт. — Я его спрашиваю, а не тебя. Он что, язык проглотил? Может, оно и к лучшему — меньше наврет. Магнар Стир вытащил длинный нож. — Авось одним глазом он будет видеть яснее, чем двумя. — Хочешь сохранить глаз, Джон? — спросил Король за Стеной. — Тогда расскажи, сколько их было. И на этот раз постарайся говорить правду, бастард из Винтерфелла. У Джона пересохло в горле. — Милорд, что здесь слу… — Я не твой лорд, а что здесь случилось, ясно и так. Твои братья мертвы. Вопрос в том, сколько их было. Снег хлестал в изодранное лицо Джона, мешая думать. «Ты не должен колебаться, что бы от тебя ни потребовали», — сказал ему Куорен. Слова застревали в горле, но Джон заставил себя выговорить: — Нас было триста человек. — Нас? — резко повторил Манс. — Их. — Ты не должен колебаться, сказал Куорен, — отчего же ему так скверно? — Двести человек из Черного Замка и сотня из Сумеречной Башни. — Эта песня правдивее той, которую ты пел в моем шатре. Сколько лошадей мы нашли? — спросил Манс, обращаясь к Харме. — Больше сотни, но меньше двухсот, — ответила она. — На восточной стороне под снегом есть еще — не знаю, сколько. — Позади Хармы стоял ее знаменосец с собачьей головой на шесте, совсем свежей — из нее еще капала кровь. — Ты не должен был лгать мне, Джон Сноу, — сказал Манс. — Да… знаю. — Что еще он мог сказать? Король одичалых смотрел ему прямо в глаза. — Кто здесь командовал? Говори правду. Риккер? Смолвуд? Уж точно не Уитерс, этот слишком немощен. Чья это палатка? Джон чувствовал, что и так уже сказал слишком много. — Значит, вы не нашли его тела? Харма презрительно фыркнула, пустив пар из ноздрей. — Ох и дураки же эти черные вороны.