– Ну что ж, господа, скажу. На южный Пилотт. Достаточно далеко, Бугг? – Самую малость. – Такой ответ меня пугает. – Я планирую отказаться от всех долговых обязательств, – объяснил Бугг. – Это приведет к лавинообразному финансовому краху, который затронет все без исключения сектора экономики, причем не только в Летерасе, но и по всей империи и даже за ее пределами. Наступит хаос. Анархия. Будут жертвы. – «Строительство Бугга» настолько крупное? – Вовсе нет, иначе бы нас уже давно взяли в оборот. Нет, зато у нас есть порядка двух тысяч, казалось бы, независимых малых и средних предприятий, каждое из которых, согласно коварному замыслу Тегола, будет усиливать ход лавины. «Строительство Бугга» – лишь первое надгробие, которое завалится, увлекая за собой остальные. А кладбище-то весьма тесное. – Такое сравнение пугает еще сильнее. – Когда ты нервничаешь, морок немного спадает, – заметил Тегол. – Возьми себя в руки, Рукет. – Рот заткни. – Как бы то ни было, – продолжил Бугг, – мы позвали тебя сюда, чтобы предупредить гильдию о грядущем крахе. Думаю, не надо пояснять, что, как только все случится, найти меня будет очень тяжело. Рукет перевела взгляд на Тегола. – А что ты, Тегол? Тоже планируешь залезть в какую-нибудь щель? – Я думал, эту тему мы закрыли. – Клянусь Бездной, хозяин… – прошептал Бугг. Тегол непонимающе посмотрел сперва на Бугга, затем на Рукет. Потом до него дошло. – А. Ну да. Прости. Ты имела в виду, подамся ли я в бега? Честно говоря, еще не решил. Видишь ли, наблюдать за тем, как все рушится, – тоже часть веселья. Да, мы серьезно подпортили громоздкую машину экономики Летера, но горькая правда в том, что на самом деле мы не виноваты. Мы лишь ускорили процесс, а причина его в фундаментальных недостатках самой системы. Она может воспринимать себя как неразрушимая, беспредельно гибкая и все такое, но это иллюзия и заблуждение. Ресурсы не бесконечны, хотя так порой кажется, и к ним относится не только то, что добывают из земли и моря. К ним относится и труд, и денежная система с выдуманной системой назначения цены. Кстати, именно по этим двум направлениям мы и ударили. Начали вывозить представителей низших классов – нищих, проще говоря, – чтобы создать давление на инфраструктуру, а затем стали выводить из обращения твердую валюту, чтобы спровоцировать кризис… Эй, что это вы оба на меня так уставились? Рукет улыбнулась. – Ты прибегаешь к ученому анализу, лишь бы отвлечь нас от твоих же более низменных интересов. Это, Тегол Беддикт, пожалуй, твое самое низкое падение. – Но мы только начали. – Убеждай себя в этом. Что ж, господа, мое любопытство удовлетворено. – Погоди, Рукет! Только подумай, какие перспективы перед нами открываются! Она поднялась на ноги. – Я пойду через задний проход. – Не пролезешь. – Увы, не могу сказать то же самое про тебя, Тегол. Всего доброго, господа. – Погоди! – Чего тебе? – Э… надеюсь, позже мы продолжим беседу? – Только без меня, – сказал Бугг, демонстративно сложив мускулистые руки на груди в знак… чего-то. Скорее всего, в знак отвращения. Хотя нет, не отвращения – непреодолимой зависти. – Ничего не могу обещать, – ответила Рукет, – кроме того, что мужчины обречены пропадать в иллюзии своего величия. – Очень милое замечание, Рукет, – пробормотал Бугг. – Если бы я не потерял дар речи, – проговорил Тегол, когда она удалилась, – то я бы что-нибудь ответил. – О, хозяин, не сомневаюсь. – Рад, что ты в меня веришь, Бугг. – Слабое утешение по сравнению с остальным, думается мне. – По сравнению с остальным – да, – согласно кивнул Тегол. – Ну что, друг мой, пойдем прогуляемся? – При условии, что ваше одеяние не топорщится в непристойных местах. – Минуточку. – Хозяин? Увидев тревогу на лице Бугга, Тегол улыбнулся. – Я просто представил, что она застряла в проходе. И не может вывернуться – вообще пошевелиться. – Вот оно, – вздохнул слуга, – ты все-таки смог опуститься еще ниже. К Таралаку Виду привязалась старинная гральская легенда, но он никак не мог понять, какое отношение она имеет ко дню сегодняшнему. Они с Отнимающим жизни гуляли по Летерасу, протискиваясь сквозь толпы людей, толкущихся у рыночных прилавков вдоль канала Квилласа. Гралы были древним народом. Их племена населяли дикие холмы еще во времена Первой империи, а в прославленной армии Дессимбелакиса даже служили целые гральские роты: следопыты, воины для нанесения неожиданных ударов и штурмов, хотя такой стиль ведения боя им мало подходил. Уже тогда гралы предпочитали кровные разборки, убивая во имя личной чести. Мщение считалось достойным делом, а убивать чужаков казалось бессмысленно, а также оставляло отпечаток на душе, который нужно было смывать мучительными ритуалами. Кроме того, подобное убийство не приносило удовлетворения. За два месяца до Великого падения Ворлок Дювен, командующая легионом Караш, повела своих воинов в непокоренные пустоши на юго-западе. Она послала отряд из семидесяти четырех гралов вперед, на Тасские горы, к господствовавшему там племени. Они хотели вызвать тассов на бой, а затем отступить, выманивая дикарей за пределы плоскогорья, где будет ждать засада. Во главе гралов стоял умудренный опытом ветеран по имени Сидилак из клана бхок’аров. Многие также звали его Змеиным Языком, из-за того, что ударом меча ему раздвоило язык. Его воины, пролившие немало крови за три года завоевательных походов против пустынных и равнинных племен к югу от Угари, умели находить скрытые тропы, которые вели сквозь скалистые горы. Очень скоро гралы вышли на плато, где увидели неказистые постройки и каменные хижины посреди древних руин, – они показывали, что когда-то давно цивилизация тассов пришла в упадок. На закате третьего дня разведчики попали в засаду. Семеро размалеванных вайдой дикарей убили одного грала, но затем были вынуждены отступить. Из четырех тассов, которым не удалось уйти, только один не скончался от полученных ран. Язык, на котором он вопил от боли, был незнаком ни Сидилаку, ни его воинам. Под слоем пыльной синей краски оказалось, что тассы и внешне мало напоминают своих соседей. Высокие, гибкие, с необычно маленькими ладонями и ступнями, лица вытянутые, подбородки слабые, а зубы – крупные. Глаза цвета сухой травы близко посажены, а белков не видно за сеткой сосудов. Такое ощущение, что и слезы из них должны литься красные. Все четверо тассов явно страдали от жажды и голода, да и воины из них были никудышные: каменные копья да узловатые палки. Раненый дикарь скоро умер. Гралы возобновили охоту, пробираясь все выше и глубже в горы. Там они нашли древние террасы, на которых когда-то выращивали злаки; теперь же почва была безжизненна, на ней еле-еле выживал пустынный кустарник. Еще они нашли выложенные камнями каналы для сбора дождевой воды, которой больше неоткуда было взяться. Нашли каменные гробницы с надгробиями, высеченными в виде фаллосов. Под ногами хрустели осколки посуды и выбеленные солнцем кости. В полдень четвертого дня вышли к тасскому поселению в дюжину грубых хижин. Оттуда с воплями выскочили трое воинов с копьями и выстроили жалкий заслон перед пятью тощими женщинами и девочкой лет двух-трех. Сидилак, мудрый воин, прошедший двадцать битв, запятнавший душу убийством несчетного числа чужаков, послал своих гралов вперед. Битва длилась несколько ударов сердца. Когда мужчины-тассы пали, поднялись женщины, пустив в ход ноги и зубы. Когда и они были убиты, девочка встала на четвереньки и зашипела, как кошка. Воин занес меч, чтобы добить ее. Клинок так и не достиг цели. Все вокруг вдруг заволокли тени. Из них выскочили семеро жутких псов и окружили ребенка, появился какой-то человек. Такой широкоплечий, что казался горбатым. На нем была накидка из вороненых цепей, немного не доходившая до земли, длинные черные волосы распущены. Остановив ледяной взгляд на Сидилаке, он заговорил на языке Первой империи: – Это последние. Я не сужу тебя за расправу. Они жили в страхе. Эта земля – не их дом, и она не смогла их прокормить. Брошенные Дераготами и подобными им, они не смогли противостоять жизненным испытаниям. – Он повернулся к девочке. – Но ее я заберу с собой. Рассказывали, что Сидилак почувствовал, как на его душу ложится темнейший отпечаток, которого не смыть никаким ритуалом очищения. В то мгновение он увидел, какой мрачный конец его ждет: неутолимая печаль и безумие. Бог забрал последнее дитя – определенно, последнее. А кровь остальных останется на руках Сидилака проклятьем, избавить от которого может только смерть. Но он был гралом, а гралам нельзя лишать себя жизни. Следом шла другая легенда, в которой рассказывалось о долгих скитаниях Змеиного Языка, о поиске ответов на неразрешимые загадки и в конце – о его смерти, о том, как он, шатаясь, весь разбитый, вошел в пустыню Мертвеца (мир павших гралов), но благородные духи не пустили его, выгнали – в наказание за преступление. Таралаку Виду не хотелось об этом думать. Не хотелось думать о ребенке, шипящем, нечеловеческом, которого бог утащил в тени. Для чего? Эту загадку никому не под силу разгадать. Но едва ли богом двигало милосердие. Таралаку не хотелось представлять себе юных девушек с маленькими ладонями и ступнями, покатым подбородком и крупными клыками, светящимися глазами цвета травы. Ему не хотелось вспоминать про Сидилака, воина, чьи руки и душа залиты кровью невинно убиенных, и снизошедшую на него вечную ночь. У этого несчастного глупца не было ничего общего с Таралаком Видом, ничего, совсем ничего. В конце концов, истина не в смутных параллелях, а в точных совпадениях. И в этом смысле Таралак Вид совершенно не походил на Змеиного Языка. – Ты стал неразговорчив в последнее время, Таралак Вид. Грал поднял глаза на Икария. – Я боюсь за тебя, – сказал он. – Почему? – Я больше не вижу в твоих глазах твердости, друг мой. Случайный знакомый ее не заметил бы, но я твой давний спутник. Эта твердость указывала на дремлющий внутри тебя гнев. Теперь он, видимо, в глубоком сне, и, боюсь, даже Руладу его не разбудить. Если этого не случится, то ты погибнешь, и быстро. – Если все, что ты обо мне говоришь, – правда, – ответил ягг, – тогда я с радостью приму смерть. Я заслужил ее в полном смысле этого слова. – Но никто, кроме тебя, не способен одолеть Императора… – А с чего ты взял, что я способен? У меня нет магического меча, и я не оживу, если меня убьют. Такие слухи, кажется, ходят про тисте эдур по имени Рулад? – Когда твой гнев вырывается наружу, Икарий, тебя не остановить.