— Тогда поехали, — буркаю я, но вспомнив, что мы теперь вроде как дружим, решаю остаток пути постараться быть милым. Милым настолько, чтобы даже придерживаю пассажирскую дверь, пока она садится. — О-о, Тимур, это так приятно! — Маша выглядит такой впечатленной, словно я объявил, что корпоратив в этом году мы проведем в йога-туре на Бали. — Ехать куда? — тоном заправского таксиста уточняю я, регулируя температуру на климате. Люблю, чтобы морозило, как следует, а Маше в ее рубашке с коротким рукавом будет холодно. — Все туда же. Дорогу помнишь? Хотел бы я сказать, что забыл напрочь, но это была бы ложь. Сложно забыть маршрут, по которому два месяца подряд каждый день катался туда и обратно. — Приятно, что ты не стал снимать браслет, — Маша выразительно смотрит мне на запястье. — Даже несмотря на то, что тебе хотелось. Не зная, как на это ответить, я мычу что-то нечленораздельное. Все-таки с ней опасно расслабляться. Сидит с блаженным видом, улыбается, а потом выясняется, что все это время она в твоей голове копалась. Вот откуда она узнала, что я намеревался от этой фенечки сразу после ее ухода избавиться? — А вы с Марианной давно встречаетесь? — не смолкает она. Женщины — коварные существа. К самым неприятным вопросам они переходят, когда убедятся, что ты лишен возможности сбежать. — Относительно, — уклончиво отвечаю я и, поняв, что придется идти на жертвы и срочно, сквозь зубы предлагаю: — Включить тебе музыку? Маша радостно заглатывает наживку и уже секунд через пять вопит: — О-о-о, моя любимая песня! Сделай погромче, пожалуйста! С поистине библейским смирением в сердце я прибавляю громкость, и когда салон оглашается жутко фальшивыми нотами, похожими на писк спаривающихся кроликов, думаю о том, что мы с Машей по-разному понимаем слова «любимая песня». Для меня любимая песня — это крупица золота в безвкусных песках радиостанций, для нее — каждый второй трек. К прискорбию для моих барабанных перепонок. Истошные писки крольчат смолкают одновременно с окончанием песни и не пытаются возобновиться, даже когда начинается вторая. — А все-таки… — Повернувшись ко мне, Маша щурится. — Как вы с Марианной познакомились? — Она голосовала на улице поздно вечером, — сдаваясь, отвечаю я. — Я ее подвез, и мы разговорились. — О, я тоже голосовала в этом году! За республиканцев. — Голосовала — это ловила такси. — А-а… Поняла. Марианне с тобой очень повезло. Ловить такси на улице поздно вечером одной все-таки небезопасно. А когда вы впервые поцеловались? — Я бы предпочел это не обсуждать, — бормочу я, в очередной раз дивясь Машиной прямолинейности. Едва ли ей стоит знать, что мы с Марианной переспали раньше, чем поцеловались. — Ясно. А помнишь наш с тобой первый поцелуй? Нахмурившись, я стискиваю руль. Дружить с Машей — это все равно, что ходить по минному полю. — Наверное, уже не помнишь, — вздыхает она. — А я — да. Дул сильный ветер, и ты отдал мне свою толстовку, а сам страшно мерз, хотя вида не подавал… Я хмурюсь старательнее, чтобы ни в коем случае не дать памяти подбросить картинки тех самых воспоминаний, но как выясняется — бесполезно. Из далеких и черно-белых, они становятся четкими и цветными настолько, что я могу чувствовать запах дождя в воздухе и аромат ее волос. Тимур, прижмись ко мне. Не хочу, чтобы ты заболел. Не веря своему счастью, я подошел к ней и обнял. Давно хотел, но не решался, а тут такой повод выдался — ничего и придумывать не нужно. Маша уткнулась носом мне в грудь и стала дуть, пытаясь согреть. А внутри меня и без того полыхало, особенно когда она задрала нос и спросила: «Ну, как? Лучше?». Тогда все и произошло. Я наклонился к ней и поцеловал. — Нет, не помню, — ворчу я, встряхивая головой. — Дед, кстати, твой на меня не накинется, если увидит? Или тебя лучше пораньше высадить? — Не волнуйся, я тебя в обиду не дам. Вы с ним, кстати, обязательно поладили бы, если… — Запнувшись, Маша краснеет. — Если бы, что? — Не удерживаюсь я от любопытства, глядя, как она теребит края шорт. — Ничего. Мусс из крабов все равно больше не актуален. Я начинаю думать, что чем-то ее обидел, но потом она восторженно вопит: «О-о, моя любимая песня!». И остаток пути я снова чувствую себя фермером-селекционером. До знакомых ворот с мордой льва остается каких-то метров сто, когда рядом с нами, поравнявшись, тормозит черный гелендваген АМГ. Тот самый, на котором как-то раз приезжала Маша. Боковое стекло опускается, и из него на меня смотрит лицо ее деда. Видел этого старика однажды, но запомнил навсегда. — Смотрю, внучка моя вызвала Убер, — ворчит он, оценивающе глядя на меня. — Дедуль, это Тимур! — пищит Маша. — Которому ты челюсть грозил сломать и передник надеть, если отправит меня в официантки. — Да понял я. — Он делает короткий кивок, указывая на ворота. — Залетай-ка ненадолго, Карлсон. Потолкуем. Glava 17 — Поезжай за дедом и ничего не бойся, — успокаивающе говорит Маша, поймав мой растерянный взгляд. — Он такой же, как ты: собака, которая может лаять, но никогда не укусит. Не знаю, что думает об этом ее дед, но лично мне становится обидно. Что значит, собака, которая никогда не укусит? И когда это я уж так сильно на нее лаял? Заходить на чай не входило в мои планы, но и трусливо сбегать не хочется. Поэтому я, не забыв раздраженно вздохнув, следую за лощеной задницей гелендвагена до тех пор, пока ворота со зловещим скрежетом не смыкаются сзади. — Вот и все, — бормочу я, глуша двигатель. — Добро пожаловать в склеп Адамсов. Старик, успевший выйти из машины, бросает на меня насупленный взгляд. — И как наш Карлсон свои долговязые шпалы не переломал, когда к тебе в окно сигал, Мария? Рост у тебя сколько? — Сто девяносто, — зачем-то отвечаю я, несмотря на то, что оскорблен и идиотским прозвищем, и подобной манерой речи. — Прямо как у моего зятя, — бормочет он себе под нос и смотрит на Машу. — Что улыбаешься, дитя солнца? Тащи своего таксиста в дом. Будем заряженную воду пить и шаманские хороводы водить. Шутка. Ты мясо, надеюсь, ешь? Поняв, что этот вопрос адресован мне, я киваю. Какое отношение мой рост и пищевые привычки имеют к предстоящей беседе, и о чем, собственно, будет эта беседа, я пока не догадываюсь. — Люба! — громогласно рявкает старик. — Наша травоядная на ужин плотоядного привела. Мечи на стол пироги. Разговор разговаривать будем. — Видишь, — Маша ласково теребит мою руку. — Вы с дедом уже нашли общий язык. Я ни хрена не понимаю и лишь беззвучно матерюсь себе под нос. Подружился, блядь, на свою голову. Не знаю, что хуже: есть пироги с ее дедом или разглядывать леопардовые трусы. — Проходите, пожалуйста, — благожелательно улыбается с порога светловолосая женщина, видимо, та самая Люба. — Вы тот самый Тимур? Она выглядит настолько вменяемой, что меня расслабляет. Если вдруг что-то пойдет не так — попрошу ее вызвать полицию. Немного напрягает «тот самый», но в условиях происходящего вряд ли стоит заострять на этом внимание. Маша, едва войдя в дом, куда-то уносится и возвращается с зажженной щепкой в руках. — Нужно окурить дом пало санто, — поясняет она, пританцовывая и маша ей в воздухе. — Чтобы создать благоприятную атмосферу. — А то без этой вони нормально не посидим, — ворчит хозяин дома, заставляя впервые с ним согласиться. — Раньше для атмосферы водку пили, а, оказывается, надо было угли жечь. — Я только сразу оговорюсь, дедуль, — будто не слыша, нараспев продолжает Маша. — С сегодняшнего дня мы с Тимуром друзья, поэтому, пожалуйста, не подначивай его больше на тему того, что он лазил ко мне в окно. У него есть девушка, Марианна. Красивая, хотя и совершенно не следящая за своим ментальным здоровьем. — Вот оно как. — Сощурившись, старик недобро смотрит на меня. — Ну, ты ей, надеюсь, пару своих дельных советов дала? — Только по поводу крема с солнцезащитным фактором не ниже пятидесяти. Контакт психотерапевта, увы, передать не успела. — Ну и как тебе с моей внучкой работается, Карлсон? — Мне чудится, что он усмехается. — Глаз пока не дергается? И хотя глаз у меня дергается и еще как, за Машу хочется вступиться. Да, она необычная, да, порой скажет так, что потом неделю икается, но это ведь не повод всем скопом песочить ее за семейным столом. — А должен? — говорю я с вызовом. — Для новичка Маша прекрасно справляется и за каких-то две недели уже успела реализовать два крупных объекта. Сощурившись, старик в течение нескольких секунд пытает меня взглядом, после чего удовлетворенно кивает. — Ну, еще бы. Один-то наша карьеристка у меня выцыганила, посопев в жилетку. Ей, мол, Карлсона надо впечатлить. Когда я встречаю заговорщицкий взгляд Любы, до меня постепенно начинает доходить. Сходство между этими двумя определенно имеется. Говорить все, что приходит на ум, наплевав на то, что думают и чувствуют окружающие. Так, стоп… Как он сказал? Маша пыталась меня впечатлить? А зачем ей это? Я машинально поворачиваюсь, убедиться, что старик ошибся, и к своему удивлению, вижу румянец на ее щеках. — Это было еще до того, как я узнала, что ты несвободен, — виновато шепчет она. — Слава богу, что у Карлсона завелась Фрекен Бок, — грохочет старик, не желая слезать со щекотливой темы. — А то распродала бы Мария с молотка все непосильно нажитое, пока ты ей замуж выйти не предложил. Ты чего расселся, как жених на свадьбе? Пироги давай лопай. Предложение у меня к тебе есть. На голодный желудок дела не обсуждаются. Glava 18 Я смотрю, как Люба опускает перед Тимуром тарелку с мясным пирогом, и не могу перестать улыбаться. Пусть быть вместе нам не суждено, но как же приятно на секундочку вообразить, что мы с ним пара, а это наш обычный семейный ужин. Кстати, нужно б не забыть поговорить с Любой о вреде клейковины и предложить ей перейти на рисовую муку. — Так о чем вы хотели поговорить? — спрашивает Тимур, глядя на деда.