— Ладно-ладно, до Москвы доберемся, получишь указ на руки. Ты ротмистр, прочих начальных людей в поручики, а нынче держи вот. Повинуясь моему знаку, один из свитских вытащил загодя подготовленную шпагу с богато украшенным эфесом и с поклоном передал ее мне. Я принял оружие и тут же протянул его новоиспеченному ротмистру. Панин осторожно как святыню принял награду и, вынув ее из ножен, истово приложился к клинку. — Ну, что же, — продолжал я, — драгуны с солдатами экзамен выдержали, что про пушкарей скажете, господа большие начальники? — Пушкари работали хорошо, — важно заметил Гротте, — я побывал во многих сражениях, но никогда не видел ничего подобного. Могу, не кривя душой сказать вам, ваше величество, что ваша артиллерия лучшая в Европе! — Так уж и лучшая? — усмехнулся я в ответ, — а кто говорил, что короткие шестифунтовые пушки никуда не годятся? — И сейчас скажу, — пожал плечами полковник, — в любой другой армии они были бы почти бесполезны. Дело не в пушках, мой кайзер, дело в том, как вы их применяете. Пущенное в упор ядро, сделает просеку во вражеском строю, а картечь и вовсе будет смертельна. А учитывая, с какой скорострельностью они могут давать залпы — ваша армия непобедима! — А пороху пожгли, — вздохнул долго молчавший Вельяминов, — на немалый поход хватило бы. В Думе коли узнают — с ума сойдут. — А вот для того ты у меня в пушкарском приказе судьей сидишь, — улыбнулся я, — что бы те кого это не касается ничего не знали. — Оно так, — тоскливо отозвался Никита, — в пушках я не больно то разумею. — А тебе зачем? Твое дело споры разбирать, а дело дьяки да мастера знают. Ну и я немножко! К слову сказать, мой окольничий совершенно напрасно прибеднялся. Разумеется, в некоторых тонкостях он не разбирался, но учиться зазорным не считал, а потому не стеснялся спрашивать у более знающих людей. Что же касается управления людьми, тут он был на своем месте. Мастера пушечных дворов были сыты, одеты, исправно получали жалованье и потому место свое ценили. Из волостей и сел, приписанных к приказу, жалоб на него тоже не поступало, что по нынешним временам редкость. Иной раз мы с ним до хрипоты спорили, причем главным образом по поводу этого самого артиллерийского полка. Во-первых, Никита не желал понимать: зачем в нем так много людей? Все-таки их содержание стоило денег. Каждый раз, когда из пушечного двора поступала новая партия пушек и к ним уже был готов расчет, он вздыхал, делал вид что соглашался с тем, что обученный резерв необходим, но стоило пройти времени и бодяга начиналась по новой. Во-вторых, к необходимому типу пушек мы пришли далеко не сразу. Эксперименты шли довольно долго, меняли все: калибр и длину ствола, форму каморы, с лафетом намучились так, что страшно вспомнить. В конце концов, получилась довольно короткое орудие, стрелявшее шестифунтовым кованым ядром или каменной картечью. Из-за короткого ствола дальность была невелика, однако пушка получилась относительно легкой и могла действовать в пехотных рядах, к тому же ее было быстрее заряжать. Правда ядра, саржевые[30] картузы и порох обходились в немалые деньги, но дело того стоило. Если Ван Дейку удастся наладить литье чугуна ситуация с ядрами должна улучшиться. К тому же я собирался перейти на чугунную картечь и даже приказал закупить в Швеции жести для поддонов. Никита пока не знал, для чего она нужна и, наверное, поэтому молчал. Что он скажет, когда узнает об истинном назначении этого довольно дорогого материала, я не хочу даже думать. Впрочем, полагаю как всегда, сначала постонет, а потом, увидев результаты испытаний, скрепя сердце согласится. Тем временем, раздача слонов продолжалась. Иоахим Клюге, бессменный заместитель Хайнца Гротте стал, наконец, полковником. Подготовленный им полк нового строя был недурно обучен, так что заслужил. Началось все с того, что после потерь в полк Гротте стали брать русских рекрутов. Командиров они понимали плохо, но потихоньку научились. Потом, когда прибыло пополнение из Мекленбурга, русских солдат свели в отдельную роту, потом их стало две, потом батальон и, наконец, развернули в полк. Начальные люди от командира роты и выше были пока из немцев, а ниже дослужившиеся из нижних чинов. Впрочем, это временно, вон у драгун прежде тоже все начальство было немецкое, а теперь целый русский полк под началом Панина. Почему он только ротмистр? Ну, пусть послужит еще, глядишь, и в полковники выбьется. К тому же ротмистру меньше жалованье. Такая вот арифметика. Вельяминов и так целый окольничий, придет время станет боярином, но не сейчас. — Анисим? — окликаю потихоньку Пушкарева, — а ты в полковники не желаешь? Или как там у вас, полковые головы? — Господь с тобой, кормилец, — смеется стрелец, — на что мне такая напасть? Стрелецких голов у тебя не мало, а многие ли из них, государь, тебя в своем дому принимали? На меня и так, многие косоротятся, на что собак дразнить? Вот сын мой вырастет, так его и пожалуешь. — Быстрый какой, а будет ли из него толк? — Отчего же не быть? Батюшка у него, я чаю, не за печкой уродился. Матушка тоже, не совсем убогая. Да и сестры — разумницы, сам говорил! — Говорил, — соглашаюсь я, — что же, подрастет твой парень, да покажет себя, быть ему полковником! Кстати, а господа, новый чин получившие, проставляться думают или как? * * * Пока царские войска выполняли мудреные маневры, а вошедшие в раж ратники азартно лупили друг друга дрекольем, солнце успело проделать большую часть своего пути по небу, и день стал клониться к вечеру. Служивые, ясное дело, проголодались и втихомолку матерились на свое начальство заставившее заниматься невесть чем, не подумав при том о кормежке. Особенно громко судачат стрельцы, у которых дома своих дел невпроворот. — Эхма, — мечтательно тянет один из них, чистя мушкет, — сейчас бы горячего похлебать! — Гляди, сейчас тебя попотчуют, — зло отозвался его чернобородый сосед, в сбитом набекрень колпаке, — того и гляди ноги протянем с такою службой! — Ладно тебе, Семен, — миролюбиво отвечает стрелец, — мне Маланья пирогов завернула, да луковицу, чай, не пропадем. — Пирогов ему жена завернула, — продолжает бубнить чернобородый, — а я уж забыл, каковы они и на вкус бывают! — Чего так? — простодушно удивился собеседник, — корма только на той неделе получали. Нешто все съел? — Дурак ты. Игнашка, ить у меня дети! Это тебе четверть ржаной муки отсыпали, так ты и рад, а мне в мастерскую надо. Кой день, то караулы, то учения, то еще какую бесовщину выдумают. — Не гневи бога, Семен, мы царскую службу справляем, а за то жалованье получаем: и хлебное, и денежное, и всякое прочее. А дети не только у тебя есть. — То-то что получаем, — махнул рукой тот и обернувшись к собеседнику спросил: — с чем пироги то? — Так с горохом и с требухой. — С собачьей, небось? — Тьфу на тебя, — обиделся стрелец, — не хочешь не ешь! Внезапно переменился ветер и до бивуака донесся дым костров и просто сводящий с ума запах жарящегося мяса. Все стрельцы дружно повернулись к источнику умопомрачительных ароматов и синхронно сглотнули слюну. — До чего же хорошо пахнет, — не удержался Игнат. — Должно немцам готовят, нехристи! — Злобно буркнул чернобородый. — Может и так, у них своих домов нет, готовить некому. — Становись! — прервала их разговор команда, и стрельцы, оставив свои дела, бросились в строй. Едва они успели построиться и выровнять ряды, как мимо них проскакала кавалькада из богато одетых всадников. Одни были в шитых золотом кафтанах, другие в блестящих доспехах и все на добрых аргамаках. Доскакав до середины строя, они осадили коней и развернулись к евшим их глазами служивым. Затем вперед выехал молодой человек одетый проще других, но на таком великолепном жеребце, что и царю в пору. Впрочем, его тут же узнали, ибо это и впрямь был государь. — Здорово стрельцы! — звонко крикнул он. — Здравия желаем вашему царскому величеству! — проревела в ответ недавно заеденное в царских полках приветствие добрая тысяча глоток. — Благодарю за службу! — Ура! Ура! Ура! Под крики стрельцов царь повернул коня и, помахав на прощание рукой, поскакал дальше. Кавалькада двинулась за ним, и перед стрелецким строем остался только полуголова Пушкарев. — Вот что служивые, — объявил он, едва стихли крики, — за то, что потешили вы царя-батюшку учением военным, жалует он вас: вином, хлебом и мясом. Хотя, верно, сами уж учуяли. Ну-ка, шагом марш к котлам! Да не толпитесь, оглоеды, всем хватит. Стрельцы, повеселев, зашагали в сторону костров, где для них варилось и жарилось угощение. Как выяснилось, государь не поскупился. На каждый стрелецкий десяток пришлось по зажаренному целиком на вертеле барану, да по полуведру хлебного вина и это не считая вареной в котлах говядины, да еще по караваю хлеба каждому ратнику. Неподалеку от стрельцов расположились солдаты, а следом за ними драгуны и напротив рейтары. Посреди лагеря были накрыты столы для царя и его ближних бояр и полкового начальства. Время от времени, оттуда выкликали отличившихся на учении ратников и потчевали их с царского стола. Потом говорили, что некие вызванные вместе драгуны и солдаты едва снова не подрались, но государь не осерчал на них, а напротив смеялся и даже поднес по чарке из своих рук, велев помириться. Таковой чести не всякий боярин удостаивался, так что польщенные царской милостью служивые тут же помирились и обнялись, не забыв при этом посулить на ухо противнику вдругорядь переломать кости. Чернобородый Семен, пил и ел в три горла, пока было куда, а затем, икнув, посетовал: — Я слышал, что немцам по барану каждому дали и вина без меры наливали! — Откуда слышал-то, — усмехнулся Игнат, — ты же не отходил никуда? — Ты что мне не веришь? — Пьяно вскинулся стрелец и посмотрел на собеседника осоловелыми глазами. — Да ну тебя! * * * На другой день после учений в Москву пришли вести, что возвращается посольство из персидских земель. Привез их один из отправленных в составе посольства боярских детей по прозванию Михаил Давыдов. Узнав об этом, я велел без проволочек позвать его, и скоро гонец стоял передо мной и моими ближниками. — Здрав буди, государь, — бухнулся он в ноги, едва поняв, кто перед ним. — Встань, нечего полы протирать. — Как прикажешь, царь батюшка! — Ну, рассказывай, как съездили, чего видали, чего слыхали? — Так, это, — немного растерялся Давыдов, — я письма от дьяка Иванова привез, там все описано… — Успею я письма прочитать, ты мне своими словами расскажи, как вас приняли, да сделали ли дело, да что, может, видел в иных землях достойного описания? — Как повелишь, государь! Все расскажу как есть. Только начать-то с чего? — Так с начала и начни, что за страна Персия? — Богатая страна, государь. Обширная, и народу в ней много. Жарко только там и, бывает, лихоманка[31] свирепствует. Сначала, мы по морю плыли, а потом, значит, дьяк наш купил верблюдов, да лошадей и караванщика нанял, чтобы проводил, да и двинулись мы дальше. Ах, да, совсем забыл, шах как узнал, что мы приехали, послал нам навстречу кызылбашей[32] своих, чтобы проводили нас. — Что, разбойники озоруют? — Да как тебе сказать, государь, в тех краях что ни бек, то разбойник… купеческие караваны коли большие ходят — откупаются, а малые могут и разграбить, а людей до смерти побить. Ищи потом свищи, ветра в поле. Да и кабы в поле, а то поначалу все больше горы. Но потом и поля пошли и леса даже. Ну и добрались мы до Исфахана. Шах Аббас принял нас с почетом. Подарки ему понравились, сетовал, правда, что девок ему не привезли для гарема. Он, де, наслышан, что девицы в наших землях красивые, да ладные и желал бы в своем гареме иметь таковых. — Совсем осатанел, старый хрыч, — хмыкнул Вельяминов, — не хватало еще басурманам наших девиц дарить. — Грузинские цари дарят, — пожал плечами боярский сын, — бывает даже царских дочерей. — Видать тяжко им приходится, — задумчиво протянул Романов, — раз детьми откупаются. — Что шах про торговлю сказал? — проигнорировал я проблемы Багратионов.