— Верно, — не стал отпираться парень. — А он тебе что, сват брат? — Нет, сирота я. — Ты из каких Анциферовых будешь? — неожиданно спросил окольничий. — Степаном батюшку моего звали, — отозвался парень, — он стряпчим был, да сгинул где-то, а матушка в глад померла. — В стрельцы как попал? — К посохе прибился, а Анисим Савич, как узнал, что я грамоте разумен к себе взял. — А я все думаю, где тебя видел? — неожиданно раздавшийся за спиной голос ввел всех присутствующих в ступор. — Государь!!! — Государь-государь, — проворчал я глядя на вскочивших Вельяминова и Квашнина и бухнувшегося в ноги писца, и спросил у подьячего — Это ты в лавке у Анисима торговал? — Было такое, государь, — не стал отпираться с достоинством поклонившийся парень. — Я же говорю, видел! — И раньше еще, ваше величество, — вдруг отчаянно выпалил он. — Это когда же? — В остроге у Чертопольских ворот. — Вот как? — немного недоверчиво протянул я, — припоминаю, было там среди посохи два отрока. Один с дурацким лицом… — Сидорка — выпалил подьячий, — ты еще, государь, послу ляшскому предложил его в зад поцеловать. — Точно, — рассмеялся я, — было дело! Не врешь, значит. А почему в ноги не кинулся как тот убогий? — Слышал, не любишь ты этого. — Есть такое дело, — усмехнулся я, — что еще расскажешь? — Спрашивай, государь, все скажу без утайки. Я задумчиво оглядел молодого человека и принялся рассуждать вслух: — Раз в подьячих служишь, стало быть, грамотный. Слушать умеешь, а услышав понимать, значит не дурак. Опять же, не трус… а скажи мне, милый друг, чем ты Анисима прогневал, что он тебя со своего двора наладил? — Как перед святыми говорю, ничем я Пушкареву не виноват! — горячо заговорил парень. — А на дочек его не заглядывался? — вдруг грубовато спросил Квашнин. — Не было такого! — Ладно, не было, так не было, — подытожил я и обернулся к Вельяминову, — а скажи мне, господин министр, какого рожна ты тут со своим товарищем делаешь? — Так запасы… — Да вижу я что запасы, а что на дьяков с подьячими в приказах мор напал? Некому подсчитать без вас! — Ох, государь, не трави душу! — отозвался Никита, — во всем, за что не возьмись нехватка. Пошли мы с Семеном дьяков, так через час полковые командиры знать будут об излишке, того и гляди на куски разорвут! — Это верно, — вздохнул я, — беда с оружием. Никита ты знаешь, что у меня допельфастеры[38] уже ни к черту не годятся? — Нет, государь, — всполошился тот, — вот горе-то, у нас и мастеров таких нет, чтобы их наладить! — Дозволь слово молвить, царь батюшка! — неожиданно выпалил подьячий. — Ну, молви! — Знаю я мастера одного… — Ты что, белены объелся! — громыхнул Вельяминов, — да ты хоть знаешь что это за пистолеты и какова им цена? — Погоди, — остановил я своего окольничего, — что за мастер? — Первушка Исаев, с оружейной палаты. — Да какой же он мастер? — вмешался Квашнин, — слыхал я о нем, в подмастерьях у пищальников ходит. — И до седых волос ходить будет, ибо чтобы ученика выпустить, мастер должен его инструментом снабдить, а он немалых денег стоит! — не уступал Анциферов. — Ладно, — прекратил я спор, — пистолеты все одно не стреляют. Вот тебе первое задание парень, найдешь мастера, чтобы починил… тогда и посмотрим, на что ты годишься. Зовут то тебя как? — Первушка! — Что, опять Первушка? Крестили то хоть как? — Акакием! — Ох ты, прости господи! Ладно, Первак, так Первак. Поняв, что разговор закончен, Анциферов подхватил тяжелый пистолет и опрометью бросился вон. Я невольно улыбнулся ему вслед, парень, похоже, дельный и старательный. В лепешку расшибется, а порученное выполнит. Надо будет к нему присмотреться, но это потом, а сейчас предстоит разговор с "господами-министрами". Кстати, слова такого еще нет, и мом приближенные немного пугаются, когда я их так называю. — Ну, что, Никита Иванович, — спрашиваю я у Вельяминова, — к выступлению все готово? — Все, государь, — кивает окольничий. — Объявлено, что через неделю большой смотр всему войску. Сразу никто ничего и не подумает, а потом уж поздно будет. — Ну и славно, а то что-то засиделись мы. Правильно я говорю, Семен? — На все твоя царская воля, — вздыхает московский дворянин, — а только не маловато ли у нас сил с королевичем воевать? — А больше все одно не будет, — усмехнулся я, — страна в разорении, и тех, что есть, из последних сил содержит. Потому и хочу, не мешкая вперед выступить, чтобы разорения больше не допускать. — Так то, оно так… — крутит головой Квашнин, — но все же лучше пусть королевич к Смоленску подойдет, да станет в осаду. Может сдуру на приступ пойдет, глядишь и сил по менее станет. — И распустит отряды своих панов по окрестностям! Нет уж, Семен, больше нельзя эту саранчу на Русь пускать. Погуляли и будет. — У Прозоровского почти восемь тысяч ратных, — как бы невзначай роняет Вельяминов. — Продолжай-продолжай, что замолк? — Если Владислава зажать между Смоленскими стенами и нашим войском… — С ним Ходкевич, — не соглашаюсь я, — не полезет он в такую ловушку. Бросит обозы и вывернется ужом. Нет, надо ему такую приманку предложить, чтобы он заглотил не раздумывая. Чтобы против его непобедимой кавалерии пехота стояла, как шведы при Киргхольме. — А если не сдюжим? Всякое ведь бывает… — А вот на этот случай, нам князь Прозоровский со свежим резервом и пригодится. — Ладно, государь, тебе виднее. Только вот что тем боярам скажем, которые своих дочерей привезли на смотр? — Как ты думаешь, Никита, у ляхов знают, что я вместо того чтобы к войне готовиться, смотр невест затеял? — Это уж как водится. — Вот пусть и думают так дальше. План мой был прост, как все гениальное. Бояре прослышав, что я решил развестись с Катариной Шведской, будто с ума сошли. Все у кого были дочери на выданье или подходящие по возрасту родственницы, тащили их в столицу, невзирая на любые обстоятельства. Отменялись помолвки, забывались крестоцеловальные клятвы, рассыпались как карточные домики с трудом заключенные союзы. Как же, такой приз — царь женится! Уж больно много выиграет тот, кому он достанется. Я, со своей стороны, всячески поддерживал этот ажиотаж. То вместе со своими приближенными, прогарцую мимо боярских теремов, вызвав охи и ахи за крепкими заборами. То парад проведу, пригласив бояр посмотреть, как красиво шагают мои мекленбуржцы. Конечно, девицам на такие мероприятия вроде, как и нельзя, но как быть, если очень хочется? Выручали в таких случаях возки. До карет им, конечно, далеко, но поглазеть из окошек на устраиваемую царем потеху можно. Как с усмешкой рассказывал Анисим, в преддверии смотра в московских лавках смели все дорогие ткани, украшения и румяна с белилами. Сколько он заработал на этом, я не спрашивал, чтобы ненароком не позавидовать, но выглядел Пушкарев очень довольным. Вторым выгодоприобретателем был мой лейб-медик Пьер О" Коннор. Франко-ирландец прижился в России и давно бросил поиски философского камня и панацеи. Вместо них предприимчивый иноземец весьма успешно торговал лекарствами и косметическими средствами, нажив на этом совершенно неприличное состояние. Я, правда, сразу предупредил его, что если мой эскулап ненароком траванет кого-нибудь, заступаться не стану. Впрочем, хитрец Пьер только ухмыльнулся и заявил, что более всех иных заповедей Гиппократа он почитает — не навреди! Вот ей богу, была бы у меня медицинская академия, я бы заставил его диссертацию написать о "плацебо". Так вот, за всеми этими приготовлениями, я намеревался скрыть подготовку к походу. Как все будет готово, мои войска форсированным маршем выдвинутся к Можайску, где были устроены магазины с припасами и амуницией. Потом… потом будет видно. Главное чтобы поляки узнали о моем присутствии как можно позже. Единственной проблемой было отношение ко всему этому маскараду церкви. Местоблюститель патриаршего престола отнесся к этой моей затее, мягко говоря, без энтузиазма. В принципе, само намерение развестись с нежелающей принимать православие принцессой, возражений не вызывало… но ведь так дела не делаются! Ты сначала покайся, да обратись к отцам своим духовным с прошением. Они хорошенько подумают какую на тебя епитимию наложить. Побудешь под прещением, да помолишься, а там глядишь и разведем. И только потом — смотр невест! Поняв, что Исидор не шутит, я искренне повинился перед ним и рассказал все как есть. Митрополит немного подумал и сказал свое веское — нет! Тут уже взыграло ретивое у царя-батюшки, то бишь меня. Сказано же, не собираюсь я ни жениться, ни разводиться. Волю свою, ни собору, ни думе я не объявлял. Смотр официально не созывал, а если бояре и царедворцы себе чего надумали, так с меня какой спрос? И благословления я у тебя Владыко не прошу, а лишь нижайше требую, чтобы ты помалкивал до поры. В общем, кое-как удалось иерарха уломать. Впрочем, кривить душой ему не пришлось, выручил митрополит Иона. Сему достойному мужу, я о своих коварных замыслах не поведал, а вот он принял их за чистую монету и недолго думая провозгласил с кафедры, что брак, заключенный с не православной принцессой законным быть не может. И потому Иван Федорович в своем праве, а кому не нравится, может становиться в очередь за отлучением. Засомневавшиеся было бояре, восприняли эту новость с энтузиазмом и продолжили подготовку. А я… а я с загадочным лицом улыбался. С тех пор, как братец Никита прознал о прогулках Алены по Москве, единственным ее развлечением стали посещения немногочисленных подруг. Иногда ее одиночество скрашивала Ефросинья Панина, иногда заглядывала Маша Романова, но чаще всего к ней забегали дочери Анисима Пушкарева: Глафира и Марьюшка. Одних их, конечно, не пускали, но Авдотья была вечно занята по хозяйству, и за девицами приглядывала пожилая холопка, которую обычно тут же спроваживали на кухню, чтобы не мешалась. Оставшись одни, девушки гуляли в саду, качались на качелях, потом шли в девичью примерять наряды и украшения или разглядывать мудреные картинки в заморских книжках. — Хотела ленты новые, — застенчиво улыбаясь, говорила Глаша, — так все разобрали. В лавке хоть шаром покати, ни камки, ни атласа, ни кисеи. Как с ума все посходили. — На смотр собираются, дурынды! — смешливо фыркнула Марьюшка, примеряя ярко красные коралловые бусы. — Правда, красиво? — Дай-ка поправлю, — улыбнулась Алена, — вот так гораздо лучше! А что за смотр?