— Проклятые схизматики, — зашипел Калиновский, — гореть им всем в аду! Когда Янек, окрыленный обещанием награды, вышел, неуютно чувствующий себя Владислав обратился к Ходкевичу: — Пан гетман, как вы полагаете, полученные нами известия заслуживают доверия? — Смотря какие, — отвечал тот, поразмыслив, — судя по всему, то что этот парень сказал о порохе все-таки, правда. По крайней мере, перебежчики об этом тоже говорили. — Но ведь этот московитский дворянин, говорил, что испорчена только половина порохового обоза? — Он сбежал до окончания расследования, — возразил гетман, — потому что чувствовал за собой вину. А вот захваченный нами пушкарь утверждал, что большая часть привезенного пороха оказалась негодной. — И кому же из них верить? — Знаете, ваше высочество, если бы все перебежчики и пленные твердили одно и то же, это был бы первый признак, что они сговорились. Я по своему опыту знаю, что разные люди могут рассказать совершенно разные истории об одном и том же событии. А потому надо выслушать всех, и принимать решение, только сравнив их показания между собой. — Что же это разумно, а что вы думаете о второй части. — О возможной измене запорожцев? — Да о нем. — Трудно сказать, ваше высочество, низовые казаки по природе своей алчны, лживы и вероломны. Предательство у них в крови и потому к полученным известиям надо отнестись со всей серьезностью. — Так вы полагаете… — Я полагаю, что нам следует быть осторожными с этим сбродом. Воины они не бог весть какие, но их много. И потому очень важно, на какую именно чашу весов ляжет их гиря. — Проклятье, — поморщился королевич, — я столько всего обещал Сагайдачному… — Этим схизматикам, сколько не обещай все мало! — сердито воскликнул внимательно слушавший их Калиновский. Ходкевич, ухмыльнувшись про себя двусмысленности сказанного ксендзом, вслух согласился с ним. — Вы правы, святой отец, это быдло надо держать в черном теле, чтобы у них не было соблазна! Однако есть одно соображение… — Какое. — Как я уже говорил, запорожцы невероятно алчны. Они любят говорить о защите своей еретической веры, но на самом деле совершенно спокойно грабят православные храмы, не жалея при этом ни окладов чудотворных икон, ни священных сосудов. — К чему вы клоните? — Сагайдачный повел их в поход, пообещав богатую добычу в Москве. И уж будьте уверены, если нашему оружию будет сопутствовать удача, они ограбят ее до нитки, не побрезговав даже лохмотьями нищих. Что мог им предложить Мекленбургский дьявол, чтобы они отказались от этих планов? — А ведь верно, — загорелся Владислав, — это вполне может быть хитрой уловкой герцога Иоганна. — Вы полагаете, ваша… панна Карнковская лжет? — Ее могли ввести в заблуждение, — пожал плечами королевич, — она ведь просто женщина. А Иоганн Альбрехт в своем коварстве не уступит самому князю тьмы. — Пожалуй, я навещу бедняжку, — сделал постное лицо Калиновский, — она ведь была в плену у еретиков и ей наверняка необходимо исповедаться. Я сам выслушаю ее рассказ, и решу, заслуживает ли он внимания. — Наверняка это происки московитов, ведь мы же знаем, что им нечего предложить запорожцам! Собравшиеся выразили полное согласие со словами королевича, и хотели было расходиться, но тут по их благодушию нанес удар фаворит королевича. На лице пана Казановского не дрогнул ни один мускул, когда неожиданно вернулась Агнешка, он не проронил ни слова, пока допрашивали Корбута, но под конец не смог удержаться от язвительного замечания. — Так уж и нечего, ясновельможные паны? — О чем вы, пан Адам? — О рижском серебре, ваше высочество. — Ты говоришь вздор, друг мой, эти деньги давно потрачены герцогом Иоганном. — А вы уверенны, что запорожцы знают об этом? — Черт возьми… — Неужто вы, ваше высочество, — продолжал Казановский, ехидно улыбаясь, — полагаете себя единственным, кто может раздавать пустые обещания? — Но Сагайдачный… — Не единственный атаман у казаков, не так ли? Вы дали щедрые обещания одному, а Иоганн Альбрехт не поскупился на них другому. — Что же делать? — Насколько я знаю, этот ваш Сагайдачный и его сторонники хотят стать шляхтичами, не так ли? Они хотят носить богатые кунтуши, участвовать в сеймиках, и быть в своих маетках такими же полноправными хозяевами, как наша благородная шляхта в своих. Те же у кого нет хуторов хотели бы попасть в реестр и получать королевское жалованье. — Езус Мария, Адам, чего ты тянешь, говори что надумал? — Я полагаю, что ничего из этого герцог Иоганн дать им не сможет. В Москве шляхтичи не имеют и десятой части тех вольностей что в Речи Посполитой. Реестровые казаки ему тоже не нужны, у него своих хватает. Так что казачью верхушку он не подкупит, а вот простых казаков вполне может. — Надо дать знать казачьей старшине о возможном заговоре, — сообразил Владислав, — она наверняка сможет с ними совладать. — К тому же, если мы победим герцога под Можайском, — продолжал фаворит, — желание изменять нам сильно уменьшится. — Зачем нам тогда вообще нужны эти запорожцы, если мы разобьем герцога без их поддержки — раздраженно воскликнул ксендз. — Наша задача сохранить добрых католиков, а не еретиков погрязших в схизме! — Эта война не решится в одной битве, святой отец, — мрачно заметил гетман, — найдется дело и для схизматиков. Но если мы хотим победы, то нам нужно атаковать, не дожидаясь их подхода. — Вы так думаете? — Я знаю, впрочем, последнее слово за вами, ваше высочество. — Что же, я принял решение, — поразмыслив, ответил Владислав, — завтра мы атакуем. А сегодня уже поздно, посему я вас больше не задерживаю. Услышав волю королевича, все присутствующие кроме Калиновского поклонились и вышли. Пан Адам же, напротив развалился в кресле и глядя ему в глаза спросил: — Мне показалось или ты совсем не рад возвращению своей пассии? — О чем ты? — Брось, у тебя был такой вид, будто тебе вместо пирожного подсунули черствый сухарь. — Ты не прав, — немного смущенно отозвался Владислав, — я очень рад, что она жива, но… — Но допускать ее к своему телу не собираешься? — Ты невыносим! — Вовсе нет, просто я привык всем говорить правду. Даже тебе — мой будущий король. — Ты ничего не понимаешь! — Так объясни. — Ну что тебе объяснять, ты же видел, в каком я был отчаянии, когда Агнешка пропала? Но мы тогда потерпели обидное поражение, потеряли много людей и пушек… — Да уж, Иоганн Альбрехт ловко щелкнул нас по носу. — Щелкнул по носу? Да мне показалось, что случилась катастрофа! Это ведь мой первый поход, как главнокомандующего, а он подловил меня на переправе, как младенца, а потом исчез, будто песок сквозь пальцы просочился. — И на фоне всех этих неприятностей, потеря любовницы оказалась далеко не самой большой? — К тому же, известие о ее пропаже, — продолжал королевич, не слушая своего фаворита, — каким-то невероятным образом облетело все наше войско. Так что казалось даже самые последние пахолики смотрят на меня с издевкой. "Гляньте, вот идет Владислав, потащивший на войну женщину и не смогший ее уберечь! Теперь она наверняка ублажает Странника…" — О боже, да ты ревнуешь, — засмеялся пан Адам. — Ничего подобного! — вспыхнул Владислав. — Просто, не знаю даже, как тебе сказать… только все начало успокаиваться, и она вернулась. — Ну, раз уж вернулась, — глубокомысленно заметил фаворит, — значит, герцог не слишком ей понравился! — Езус Мария, как ты можешь так говорить! — А что такого, репутация Иоганна Альбрехта всем известна. Того и гляди пан Карнковский скоро станет дедушкой. — Что? — Что слышал, единственно, о чем я тебя прошу, не будь дураком и не признавай своим этого байстрюка, кто бы ни родился.