Осветив Семена и отца Василия, литвинский шляхтич присвистнул. — Ого, какое зрелище, батюшка и стрелец покойников грабят. — Грех тебе так говорить, — кротко отозвался священник, — ваш раненый просил последнего успокоения. Я не мог ему отказать. — Раненый? — Был жив покуда, — испугано затараторил Семен, — грит не дай душе уйти без покаяния, тысячу червонных не пожалею! Однако тот не слушал его, а осветив принесенным факелом раненого, тут же засуетился, приказал слугам стащить павшую лошадь, а затем прижал его к своей груди. — Николай, мальчик мой, я уж не чаял тебя найти! Затем, спохватившись, приказал сделать из копий и плаща носилки и велел слугам уложить молодого человека. Пока те суетились, он испытующе посмотрел на отца Василия. — Батюшка, возможно мой племянник выживет, но может случиться так что господь заберет его душу. — Все в руках божих. — Аминь! Однако он не единственный кто принадлежит к греческой вере, и кто нуждается сейчас в последнем утешении. Не согласитесь ли вы пройти с нами? Честью своей клянусь, по совершении всех треб, вас отпустят обратно, не причинив никакой обиды. — У вас нет священников? — Были, — поморщился шляхтич, — только этот проклятый ксендз Калиновский, не давал им никакого житья своими вечными придирками и они покинули нас. Ей богу, когда-нибудь я прибью этого ренегата, но сейчас речь не об этом. Идя в поход, мы не думали, что останемся без священников, а местные будут бежать от нас, как черт от ладана… простите, святой отец, вырвалось! — Бог простит, — резко отозвался отец Василий, но затем, вздохнув, продолжил, — хорошо, я пойду с вами. — Сабельку вот возьмите, — подал Семен шляхтичу свой трофей, — я прибрал тут от лихих людей. — Я так и подумал, — скривился тот в усмешке, — и многим павшим ты успел помочь сохранить их вещи? — Грех тебе так говорить, — заступился за стрельца священник, — сей честной муж, еще от прошлых ран не отойдя, пошел выносить раненных и убиенных с поля. — Вот как? Ладно. Так ты говоришь, что мой племянник обещал тебе награду за помощь… хорошо, держи! И с этими словами, литвин бросил Семену увесистый кошель. Тот с готовностью подхватил его, и хотел было исчезнуть, но не хватило совести. — Отец Василий, может я с вами? — Спросил он, запинаясь, у священника, — все-таки… мало ли что… В неровном свете факелов, тот посмотрел на стрельца, как будто заглянул в самую душу. — Не нужно. Ступай к нашим, расскажешь им все, и… не греши более! Раздираемый противоречивыми чувствами, стрелец посмотрел вслед уходящему вместе с ляхами священнику и, тяжело вздохнув, поковылял к лагерю. Владислав Ваза чувствовал себя совершенно опустошенным. В последнее время все шло наперекосяк. Сражение закончилось, мягко говоря, не слишком удачно. Московский трон все так же далек, как и раньше. Благородные шляхтичи того и гляди, начнут отъезжать в свои маетки и попробуй удержи их. "Черт дернул меня родиться польским королевичем!" — в сердцах подумал он. Ведь даже когда он станет королем Речи Посполитой, то и тогда у него будет лишь тень настоящей власти. Впрочем, он ведь еще шведский принц, и избранный царь Московии. Может быть… хотя кого он обманывает? Куда ни пойди, всюду наткнешься на двух приятелей-кузенов. Один шведский король Густав Адольф, а другой мекленбургский герцог Иоганн Альбрехт, узурпировавшие принадлежащие ему по праву короны! Боже, как он радовался, узнав, что шведский кузен, решил отказаться от поддержки своего шурина и готов заключить сепаратный мир! Глупец… наверняка это была уловка, чтобы заманить его в этот бесплодный поход, поманив блеском шапки Мономаха! Мекленбургский дьявол не терял времени даром и создал такую армию, что позавидовал бы сам император! К тому же, королевичу передали оскорбительные слова герцога по поводу корон на которые они с отцом имеют право, но пока не могут подтвердить силой. Боже! Ни один европейский монарх никогда бы не сказал столь оскорбительных слов по поводу священных прав на престол! Конечно, Модзалевский смягчил выражения славящегося своим умением говорить с любезным видом гадости герцога, но королевич вполне понял смысл иносказаний. Мерзавец! — Вы что-то сказали, ваше высочество? — встревоженно спросил едущий рядом с ним Казановский. — Ничего, — ответил Владислав, сообразивший, что сказал последнее слово вслух. — Просто я хотел узнать, что там за шум у моего шатра. — Держу пари, что это пан Карнковский, ожидает ваше высочество — Хорошо, я поговорю с ним, — неожиданно для себя самого сказал королевич. Говоря по правде, он чувствовал себя немного неловко. Его любовь к прекрасной панне Агнешке постепенно сошла на нет, но стать прожжённым циником молодой человек еще не успел. К тому же он немного скучал, по пылким ласкам и жаркому телу своей недавней возлюбленной. И хотя, теперь он находил надоевшую ему любовницу не такой уж красивой и совершенно определенно неумной, совесть все же немного мучала его. — Что вы хотели пан Теодор? — Королевич хотел задать этот вопрос, как можно более холодно и безразлично, но голос его дрогнул, и получилось почти участливо. — О, мой добрый принц! — Рассыпался в любезностях явно ободренный этим тоном Карнковский, — я старик и давно ничего не хочу от этой жизни. Но моя единственная доченька, моя Агнешка, она страдает! — Разве панна не здорова? — Встревожился Владислав. — Она умирает! — Я пошлю к ней лекаря. — О, ваше высочество, да разве же от этой болезни поможет лекарь? Ведь моя девочка умирает от любви к вам! — Да что вы говорите! — язвительным тоном воскликнул едущий рядом Адам Казановский. — А мне доложили, что ваша драгоценная дочь, жива и здорова и провела целый день наблюдая за сражением и любезничая с этим, как его, Корбутом! — Какая низкая ложь, да моя девочка глаз не сводила с его высочества и только и делала, что молилась, прося всевышнего даровать нашему воинству победу! — Видимо ее молитвы были неугодны Господу, потому что этот мекленбургский еретик совершенно точно одержал над нами верх. Услышав слова своего фаворита, королевич поморщился. Упоминание о победе герцога было ему неприятно, к тому же он считал, что все прошло не так уж плохо. Во всяком случае, предпринятая им атака была весьма успешна! — Но если прекрасная панна Агнешка и впрямь желает помочь своими молитвами нашему делу, так может ей делать это где-нибудь в другом месте? Скажем в монастыре кармелиток… там настоятельницей моя двоюродная тетка, и я мог бы составить вашей дочери протекцию. Ну, а что? Замуж ее вряд ли кто возьмет! — Адам! — Даже королевич не смог выдержать бесцеремонности своего фаворита. — А что я сказал? — как ни в чем ни бывало, отозвался тот, — кстати, друг мой, а ты знаешь в чьей компании молилась прекрасная панна? — В чьей? — Наших французов, как их… Жоржа Бессона и Жака Безе. — К чему ты это? — К тому, что если у них есть время глазеть на битву, значит, они выполнили мое маленькое поручение. — О чем ты? — Да так, об одном сюрпризе для вашего мекленбургского кузена. — Прости, но я все же не понимаю… — Если вы, ваше высочество, проедете со мной, то немедленно обо всем узнаете, — постарался заинтриговать приятеля Казановский. — Ладно, но… — Если вы беспокоитесь о пане Карнковском, то поручите его мне. — усмехнулся фаворит королевича и обернулся к старику. — Пан Теодор, его высочество теперь занят, так что я думаю, вам пора! Тем более вы сказали, что панна Агнешка не здорова. Идите и расскажите ей о монастыре, тамошние сестры весьма славятся умением врачевать. — Вы негодяй, пан Адам, — почти прошептал, совершенно уничтоженный словами молодого хлыща Карковский, когда тот оттеснил его своим конем. — Я знаю, милейший, — бессердечно улыбнулся ему Казановский. Оставив несчастного пана Теодора страдать в одиночестве, Владислав со своим фаворитом направились на край лагеря, где французским инженерам было выделено место для их занятий. Еще подъезжая, они услышали как один из них — мэтр Безе распекает своих нерадивых подчиненных. — Мон дье! Какого черта вы здесь разлеглись? Здесь же кругом порох! Чего доброго вы по неосторожности и сами подорветесь и нас с собой прихватите. Надо сказать, что Безе был крайне невысокого роста, при этом несколько склонным к полноте. Одним словом, вид у него был совсем не грозным и возможно, поэтому польские жолнежи и в грош его не ставили. Его товарищ де Бессон, напротив был весьма видным кавалером и пользовался некоторым авторитетом, однако сейчас его нигде не было видно. Увидев королевича с Казановским, толстяк сдернул с головы берет и склонился в почтительном поклоне. — Ваш приезд большая честь, месье, — постарался он быть любезным. — А где пан де Бессон? — Осведомился фаворит. — Я здесь господа, — выскочил тот из ближайшей палатки, застегивая на ходу камзол. — Прошу меня простить, но я заканчивал последние приготовления. Договорив, он нахлобучил на голову шляпу, потом решительно сорвал ее с головы и, изобразив изящный поклон, тщательно подмел своим плюмажем площадку перед собой. — Прекрасно, — воскликнул довольным тоном пан Адам, — его высочество желает ознакомиться с плодами вашей работы. — О, это большая честь! Прошу идти за мной господа. Спешившись и отдав поводья своим провожатым, Владислав и Казановский проследовали за де Бессоном в его палатку. Было уже довольно темно, но француз посветил им фонарем. Посреди палатки лежал довольно большой предмет, в котором королевич не без труда опознал колокол. Снизу к нему была прикреплена толстая окованная железом доска, а верхней части было просверлено отверстие. — Что это? — Недоумевающе спросил королевич. — Это, ваше высочество, некоторым образом, петарда. — Что простите? — Петарда. Нечто вроде фугаса. Внутренности этого колокола заполнены самым лучшим порохом, какой мы только смогли найти, а вот здесь вставляется запал. Если это устройство определенным образом закрепить на воротах или стене, то оно непременно их разрушит. — Очень интересно, а каков заряд в этом, как вы сказали, устройстве. — Почти пятьдесят фунтов, ваше высочество.