— Что делать, спрашиваешь… я думаю надо послать послов в Москву! — Как в Москву?! — Ну, а что? Коли война окончена, так почему бы славному запорожскому рыцарству не послать послов к государю Ивану Федоровичу? Деды и прадеды наши не раз служили Москве своим оружием. Если русский царь пожалует нас деньгами, как это делали его предшественники, так почему бы нам не отпустить его подданных? В самом деле, что мы язычники какие! — Я буду вынужден сообщить об этом королю и сенату, — с опаской заявил Ленцкий. — Конечно сообщите, пан Бартоломей, — с улыбкой отвечал ему гетман, — панам сенаторам будет весьма полезно узнать о том что славное запорожское рыцарство ценят во всем мире. — А кто поедет к царю? — А вот ты и поедешь, Иван. — Ха-ха-ха, — заржал как стоялый жеребец полковник Тарас, — раз Конше так нравятся москали, так пусть он с ними и договаривается! — Кое-кого все же надо отпустить, скажем, этого толстого воеводу, как его? — Комова? — Ну — да, пусть в Москве увидят, что мы тоже хотим мира. — Если то, что говорят, про Ивана Мекленбургского правда хоть на половину, то он этого труса тут же велит на кол посадить. — Да пусть хоть живьем сварит, нам то что! В общем, не толкуй, а собирайся. Поедешь вместе с этим стольником Михальским. Что-то мне его рожа не нравится, нечего ему здесь делать. — Может лучше задержать его здесь? — Вмешался Тарас. — Говорят, прежде он был лисовчиком, а потом стал приближенным у мекленбуржца. Такой заложник нам бы не помешал. — Ты что совсем дурак! Где ты видал, чтобы из лисовчиков получались хорошие заложники? Да и царю Ивану это не понравится. Нет, не надо его злить понапрасну, лучше показать что мы хотим мира и дружбы с Москвой. В отличие от Кукуя, стрелецкая слобода пострадала куда сильней, правда не вся, а только та ее часть где имели жительство начальные люди. Терем Вельяминова носил явные следы пожара, а от усадьбы Михальского и вовсе осталось одно пепелище. Дом Пушкарева тоже пострадал, хотя и меньше других. Похоже, погромщики только-только успели ворваться в лавку, прежде чем их отогнала стража. — Господи боже! — глухо заговорил Никита, увидев всеобщее разорение, — ну отчего я своих в деревню не отправил, как Корнилий? — Не печалься раньше времени, дружище, — попытался утешить я его, — найдем мы наших девочек, всю Москву перероем, а найдем! — Прости, государь, — повинился окольничий, — у тебя свое горе, не меньше моего, а я… — Да погодите вы панихиду петь, — прервал нас Анисим с легкой усмешкой, — сюда гляньте. Обернувшись на его слова, мы с Никитой едва не потеряли дар речи. Из открывшихся ворот к нам навстречу выбежали домашние Пушкарева, а сними Алена, держащая на руках маленькую девочку в сарафане. Приглядевшись к ней, я с немалым изумлением узнал в ребенке свою дочь. Спрыгнув с коня, я на подгибающихся ногах пошел к ним, вытянув руки. — Сестрица, живая, — почти простонал Вельяминов, и кинулся было вперед, едва не оттолкнув меня, но вовремя остановился. Маленькая Марта доверчиво прижималась к девушке и немного испуганно смотрела на нас, а когда я попытался ее взять, едва не заплакала. — Намаялась, бедная, — извиняющимся тоном, сказала Алена, — всего боится. — Но, как? — Судьба, как видно. — И то верно, от нее не спрячешься. — А зачем от нее прятаться? — Ты ведь знаешь, женат я… — Знаю. — И дети у меня есть. — И у нас будут. — И как жить будем? — Как бог даст. Немного обалдевший от таких речей Никита с немалым изумлением уставился на нас. Затем, видимо не найдя что сказать, прочистил горло, и обернувшись к Анисиму почти прорычал: — так ты знал? — Простите, государь, и ты, господин окольничий, — повинился тот с хитрой усмешкой, — знал! Только до поры молчать решил, уж больно у вас двоих недругов много. А так, не знает никто и ладно. — А у тебя их нет? — Да я-то что — мелкая сошка. Меня бояре, да князья и за человека-то не считают. Если по пути будет, то пришибут, конечно, а так чтобы специально и искать не станут. — Ой, не надейся на бояр, любезный друг, — хмуро отозвался Вельяминов, — боюсь, я тебя раньше прибью! — Ваня, — с серьезным видом прошептала мне подошедшая Машка, — а ты на Алене женишься? — А куда деваться, — усмехнулся я и погладил девчонку по голове, — ты ведь мала еще, а у Глаши жених есть. — Ну, вот и славно, — обрадовалась та, — а я вам Марту помогу нянчить. — Вот спасибо, уж и не знаю, что бы мы без тебя делали! — А пропали бы, вовсе. В этот момент за воротами послышался стук копыт и вскоре во двор влетел запыленный Петька Пожарский. Увидев меня, он очень обрадовался, и вихрем слетев с коня хрипло закричал: — Слово и дело государево! — Что?! — едва ли не хором отозвались мы. — Насилу нашел, — задыхаясь от скачки, продолжал тот. — Отсюда в Кукуй из него в Кремль, оттуда сюда… — Дело говори, — не выдержал я. — Телятевский! — Что, поймали? — Нет, совсем было поймали, но потом убили! — Собаке собачья смерть! Однако прежде потолковать бы с ним не мешало. — Да его не только убили, — продолжал немного отдышавшийся рында, — при нем ларец нашли, а в нем — венец Мономахов! — Эва как! — А я скакал, скакал, хотел первым успеть. — Успел-успел, молодец. Шапка-то где? — Какая шапка? — Мономаха! — А, в Кремль повезли! — Ну и ладно, завтра посмотрю. — Как завтра? — удивился едва не загнавший коня Петька, но я уже не слушал его. — Вот что, красавицы, мне тут сообщили, что послы персидские прибыли с дарами от шаха. В числе прочего там звери диковинные… я вот к чему речь веду. Хотите на слоне покататься? Мой вопрос вызвал среди девушек неподдельный интерес, и даже не понимавшая по-русски малышка Марта оживилась и стала с интересом прислушиваться к разговору. Так беседуя, мы двинулись к дому, а за нами потянулись и остальные. — А как же венец царский? — изумленно пробормотал юный Пожарский, огорошенный таким невниманием к реликвии. — На-ка вот, испей, добрый молодец, — прервала его размышления Машка, притащившая откуда-то ковш с водой. — Спаси тебя Христос, — поблагодарил княжич, утолив жажду, во все глаза таращась на нее. Вправду сказать, посмотреть было на что. Начинающая взрослеть девочка была чудо как хороша. В новом сарафане, украшенном искусной вышивкой и изящных башмачках козлиной кожи, она выглядела старше своих лет, а небесно голубые глаза и толстая коса цвета спелой пшеницы запросто могли лишить покоя и более зрелого человека, чем юный рында. А уж свободная манера держаться и вовсе била наповал. — Не мешай им теперь, — улыбнулась она, довольная произведенным эффектом, — занят государь. — Это чем же? — удивился Петька, уверенный, что для государя ничего важнее короны быть не может.