— Ты точно физик? — улыбнулась Пятницкая, пряча за этой реакцией неприятные ощущения тела. Она ведь и правда сдалась, скрывшись ото всех в квартире, отказываясь от работы, телефона, и встреч с близкими. Ей было неприятно от этих мыслей. — Физика в том числе изучает общие закономерности явлений. Вот и ты явилась, — усмехнулся Климов. — Ага, получается я закономерное явление в твоей жизни, а не новый человек. Скажи мне как физик, случайности не случайны? — На самом деле получить реально случайное событие очень сложно, поскольку выбор вариантов всегда ограничен. Например, кажется, что встретить знакомого в большом городе маловероятно. Но если вы ходите в одни и те же места, то вероятность сильно возрастает. Как-то так. Теперь встреча с Елизаветой казалась Вике меньшим чудом и более вероятным событием. Когда-то она сама активно агитировала её уехать в Швейцарию. — Хочешь есть? Есть овощной салат, и могу пожарить стейки. — Нет, не хочу. Но могу составить тебе компанию и выпить чай. Мне немного лучше. — Хотя бы так. *** Стемнело. Фонарей на улице не было и, только подключая фантазию, можно было догадаться, что за окном Женевское озеро. Климов жарил стейк на открытой кухне, доброжелательно поглядывая на Пятницкую. Та сидела за столом и пила тёплый чай, посасывая дольку лимона. — У меня есть чеснок, — вдруг вспомнил он. — Сейчас дам тебе. — Будем отгонять нечистую силу? Это дом с приведениями? — Будешь лечит своё горло. Чесночный леденец хорошо справляется с этой задачей. Увлекаешься мистикой? Вика смущенно пожала плечами, не зная, что ответить. Ей вдруг стало неловко отвечать на вопрос про сверхъестественные явления. Кто она? Одинокая, безработная и бездарная женщина, у которой всё было в прошлом. И она сейчас не побирается только благодаря тому, что Виктор когда-то вложил деньги в безотзывные облигации с хорошими купонным выплатами. Остальные ценные бумаги и инвестиции просто прогорели в кризисный момент, и она это упустила. Благо хоть додумалась погасить досрочно ипотеку. Именно тогда, посмотрев на свои банковские счёта, Вика решила отрезать свою связь с миром и выключила телефон, признав своё поражение на всех фронтах. «Я была твоим солдатом, Господи. И ты меня так предал». — Так что про мистику? — повторился Роман. — Лиза сказала, ты необычный человек. — Я была необычным человеком. Сейчас такая же как все. Две руки, две ноги и слабое здоровье. — От простуды люди уже давно не умирают. Не преувеличивай своё горе. Сколько тебе лет? — Двадцать девять. — Мне пятьдесят семь, и я смело могу утверждать, что у тебя всё только начинается. Да и я в полном расцвете сил. — Ого! Дала бы тебе минимум на десять лет меньше. — В душе мне и вовсе тридцать, — покивал Климов. — Как у тебя это получается? — Однажды я решил успевать радоваться каждому приятному обстоятельству, и принимать как опыт неудачи. — Что произошло, когда ты это решил? — Я потерял свой бизнес. Ради него я оставил пост преподавателя в Лозаннском университете и стал со-основателем инновационной компании, но мое изобретение не завоевало рынок. Прорыва не случилось. Мы не покорили ни Европу, ни Америку. — И что потом? — Я открыл новый стартап и довожу до ума новое изобретение. — Где ты нашёл силы, чтоб снова подняться? — Внутри себя. — Но если их нет. — Когда выздоровеешь, я покажу, где их взять. Пока ты бы лучше хоть что-то съела. Не пренебрегай внешними источниками силы, — подмигнул Роман. — Готова поесть мёд. Он оказался у тебя очень вкусным. — О! Давай я тебе сделаю бутерброд: белый хлеб с маслом и мёдом. Пятницкая неуверенно посмотрела на Климова. — Это местная фишка. Швейцарцы так завтракают. Но и вечером будет хорошо. — Ну, давай. — Тебе не лучше, — покачал головой Роман. — Нет, — согласилась Виктория. — И бутерброд не доела. — Очень странное сочетание. Жирное и хрупкое с вязким и сладким. — Дело привычки. И вкуснее, если масло чуть подтаявшее. — Поверю тебе на слово и пойду спать. — Иди, я сейчас сделаю ромашковый чай и занесу. Странно ты звучишь. Есть риск, что завтра голос пропадёт. Не удивляйся. Это жизненный опыт и трое детей. — Детей? — ахнула Пятницкая. — Вспомни, сколько мне лет. Они уже взрослые. И вообще сейчас тебе пора в кровать. — Девять вечера, самое оно. Сказку мне почитаешь? — пошутила Виктория. — Учебник по физике. — Там тоже много сказок с точки зрения обывателя. Писали бы их только попроще. Фотоны, к примеру, настоящие оборотни, то они ведут себя как частицы, то как световые волны. — Ты была в школе хорошей девочкой, раз до сих пор помнишь принцип корпускулярно-волнового дуализма. Похвально. — Да, хорошей девочкой, — задумчиво произнесла она. — Раз ты сама это вспомнила. Поупражняйся и переведи эту теорию на образ человека. Завтра расскажешь. Хотя лучше тебе просто поспать. Но ты же всё равно не уснешь. Вика улыбнулась и пошла наверх. Давно ей не было так уютно с кем-то. И не хотелось объяснять, что всё дело в возрасте Климова, мудрости или высоком интеллекте. Пятницкая окрестила это человечностью. Рома готов был передавать опыт без нравоучений, указать на важное, без излишних акцентов и просто приготовить вкусный чай, забывая, что он статусный человек. *** Климов был прав, Пятницкая не могла уснуть. Порой она проваливалась в темную мглу из-за поднявшейся температуры, но раз за разом находила себя окружённая мыслями. Ей было плохо и хорошо одновременно. Плохо от предательства Смолина, от измены самой себе. Она же чувствовала, что идёт на сделку с собой, принимая ухаживания Алексея и каждый раз убеждая себя в верности этого решения. Ей было хорошо в доме Романа, радостно, что она познакомилась с таким невероятным человеком, да ещё на берегах изумительно-красивого озера. Как бы она ещё сюда попала, если бы не Смолин? «Вот он — дуализм фотона. Одновременно что-то может быть хорошим и плохим. Зависит от того, с какой стороны смотреть или кто наблюдает. Если я готова видеть хорошее, то буду благодарна Алексею за встречу с Климовым, если готова видеть плохое, то стану лишь злиться на его ложь. Но, как и фотон одновременно может быть частицей и волной, так и мы попадаем в ситуации, которые одновременно можно оценить как хорошие и плохие. И любой отказ видеть обе позиции — отказ от истинного положения вещей. Поэтому мы можем впасть в депрессию или витать в облаках. Может об этом писал Пушкин: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». И используя волю, остаёшься в эмоциональном нуле, то есть в покое. Равен ли покой принятию или он равноценен остановке? Как же страшно остановиться». Тут Пятницкую передёрнуло. «Нет, ужасно признать, что я уже остановилась и даже хуже, падаю всё ниже и ниже в своих же глазах. И вместо того, чтоб насладиться видом звёздного неба из окна, все ищу поводы себя пожурить. И не могу завершить именно это процесс. Да, Роман, я пустила всё на самотёк». Кто-то окликнул её. Виктория посмотрела в сторону открытой двери, но никого не увидела. Очень хотелось найти этому простое объяснение, потому она сползла с постели и выглянула в коридор. В доме было темно. Климов прикрыл дверь в свою спальню. Там не горел свет. «То заборы меняют цвет, то слышатся голоса. Может однажды вернётся мой дар, и я снова смогу слышать ангелов или видеть духов? Но вот цвет забора? Как объяснить?» Вика села на небольшой диванчик у окна, закутавшись в теплое одеяло. В темной вышине по-прежнему висели яркие звезды. Было только двенадцать. — Спокойной ночи, — снова произнес какой-то знакомый тихий голос. И снова никого не оказалось рядом. — Ну да, — сама себе сказала Вика. — У меня галлюцинации. Или всё-таки это дом с приведениями? А вообще, мне это мне нравится. Чувствую себя необычной, как раньше. Нет, не буду думать, что я всё же сошла с ума от горя или просто температура. Поговори со мной ещё. — Забыл сказать, завтра уже в девять придут менять сетевой кабель, — донесся крик издалека. — Не, лучше о любви, — засмеялась Вика, утыкаясь головой в одеяло, чтоб не разбудить Климова громкими звуками. Но тут закашлялась, возвращаясь мыслями в реальность. Её слабость вдруг показалась ей бессилием. «Что бы я раньше подумала в этой ситуации о тех, кого исцеляла? Вялость, боль в горле и возможная потеря голоса. Какая мне от этого польза? Из-за слабости я осталась в Швейцарии. Рома говорил про неделю. Ладно, значит даю слово: неделю не рваться в Москву. Боль в горле? Сгусток-ёжик моих колючих слов. Я не кричала и не ругалась, когда мне было больно. Не выражала свои эмоции. Я снова сбежала от Алексея. Не поговорила с ним. И теперь наказываю его отсутствием понимания: где я и когда позволю говорить со мной. Кажется, я где-то читала, что молчание — самая жестокая форма психологического насилия. И вновь и вновь нет белого и чёрного. Я тоже делаю ему больно. А он всячески проявлял заботу обо мне». Вика заставила себя встать, спуститься вниз на кухню, где остался рюкзак с вещами. Оказалось, телефон разрядился. Взяв зарядку и телефон, она поднялась в спальню. Прикрыла дверь, чтоб не мешать Роману. Закуталась в одеяло, и принялась глубоко дышать, пока включался телефон.