— Они найдут способы. — Некоторые из них, может быть, — согласилась Идаан. — Но завтра их будет меньше. И на следующий день. И на следующий. Все это не имеет значение. Сколько бы их ни было, они больше не гальты. — Вот как? Тогда кто они? — Выжившие, — сказала Идаан, из ее голоса исчезли любые юмористические нотки. — Просто выжившие. Они постояли в молчании, глядя в никуда. Вороны оскорбляли одна другую, взлетали в воздух и опять садились. Ветер пах новым снегом и обещанием мороза. Стражники разбили лагерь внутри каменных стен. Кухня нагрелась, запах кипящей чечевицы и свиного жира наполнил воздух. Ана Дасин и Ашти Бег сидели рядом, говоря на ветер. Ота пытался не смотреть на двух слепых женщин, но обнаружил, что не в состоянии отвернуться. Их лица приковали его внимание. Выражения и жесты, адресованные в никуда, были странно интимны. Словно, брошенные в личную тьму, они потеряли способность что-то скрывать. Гнев Ашти Бег был врезан в линии, обрамлявшие рот. Напротив, каждое движение Аны, каждая ее улыбка выдавали неожиданное спокойствие. Перед ними лежали три пустых тарелки, свидетельство аппетита Аны. Их голоса не выдавали ничего, зато лица и тела были более чем красноречивы. Солнца село, внутрь проник холод. Он, казалось, струился из стен, высасывая тепло и жизнь, как беспокойный дух. Эту ночь они проспали под защитой школы. Ота занял широкую комфортабельную комнату, когда-то принадлежавшую Тахи-кво, его первому и самому нелюбимому учителю. Он накрылся шерстяными одеялами, тяжелыми и толстыми. Ночной ветер пел пустую песню, ее бессловесные куплеты доносились сквозь ставни. Из очага лился призрачный мигающий свет, мысли Оты разбежались. Было неприятно думать, что здесь находилась Эя. И не только потому, что она злилась на него, что она выбрала свою дорогу и не ту, которой он отдавал предпочтение. Все это, конечно, тоже было правдой, но это место являлось частью его жизни, а не ее. Эти двое не соответствовали друг другу. Он попытался представить, что мог бы сказать ей, если бы застал здесь ее, Маати и других студентов маленькой школы. И он никому бы не признался, что испытал облегчение, не сумев поймать их. Тени очага стали плотнее, сложились в присевшую фигуру. Иллюзия, он знал это. Уже не в первый раз сознание обманывало себя, представляя Киян после ее смерти. Он улыбнулся призраку жены, но мечта о ней уже растаяла. Знак, и, поскольку он был предназначен для него и создан его сознанием, совершенно объяснимый. Если убийство дочки будет ценой за спасение мира, тогда мир может умирать. Но знание не принесло утешения. Утром его разбудил усмехающийся Данат. Кусок бумаги болтался в руке парня, как мошка, когда Данат распахнул ставни и дал свету утреннего солнца войти внутрь. Ота мигнул, зевнул и нахмурился. Наполовину забытые сны быстро растаяли. Данат сел в изножье койки Оты. — Я нашел их, — сказал Данат. Ота сел, сложив руки в позе просьбы об объяснении. Данат протянул ему бумагу. Почерк был незнаком, буквы написаны шире, чем обычно, и более мягко обрисованы. Ота взял лист и потер глаза, чтобы прочистить их. — Я спал в одной из боковых комнат, — сказал Данат. — Я увидел его сразу, как только проснулся. В уголке, ничем не прикрытый. Даже не знаю, как я пропустил его вчера вечером, хотя было темно и я очень устал. Теперь, когда глаза Оты могли сосредоточиться, а ум полностью проснулся, он внимательно прочитал письмо. Ашти-тя Мы решили уехать. Эя говорит, что Маати-кво чувствует себя нехорошо, так что мы едем в Утани, где она сможет получить помощь и позаботиться о нем. Пожалуйста, если ты найдешь это письмо, возвращайся! Ванджит такая же плохая, как всегда, и, боюсь, без тебя, которая поставила бы ее на место, она будет еще хуже. Маленькой Кае начали сниться кошмары о ней. И ребенок! Ты должна увидеть, как он пытается ускользнуть. Прошлой ночью, после того, как Великий Поэт пошла спать, он проскользнул ко мне на колени и свернулся у меня, как котенок. Они почти закончили нагружать повозку. Мне надо пробраться обратно, потому что мы уже уже почти выехали, и так, чтобы она ничего не заметила. Ты должна вернуться! Встречай нас в Утани, как только сможешь. Письмо было подписано. Ирит Лаатани. Ота сложил письмо и постучал им по губам, размышляя. Оно было правдоподобным. Оно могло бы быть трюком, чтобы послать их в Утани, но это бы означало, что они знали, где находился Ота и его отряд, и какое у них дело. И, в таком случае, не было никакой причины сбивать их с пути. Ванджит и ее маленький Слепота могут остановить любое преследование, как только захотят. Данат выжидательно кашлянул. — Утани, — сказал Ота. — Они отправились на север, как раз туда, куда собирался ты. Сейчас ты скажешь мне, каким умным был, собираясь сначала направиться туда, верно? Данат засмеялся и покачал головой. — Ты был прав, папа-кя. Мы правильно сделали, что приехали сюда. Если бы Маати не заболел, они бы и сейчас были здесь. — Тем не менее. Это означает, что они перестали прятаться. Это рискованно, поскольку у них есть только один поэт. Данат принял позу вопроса. — Этот поэт, — сказал Ота. — Она — их защита и их сила. Пока она управляет андатом, они могут считать себя в безопасности. На самом деле она может защитить их только от того, что знает. И пока поэт только один, хорошо расположенный человек с луком может покончить с ней до того, как она ослепит его. После чего они все останутся без защиты. — Если нет второго пленения и еще одного андата, — сказал Данат, и Ота позой подтвердил его мысль. Данат нахмурился: — Но если бы он был, Ирит написала бы об этом, верно? Если бы Эя сумела пленить Ранящего? — Я бы ожидал от нее этого, да, — сказал Ота. — Тогда почему они уехали? Ота постучал по письму. — Как и сказала эта женщина. Из-за болезни Маати, — ответил он. — И еще из-за Эи, которая решила, что ради заботы о нем стоит рискнуть. Если он настолько плох, что ему нужна помощь других целителей, они должны ехать медленно. Сохраняя его в покое. — Значит мы должны ехать, — сказал Данат. — Сейчас, и как можно скорее. И напасть на поэта раньше, чем она сможет ослепить нас. — Да, — сказал Ота. — Сжечь книги, остановить пленение нового андата. Вернуться назад, и попытаться собрать мир. — Только… только как мы сможем вернуть зрение гальтам? И вылечить Ану? — Нам придется принять решение, — сказал Ота. — Сделать это быстро и хорошо будет означать, что гальты останутся слепыми. — Значит мы не можем убить поэта, — сказал Данат. Ота глубоко вздохнул: — Думай, прежде чем что-нибудь сказать. У нас будет всего одна возможность застать их врасплох. Гальты в Сарайкете находятся в относительной безопасности. Те, которые остались в их собственных городах, скорее всего уже мертвы. Остальными можно пожертвовать, и это сохранит в живых нас. — Да, живыми и бездетными, и в чем преимущество? — возразил Данат. — Все, что ты пытался сделать, будет разрушено. — Все, что я пытался сделать, уже разрушено, — с горечью сказал Ота. — И с этим ничего нельзя поделать. Нет решения. Я опустился до того, что ищу наименее болезненный способ покончить с этим. Я не вижу, как мы можем сложить целое из разбитых кусков и сделать мир местом, в котором стоит жить. Данат какое-то время сидел молча и неподвижно, потом взял Оту за руку. — Я вижу, — сказал он. — Есть надежда. Еще есть. — Поэт? Судя по словам Ашти Бег, она — злая, мелочная и жестокосердная. Она ненавидит гальтов и почти не думает о нас. И эту женщину мы должны попытаться урезонить. Ведь если она захочет, мы можем пострадать больше, чем гальты. Данат сложил руки в позу, которую принимает человек за игральным столом, подтверждая ставку. Он был готов поставить на карту весь мир, лишь бы спасти Ану и ее дом. Ота заколебался и ответил позой, которая засвидетельствовала решение. И его согрело чувство гордости. «Киян-кя, — подумал он, — мы воспитали хорошего человека. Боги, пожалуйста, сделайте так, чтобы мы воспитали мудрого». — Я расскажу остальным, — сказал Данат. Он встал и пошел к двери, остановившись только тогда, когда Ота окликнул его. Данат оглянулся. — Ты сделал правильный выбор, — сказал Ота. — Не имеет значения, насколько все будет плохо потом, но ты сделал правильный выбор. — Другого не дано, — ответил Данат. Было ясно, что, независимо от следующего шага, в школе делать нечего. Под руководством Идаан стражники уже запасались водой и углем для паровых повозок, собирали использованное оборудование и готовились к дороге. Небо был белым в тех местах, где оно виднелось из-под закрывавших его серых туч, снег размывал горизонт. Ашти Бег сидела в одиночестве рядом с большими бронзовыми воротами, которые когда-то открывали только для дай-кво. Сейчас позеленевшие ворота стояли полураспахнутыми. Никто, кроме Оты, не понимал значение этого. К середине утра облака стали тоньше, слабая бледно-голубая полоска появилась на верхушке небесного свода. Лошадей запрягли, от повозок шел дым и пар, все были готовы, за исключением Идаан и Аны. Стражники ждали, готовые ехать. Ота и Данат вернулись в школу. Пара оказалась в большой комнате. Ана, сидевшая на древней скамье, наклонилась вперед. Слезы текли струйками по ее щекам, волосы были всклокочены и растрепаны; руки она сжала так, что кончики пальцев стали розовыми, а костяшки — белыми. Перед ней стояла Идаан, сложив руки на груди и глядя на нее холодными глазами убийцы. Ота не успел ничего сказать, как сестра заметила его. Она наклонилась к гальтской девушке, что-то прошептала, выслушала тихий ответ и пошла к двери и Оте, стоявшем рядом с ней. — Что-то… Что-то случилось? — спросил Ота. — Еще как. Сколько времени вы путешествуете с этой девушкой? — С Сарайкета, — ответил Ота. — И до сих не заметили, что она не мужчина? — сказала Идаан острым, как нож голосом. — Скажи стражникам отойти подальше. И принеси мне миску снега. — В чем дело? — спросил Ота. И потом сообразив, добавил: — У нее, что, месячные? Ей нужно какое-нибудь лекарство? Идаан посмотрела на него так, словно он спросил, что приходит вслед за весной: жалостно, недоверчиво, с отвращением. — Принеси мне снег. Или, лучше, лед. Скажи своим людям, что мы будет готовы через полторы ладони. И, ради всех богов, которые когда-то были, держи своего сына подальше от нее, пока мы не вернемся. Последнее, что ей надо, — почувствовать себя униженной. Ота принял позу, которая обещала согласие, но потом заколебался. Темные глаза Идаан вспыхнули, но не от гнева. Когда она, наконец заговорила, ее голос был тише, но не мягче. — Неужели ты прожил всю жизнь в обществе женщин и ничему не научился? — спросила она и, тряхнув головой, вернулась к Ане. Как она и обещала, Ана и Идаан вышли из школы через полторы ладони так, словно ничего странного не произошло. Ана поменял свое платье на другое, из темной шерсти, и опиралась на руку Идаан, когда шла к концу паровой повозки. Данат было двинулся вперед, но хмурый вид Идаан отогнал его назад. Две женщины медленно дошли до сарая, и Идаан закрыла двери за ними. Мужчины, управлявшие повозками, крикнули один другому, голоса пронеслись над пустынным ландшафтом как воронье карканье. Повозки вздрогнули, рванулись и повернули на восток, обратно к главной дороге между разрушенным Нантани и Патаем, с которой приехали. Ота поехал следом по дороге, по которой ходил мальчиком, пытаясь испытать родственное чувство к прошлому, но этот мир слишком много требовал от него. Он нашел в себе только воспоминание о том, как в первый раз уходил из школы, оставляя за собой все, что знал. В голове толпились вопросы: как найти поэта, как убедить ее сделать то, что он попросит, что имела в виду Идаан, что не так с Аной, достаточно ли в повозках угля, и почему боль в спине, появившаяся после многих дней в седле, все усиливается и усиливается. Нечего и пытаться сохранить прошлое. То, что он помнил о своем первом побеге из школы, скорее всего никогда не происходило. Прошлое потеряно, как и раньше. Навсегда. Он не должен даже пытаться удержать его. Они ехали быстрее, чем он ожидал, хотя и начали поздно. Ко времени ночлега они уже оставили позади большую дорогу. Самая быстрая дорога до Утани — сушей до Киита, а потом на лодке по реке. Догнать Маати и Эю можно было только на дорогах, где паровые повозки давали Оте преимущество. Им придется спать на открытых местах чаще, чем если бы они держались более широких дорог; из-за трудной местности повозки могут сломаться или застрять. Или котел может взорваться и убить всех рядом с собой. Но голос Идаан будет говорить в сознании Оты завтра, потом на следующий день, и на следующий, и он будет толкать вперед их и его самого. Четыре стражника уехали вперед, в опускающийся мрак, чтобы разведать путь на следующий день. Остальные приготовили простую еду из свинины и риса; Ашти Бег сидела с ними, отпуская шуточки. Данат медленно кружил вокруг лагеря, якобы ради обороны, но, казалось, скорее не хотел приближаться к закрытому сараю, в котором отдыхали Идаан и Ана. Ота сидел в одиночестве около печи паровой повозки, размышляя о том, что его сын, похоже, по утрам проявляет благородную самоотверженность, а по ночам — детскую обиду. Юношей он сам был таким, или ему казалось, что был. Дверь открылась, смех Аны пролился в ночь. Идаан вывела девушку наружу, разрешив Ане осторожно держаться за себя. Ее темные глаза и невидящие серые Аны были светлыми и радостными. Волосы Аны были расчесаны и заплетены в косички, как у детей в зимних городах. В неярком свете луны это делало Ану похожей на девочку. Идаан направила девушку к передку повозки и помогла сесть рядом с Отой. Он кашлянул, чтобы дать девушке знать, где он, но она, похоже, не удивилась звуку. Идаан положила руку Ане на затылок. — Я схожу за едой, — сказала она. — Мой брат, я уверена, способен сохранить тебя от неприятностей на это время.