— Да. Малыш, не больше чем бывают в восемь месяцев. Так мне сказали. Я-то сам не видел, но все говорят, что видели его у Сайита. Вышел прямо в главный зал. Ота соскользнул на скамью около очага. Небольшой огонь, но теплый. Только сейчас он сообразил, как замерз. — Те самые, — сказал Данат. — Пять-шесть дней, — повторил юноша, с удовлетворением кивнув. Он посмотрел на Оту, их глаза на мгновение встретились. Мужчина побледнел, когда Ота принял позу обычного приветствия, а потом опять уставился на пламя. Разговор за его спиной стал тише и закончился. Подошел Данат и сел рядом с ним. За открытой дверью виднелся двор, охваченный вечерней тьмой; стражники закончили разгружать еду и увели лошадей. — Мы все ближе, — сказал Данат. — Если они будут ехать так же медленно, мы перехватим их до Утани. Ота крякнул. Снаружи послышался резкий грохот, закричали раздраженные голоса. Данат оплел пальцами колено. — Я сказал Баласару, что буду умолять, — сказал Ота. — Я сказал ему, что встану на колени перед этим новым поэтом и буду умолять его вернуть зрение гальтам. — А сейчас? — А сейчас я не верю, что смогу. Судя по тому, что Ашти Бег рассказала о Ванджит, трудно думать, что это может помочь. — Маати, возможно. Он может повлиять на нее. — Но что я могу сказать, чтобы повлиять на него? — хрипло спросил Ота. — Когда-то мы были друзьями, потом врагами, а потом опять друзьями, но я не уверен, что сейчас мы знаем друг друга. И чем больше я смотрю на это, тем больше мне хочется устроить им что-то вроде ловушки, поймать нового поэта и отдать ее на растерзание слепым палачам до тех пор, пока она не сделает мир таким, каким он должен быть — А что с Эей? — спросил Данат. — Если она сумеет пленить Ранящего… — Что, если она преуспеет? — сказал Ота. — Она была против меня с самого начала. Она ушла с Маати, а тем временем наш флот потопили, Чабури-Тан сожгли, гальтов ослепили и убили Синдзя. Что мне сказать ей? — Ты должен что-то сказать, — сказал Данат более твердым голосом, чем ожидал Ота. — И мы очень скоро догоним их. Надо обдумать наши действия. Ота оглянулся. Данат сидел опустив голову и сжав рот. — А что ты можешь предложить? — спросил Ота низким напряженным голосом. В груди заворочался гнев, словно собака во сне. Данат то ли не расслышал предупреждение, то ли предпочел не обратить на него внимания. — Взаимный отказ от мести, — сказал Данат. — Гальты отказываются от гнева на наше высокомерие и перестают бояться андата. Маати и Ванджит отказываются мстить за смерти во время вторжения гальтов. Так не может продолжаться. — Не в моей власти остановить это, — сказал Ота. — Не в твоей власти остановить их, — сказал Данат, принимая позу поправки. — Только пообещай мне это. Если у тебя будет возможность, ты их простишь. — Простить их? — повторил Ота, поднимаясь на ноги. — Ты хочешь, простить их? Забыть все, что они сделали? Никогда. Если ты спросишь Ану-тя, готов спорить на что угодно, она не может смотреть на смерти в Гальте со спокойствием в сердце. Ты хочешь, чтобы я простил им то, что они сделали с ней? Боги, Данат. Если то, что они сделали, не зашло слишком далеко, то даже не знаю, что такое слишком далеко! — Он беспокоится не за них, — сказала из теней Идаан. Ота повернулся. Она сидела в одиночестве у задней стены комнаты с зажженной трубкой в руке, бледный дым поднимался из ее губ. — Он говорит, что есть преступления, за которые нельзя наказывать. Попытка восстановить справедливость заставит их только продолжаться и продолжаться. — И мы должны разрешить им уйти? — резко спросил Ота. — Мы должны безропотно принять то, что они сделали? — Ты сам сказал Эе это сделать, — вмешался Данат. — Она хотела найти способ исцелить людей от вреда, причиненного Стерильной; ты сказал ей смириться и принять то, что произошло. Верно? Ота разжал сжатые кулаки. Его разум застилали гнев и разочарование. Негромкий смешок Идаан наполнил комнату так, словно она зарычала. — Ну, и кто из нас невиновен, а? — сказала она, взмахнув трубкой. — Легко советовать прощение, когда яд проглотил кто-то другой. Гораздо труднее простить, если его дали тебе. — И что бы ты сделала на моем месте? — рявкнул Ота. — Убила бы их всех прежде, чем они смогли еще больше навредить миру, — сказала Идаан. — Маати, Ванджит, Эю. Всех. Даже Ашти Бег. — Нет, только не это, — сказал Ота. — Я не могу убить Эю. — Значит ты не может покончить с ними и не хочешь простить их, — подытожила Идаан. — Ты хочешь спасти мир, но не знаешь, что это означает. У тебе не слишком много времени, чтобы очистить свой разум, брат. И ты не сможешь ясно мыслить, пока наполовину тонешь в гневе. Данат принял позу согласия: — Именно это я и пытаюсь сказать. — Поднимись над ситуацией, — посоветовала Идаан. — Представь, что ты — кто-то другой. Не так покалеченный ею. Ота поднял руки, ладонями наружу, отказав им всем. Челюсть болела, в груди и горле жгло, кровь стучала в ушах. Он вылетел из комнаты. Что-то крикнул Данат, что-то негромко сказала Идаан. Он пошел по дороге, никто за ним не последовал. В голове звучала какофония голосов, принадлежащих ему и только ему. Один на темной дороге, он сурово раскритиковал Маати и Эю, Данат и Идаан, Баласара, Синдзя и Иссандру Дасин. Он выплеснул весь яд, который поднялся к его губам, и, наконец, сел, оперся спиной о старое дерево и стал бросать камни в никуда. Гнев растаял, оставил его пустым, как старая шкура. Солнце уже село, небо из темно-синего стало фиолетовым, потом фиолетовый цвет сменился на подсвеченную звездами черноту. Много лет он не был в одиночестве. Он сидел и плакал. Сначала только о потере Синдзя, но потом о флоте и Чабури-тан. Об Эе и о противоборствующих чувствах вины и предательства. О гальтах, слепых и умирающих. И закончились все так, как он и ожидал. Все реки ведут в море, а все его печали — к смерти Киян. — О, любимая, — сказал он пустому воздуху. — О, моя любимая. Ну почему все всегда идет плохо? Никто не ответил. Слезы высохли. Печаль и гнев ушли, сердце и сознание очистились. Дерево царапало спину, его кора была грубой, как сломанный камень. Не слишком удобно, но он разрешил себе продолжать опираться на него. В первый раз он обратил внимание на запах свежей земли и шуршание ветра, шевелившего верхушки деревьев, но не спускавшегося на дорогу, которую они покрывали тенью. Падающая звезда осветила небо и исчезла. Ота подумал, что для сына и сестры он весь день выглядел человеком, находящимся на грани убийства. Он выглядел так, будто сошел с ума. И это было почти правдой. Ночной воздух был холодным, одежда не спасала. Он пошел обратно на постоялый двор, скорее желая согреться, чем продолжить любой разговор. Странная тишина в сознании казалась хрупкой и успокаивающей. Войдя во двор, он точно знал, что не в состоянии поддерживать беседу. Двор наполняли злые голоса. Данат и капитан стражников стояли так близко, что почти касались грудью, и кричали друг на друга. Идаан стояла рядом с Данатом, скрестив руки на груди, ее лицо было обманчиво спокойно. За капитаном стояли стражники, держа в руках зажженные факелы. Ота разобрал слова вроде «защита» и «ответственность» от капитана, и «неуважение» и «мятеж» от Даната. Ота потер руки, чтобы избавиться от окоченения и решительно пошел к спорщикам. Капитан увидел его первым, его лицо было красным от притока крови и света факелов. Данату потребовалось на мгновение больше, только потом он посмотрел через плечо. — Мне кажется, спор возник из-за меня, — сказал Ота. — Мы только хотели убедиться, что вы в безопасности, высочайший, — приглушенно сказал капитан. Ота заколебался, потом принял позу извинения. — Мне было нужно побыть одному, — сказал он. — Я должен был сказать вам об этом до то, как ушел. Но если бы я ясно мыслил, мне вообще не надо было бы уходить. Пожалуйста, примите мои извинения. Это было то малое, что он мог сделать. Мгновениями позже стражники рассеялись по постоялому двору и конюшням. Запах погашенных факелов наполнил воздух, как огонь лес. Данат и Идаан остались на месте, стоя бок о бок. — Я должен извиниться и перед вами? — спросил Ота с кривой улыбкой. — Не требуется, — сказала Идаан. — Я только держала твоего парня под рукой на случай, если бы ты пересмотрел мой смертный приговор. — В следующий раз, может быть, — сказал Ота, и Идаан усмехнулась. — В этом месте можно выпить что-нибудь теплое? Юный трактирщик принес им лучшую еду, которую мог предложить постоялый двор — запеченую речную рыбу, с красным перцем и лимоном, сладкий рис, миндальное молоко с мятой, горячее сливовое вино и холодную воду. Они расселись по главному залу, все остальные посетители заворачивались обратно парами стражников, стоявшими у каждой двери. Ана и Ашти Бег погрузились в глубокий разговор о том, какой стратегии придерживаться в их положении новоприобретенной слепоты. Данат сидел у огня, глядя на них с неприкрытым желанием. Ота подумал, что щеки Аны вспыхнули бы, если бы она его увидела. Ота и Идаан сидели вместе за низким столом, передавая друг другу облупившиеся лакированные пиалы. Стражники, свободные от службы, заняли заднюю комнату, оттуда время от времени слышались взрывы смеха и песни. Мирная картина. Словно уставшая в дороге дружная семья собралась вечером у очага. Возможно, так оно и было. Но было и кое-что другое. — Ты выглядишь лучше, — сказала Идаан, доливая в его пиалу вино, от которого шел вяжущий и ароматный запах фруктов. — Только сейчас, — пробормотал Ота. — Позже я опять буду выглядеть хуже. — Значит ты принял решение? — спросила она. Он вздохнул. Ашти Бег проиллюстрировала свои слова широким непонятным жестом. Данат подкинул в очаг новую сосновую ветку. — Нет ответа, — сказал Ота. — Сейчас вся власть у них. Я могу только попросить их передумать. Это я и сделаю. Посмотрим, что произойдет. Я знаю, ты думаешь, что я могу догнать их и всех убить… — Я этого не говорила, — возразила Идаан. — Я сказала, что я бы так поступила. Мое мнение в таких делах… иногда подозрительно. Ота отхлебнул вино и аккуратно поставил пиалу на стол. — Мне кажется, ты подошла очень близко к тому, что можно назвать извинением, — сказал он. — Перед тобой, возможно, — сказала Идаан. — Я провела годы, разговаривая об этом с мертвыми. Они не очень-то отвечали. — Ты тоскуешь по ним? — Да, — ответила она без колебаний. — Да, тоскую. Они опять погрузились в молчание. Данат и Ашти Бег оживленно обсуждали этические проблемы показных боев. Ана хмуро слушала их, прижав руку к животу, словно съеденная рыба беспокоила ее желудок. — Если бы Маати был здесь сегодня вечером, — сказал Ота, — и потребовал бы должность императора, я бы охотно отдал ему. — Он бы вернул ее обратно через неделю, — улыбнулась Идаан. — Кто говорит, что я бы ее взял? Они выехали утром. Усталых лошадей заменили, остальные хорошо отдохнули. Повозки загрузили деревом, водой и углем. Ана выглядела хуже, но старалась держаться молодцом. Идаан не отходила от нее, словно личный телохранитель, к видимому неудовольствию Даната. Их преследовал холодный ветер, сдувавший листья с деревьев. Новости об отряде императора соседствовали с ошеломляющими рассказами о загадочном ребенке на постоялом дворе. Никакой посыльный больше не волновал Оту словами об огне или смерти. Дважды Оте чудилось, что Синдзя сидит рядом с ним, его платье, черное, как крыло летучей мыши, мокро от морской воды. И каждый раз он просыпался с неясным чувством покоя. И на каждой остановке они слышали, что поэты проезжали незадолго перед ними. Три дня назад. Потом два. Когда они добрались до реки Киин, темной как чай от свежеопавших листьев, оставался только день.