Маати посмотрел на нее. В костре треснула ветка, Эя повернула голову на звук. Выставленная вперед челюсть, злые серые глаза. Холодный ветер заставил подол ее платья колыхаться вокруг лодыжек, как флаг. — Нет, — сказал он. — Ты не в состоянии. — Я несколько недель изучала все это, — резко сказала Эя. — Только помоги мне собрать все вместе, и я смогу… — Ты сможешь умереть, — сказал Маати. — Я знаю, ты изменила пленение. Сейчас тебе этого не сделать. Во всяком случае до тех пор, пока мы не изучим изменения. Слишком много поставлено на Ранящего, чтобы вот так, в панике, бросаться пленять. Мы подождем. Ванджит может вернуться. — Маати-кво… — начала Эя. — Она одна в лесу, без еды и теплой одежды, — сказал Маати. — Она чувствует себя замерзшей, испуганной и преданной. Поставь себя на ее место. Она обнаружила, что ее собирались убить единственные друзья в этом мире. Андат, безусловно, изо всех сил подталкивает ее, стремясь к свободе. Она даже не взяла суп. Она — холодная, голодная и растерянная, и мы — единственное место, куда она может отправиться за помощью или утешением. — При всем уважении, Маати-кво, — сказала Маленькая Кае, — вы, первым делом, собирались убить ее. Она не вернется. — Мы не знаем, — мрачно сказал Маати. — И не можем быть уверены. Но утро пришло без Ванджит. Небо стало слегка менее черным, потом серым. Утренние птицы — зяблики, жаворонки и другие, чьих имен Маати не знал — разорвали тишину разноголосым щебетом и криками. Деревья-тени стали глубже, ряд за косматым рядом становился серым, потом коричневым и, в конце концов, настоящим. Поэт и андат ушли в глухомань, и, когда розовая буйная заря поползла с востока, стало ясно, что они не вернутся. Маати раздул последние ночные угольки, разжег костер и сварил чай для четырех оставшихся. Большая Кае не переставала плакать, несмотря на постоянное внимание Маленькой. Эя сидела, завернутая в одежду, которую носила прошлой ночью. Она выглядела осунувшейся. Маати сунул ей в руку пиалу с теплым чаем. Никто не разговаривал. В конце концов Маати взял пояса из их запасных платьев и сделал веревку. Он вел Эю, Эя — Маленькую Кае, а Маленькая Кае — Большую. Непристойная пародия на игру, в которую он играл ребенком, и он прошел всю дорогу на лодку, предупреждая о препятствиях, мимо которых проходил — деревьях, ямах, участках грязи. Палатки и кухонные принадлежности они оставили на берегу. К удивлению Маати лодка уже плыла. Лодочник и его помощник молча и ловко — из-за долгой практики — двигались по палубе суденышка. Маати крикнул, лодочник остановился, посмотрел на них и его челюсть отвисла от удивления — первая сильная эмоция, которую Маати видел от него. — Нет, — сказал лодочник. — В соглашении этого не было. А где еще одна? Та, которая с ребенком? — Не знаю, — крикнул в ответ Маати. — Осталась в ночи. Помощник, угадав намерение лодочника, начал вытаскивать доску, соединявшую лодку и липкую темную грязь. Маати заорал, бросил веревку, на которой вел Эю, прыгнул в ледяной поток и схватился за уходящий деревянный мост. — Мы так не договаривались, — сказал лодочник. — Пропавшие девушки, слепые девушки? Нет, ничего такого на моей лодке. — Мы умрем, если вы нас бросите, — сказала Эя. — Вот этот сможет присмотреть за вами, — крикнул лодочник, указывая в сторону Маати, глубоко погрузившегося в речную грязь. Это было бы смешно, если не было бы ужасно. — Он стар и умирает, — сказала Эя, подняв свою сумку целителя так, словно она доказывала обоснованность ее точки зрения. — Если у него произойдет сердечный приступ, получится, что вы бросили здесь всех женщин, на верную смерть. Лодочник нахмурился, посмотрел на Эю, потом опять перевел взгляд на Маати. Наконец он сплюнул в воду: — Да первого предместья. Я довезу вас до туда, и не дальше. — Это все, что мы просим, — сказала Эя. Маати показалось, что он слышит шепот Маленькой Кае «Я могу попросить и больше», но был слишком занят, ставя доску в нужное положение. Не самая простая задача — провести трех слепых женщин на лодку по ненадежной доске, — но Маати и помощник справились, замочив только подол Маленькой Кае. Когда сам Маати, наконец, втащил себя на лодку, он полностью вымок в холодной воде и выпачкался в грязи от пояса до сапог. Хлюпая грязью, он дошел до кормы и сел около печи, там, где разрешил лодочник. Эя крикнула ему, он прокричал в ответ, и она шла на звук его голоса, пока не села рядом. Лодочник и его помощник не говорили с ними и не встречались с Маати глазами. Помощник прошел на нос, сделал что-то непонятное и крикнул. Лодочник ответил, лодка сдвинулась, ее колесо застучало и зашлепало по воде. Они выплыли на стремнину. Итак, они оставили Ванджит в лесу. Единственного в мире поэта и андата на ее бедре. Одну в лесу, на который вот-вот обрушится зима. Что она будет делать? Как она будет жить, эта отчаявшаяся женщина? Какое мщение она готовит всему миру? Маати посмотрел на танцующее в печи пламя. — На юг было бы быстрее, — сказал Маати. Лодочник посмотрел на него, пожал плечами и что-то пропел, Маати не смог разобраться слова. Помощник ответил, и лодочник повернул руль. Гребное колесо забило быстрее, лодка рванулась вперед. — Дядя? — спросила Эя. — Все развалилось, — сказал Маати. — Мы ничего не можем сделать отсюда. Искать ее в половине всех диких южных лесов Утани? Нам нужны люди. Нам нужна помощь. — Помощь, — повторила Эя так, словно он предложил достать звезду с неба. Маати попытался что-то сказать, но печаль и гнев сжали его горло. Он негромко выругался и заставил слова выйти наружу. — Нам нужен Ота-кво, — сказал Маати. Глава 25 — Ты вернешься домой? — спросила Ана. — Когда все это закончится, я имею в виду. — Зависит от того, что ты понимаешь под словом «закончится», — ответила Идаан. — Ты имеешь в виду, что мой брат уговорит поэтов оживить всех умерших в Гальте и Чабури-Тане, восстановить город и убить пиратов, после чего отпустить андата и утопить все их книги? Если ты имеешь в виду что-то похожее, значит ты ждешь вчерашний день. Ота задвигался, делая вид, что еще спит. Солнце позднего утра грело его лицо и одежду, негромкое хихиканье реки в борта лодки и низкий, ровный плеск гребного колеса сливались во что-то вроде мелодии. Уснуть казалось весьма просто, но тело болело, сжималось и жаловалось, несмотря на три слоя материи между его спиной и палубой. Если он встанет, будут разговоры, предположения и решения. Пока он делает вид, что спит, он может позволить себе плыть по течению. Не самое удобное передвижение, но передвижение. — Ты не можешь считать, что мы будем гнаться за этими людьми всю оставшуюся жизнь, — сказала Ана. — Да, надеюсь, мы проживем подольше, — согласилась Идаан. — Итак. Если все это закончится таким образом, что я смогу вернуться к Семаю, тогда я согласна. Мне нравится его общество. — И он примет тебя, хотя ты уезжала так надолго? Ота услышал улыбку в ответе Идаан. — Он прощал мне кое-что похуже. Почему ты спрашиваешь? — Не знаю, — ответила Ана и через мгновение добавила: — Потому что я пытаюсь его себе представить. Ну, мир, каким он будет. Раньше я никогда не уезжала из Гальта, только один раз ездила на переговоры в Эймон. И я хотела бы вернуться туда. Актон. Киринтон. Но их больше нет. — Да, похоже на то, — согласилась Идаан. — Мы не знаем точно, насколько там плохо, но, клянусь, там нет ничего хорошего. Настала тишина, которая означала только отсутствие человеческих голосов. Река, птицы, ветер, все они продолжали их длинный нечеловеческий разговор. Не настоящая тишина, только кажущаяся. — Я думала о том, что делала бы без всех вас, — сказала Ана. — И потом представила себе… Что можно сделать, если город охватит огонь, которого никто не видит? Как можно его потушить? — Никак, — холодно ответила Идаан, просто констатируя факт. — Я думаю об этом, — сказала Ана. — И думаю все больше и больше. Будущее, все то, что может пойти не так. Опасности. Я спрашиваю себя, всегда ли так происходит, когда… Идаан щелкнула языком. — Ты не обманул никого, брат, — сказала она. — Мы все знаем, что ты проснулся. Ота, не открывая глаз, перекатился на спину и принял позу жалкого отрицания. Идаан хихикнула. Он открыл глаза. Высоко над ним висел купол бледно-синего неба, горящее белым солнце обжигало глаза. Ота сел, спина болела так, словно кто-то бил по ней палками. Ашти Бег спала в нескольких ярдах от него, подложив руку под голову. У каждого борта лодки сидела пара стражников, еще несколько расположились на носу и корме, глядя на неизменяющуюся реку. Данат присоединился к наблюдателям на носу и, казалось, о чем-то разговаривал с ними. Приятное зрелище. После того, как Ота исчез из постоялого двора, он беспокоился, что между Данатом и капитаном охраны могла возникнуть неприязнь. Но, похоже, Данат специально вел себя так, чтобы этого не произошло. Ота выбрал бы лодку побольше, но печи на корме были надежными, колесо — новым; да и выбора почти не было. На набережной стояли всего три лодки, и даже император не мог сотворить из воздуха четвертую. Ана и Идаан сидели рядом на скамье, высотой в голень, держась за руки. Ота уже и раньше замечал, что Ана и Ашти Бег стремились касаться кого-нибудь. Словно после потери зрения у них возник голод на людей, и они переплетали пальцы с теми, кто находился рядом. — Вы обе чудесно выглядите, — сказал Ота. — А твои волосы выглядят так, словно в них мыши устроили гнездо, — сказала Идаан. Кончики пальцев Оты подтвердили ее оценку. На самом деле все они были не очень-то ухоженными. Слишком много недель в дороге. К тому же они мылись тряпками в чуть теплой воде и выглядели достаточно сомнительно. Где-то к востоку от Утани к ним присоединилась колония вшей, которая все еще занимала их вечерами. Ота представил себе, что в таком виде идет по дворцам в Утани и улыбнулся. Он подошел к борту, где стояли ведро и веревка, как раз для подобных ситуаций. Под взглядами стражников он сам опустил веревку в реку и набрал воду в ведро. Когда он встал на колени и вылил ведро на голову, ему показалось, что внутри образовался лед. Он ухнул, содрогнулся и откинул волосы назад. Идаан, сзади, засмеялась. Он подошел к ним, и Ана протянула ему кусок материи, чтобы он мог вытереться и обсушиться. И так всю дорогу. Сзади лежала трагедия, впереди — полная неопределенность. Его глодали страхи, вина и печаль, но сестра сидела здесь, весело смеясь вместе с ним. И его сын. Их окружала река — холодная, неудобная и прекрасная. Каждый день означал еще больше смертей, но плыть быстрее было невозможно. Ота вспомнил, что, будучи моложе, часами сидел на носу и хмуро смотрел на воду, словно одной силой воли мог сделать из вещей то, чем они не были. Сейчас, в старости, он мог отложить свое нетерпение на какое-то время, сдержать энергию до того мгновения, когда она может что-то изменить. Он научился отдыхать. Возможно, философы назвали бы это мудростью. Где-то впереди Маати, Эя и новый поэт ехали в Утани, чтобы, как он считал, заявить о своей победе. Эя, возможно, уже пленила своего андата и вернула женщинам городов Хайема их матки. Тогда опять появятся дети, новое поколение займет место старого. Гальт принесут в жертву, и мир станет таким, как был. На месте разрозненных городов возникнет империя с андатами, рабами духа и воли, которая поставит себя над всем остальным миром. Пока не придет новый Баласар Джайс, который ее свергнет, и весь цикл страданий и отчаяния начнется заново. — Ты выглядишь мрачным, — сказала Идаан. — Закаляю себе на случай неудачи, — ответил Ота. — Мы очень скоро нагоним их, я полагаю. И… — …ты подумаешь о прощении, — сказала Идаан. Ота поглядел на Ану, сосредоточенно слушавшую разговор. Идаан покачала головой: — Девушка достаточно сильна духом, чтобы знать правду. Неправильно смягчать ее. — Пожалуйста, — сказала Ана. Ота глубоко вздохнул и дать возможность воздуху выскользнуть наружу. Речная вода оставила холодный след на его спине. На восточном берегу взлетело полсотни ворон, испуганных чем-то на земле или друг другом. — Если мы потеряем Гальт, — сказал Ота, замолчал и начал опять, медленнее. — Если мы потеряем Гальт, я не верю, что смогу простить их. Я знаю, что ты скажешь, что скажет Данат. Я постараюсь. Я постараюсь сделать все, чтобы остановить это, даже если это означает согласиться с тем, что я потерпел поражение, но простить их… это не в моих силах. Я слишком стар, чтобы прощать и… — И? — сказала Идаан так, словно была согласна. — Я не понимаю, — сказала Ана. — Ты не понимаешь, потому что никогда никого не убивала, — сказала Идаан. Ота взглянул на нее. В темных глазах Идаан читалось сочувствие. Когда она продолжила, слова были адресованы Ане, но взгляд обращен на него. — Мало кто знает, что в молодости мой брат кое-что сделал. Только его лучший друг, Маати, знал все его тайны. А от него Семай. И я, тоже, одна из тех немногих, кто знает, что произошло в Сарайкете много лет назад.