Она иронически фыркнула, но Ота увидел, что набрал очко. Она какое-то время думала, потом, с глубоким вздохом, разрешила себе расслабиться. — Хорошо. Похоже, мы пришли к соглашению. — Да, — сказал Ота. Она встала и приняла позу, которую явно тренировала со специалистом по этикету. Приветствие, с нюансами сформированного договора и неформальностью, которая приходит вместе с более близкими отношениями. — Добро пожаловать в мою семью, высочайший, — сказала она на родном языке. Ота ответил позой того, кто принимает приглашение, и если она даже не поняла точный смысл, суть она уловила. После того, как она ушла, Ота пошел через сад, никто из встречных даже не пытался говорить с императором. Деревья, казалось, стали более прямыми, чем он их помнил, а птицы пели более нежно. Наполовину неосознанная усталость исчезла, он чувствовал себя бодрым и энергичным, каким не был много месяцев. Наконец он дошел до своих апартаментов, своей комнаты, своего стола. Киян-кя, похоже дела идут хорошо, несмотря ни на что… Глава 2 Маати Ваупатай узнал о смерти сына от рук гальтских солдат почти за десять лет до того дня, когда до него дошла новость о пакте Оты. Тогда он, беглец, только что брошенный собственными спутниками, отправился на юг, как раненая лошадь, ищущая путь домой. Но он искал не сам город, а женщину. Лиат Чокави, владелица и распорядительница дома Каян, приняла его. Они дважды были любовниками — однажды еще почти детьми, а потом еще раз, сразу перед войной. Она рассказала ему о судьбе Найита — его зарезали во время последней атаки на Мати, когда он защищал сына императора, Даната. Она говорила бледным голосом женщины, которой больно до сих пор. Если бы Маати надеялся, что его бывшая возлюбленная возьмет его в мужья, они бы не пережили разговора. Он оставил ее дом с мукой в сердце и с тех пор ни разу с ней не разговаривал. Два года спустя он взял первую ученицу, женщину по имени Халит. С того времени его жизнь приобрела цель. Он изменился, стал учителем, агентом надежды, дай-кво новой эры. И это оказалось не так привлекательно, как звучало. Все это утро он пролежал в маленькой комнатке, которая сейчас была его домом, щурясь от грязного света, пробивавшегося через промасленную бумагу на окнах, и думая об андатах. О мыслях, обретших плоть, об идеях, получивших человеческий облик и волю. Маленьких богах, которых держит в узде только существование поэтов, пленяющих их и знающих лучше всех. Исторгающий Зерно Грядущего Поколения, иначе называемый Бессемянным. Нисходящая Влага, называемая Росой или Стражницей Моря. Размягченный Камень, не имевший другого имени. И его собственная Разрушающая Зерно Грядущего Поколения, или Неплодная, которую Маати пленил неправильно и которая переделала мир. Уроки, которые он получил, будучи мальчиком, разговоры, которые он вел как человек и поэт, все они вернулись к нему, хотя и смутно. Отрывки и отдельные мысли, догадки, но не все шаги, которые привели его сюда. В комнате запищал комар, Маати отмахнулся. Обучать девушек было непросто, все равно, что рассказывать о своей жизни и находить в ней дыры. Он знал структуры грамматик и метафор, истории о жизни давно умерших поэтов и о пленениях, которые они сумели совершить, знал об оккультных связях между абстракциями, вроде форм и чисел, и материальным миром, хотя и не помнил, как выучил их. Любая прочитанная им лекция была наполовину изобретением. Чтобы ответить на любой вопрос, он должен был сам решить проблему в уме. С одной стороны, это было странно, все равно, что использовать огромный дворец для обучения того, как строить фундаменты. С другой, это сделало его более лучшим поэтом и более лучшим учителем, чем он стал бы при иных обстоятельствах. Он сел, раскладушка застонала под его весом. Маленькая тихая комната, мокрые каменные стены и запах грибов. Думая об окружающих его предметах и о высших достижениях древней грамматики, Маати встал и поднялся по короткой лестнице. Склад стоял пустым, через высокие узкие окна лились звуки легкого дождя и приглушенный дневной свет. Эхо его шагов металось по импровизированному лекционному залу. Скамьи из старого треснувшего дерева стояли около достаточно гладкой стены, на которой можно было писать мелом. На камне еще белели последние записи, сделанные прошлым вечером. Маати прищурился на них. Возраст — вор. Он забрал его ровное дыхание, заставил сердце биться в неурочное время и украл сон. Но худшим из всех этих мелких оскорблений было зрение. Он никогда не думал о том, что нормальное зрение — благословление, пока глаза не начали подводить. От усилий слегка заболела голова, но он нашел диаграмму, о которой помнил, обвел ее кончиками пальцев, обдумал и только потом взял тряпку из ведра с водой, стоявшего за маленькой кафедрой, и стер записи. Сегодня вечером он начнет с четырех категорий бытия и их взаимосвязей. Тонкое место, но без него девушки никогда не создадут достойное пленение. Сейчас их было пять: Ирит, Ашти Бег, Ванджит, Маленькая Кае и Большая Кае. Полгода назад, их было семь, но Амнит попробовала пленить, проиграла и была наказана. Лисат сдалась и ушла. К лучшему, на самом деле. Лисат была добросердечной девушкой, но тупой как корова. Итак, пять. Или шесть, если считать Эю. Эя была даром богов. Она проводила дни в дворцах Утани, играя роль дочери императора. Он знал, что она не любила такую жизнь, но вела ее, чтобы еда и деньги добрались до Маати. Будучи частью двора, она могла слышать разговоры тех, кто прислуживал ей, и услышала про спор о праве собственности на находившийся в предместье склад, причем обеим сторонам было запрещено посещать здание, пока суд не вынес решение. Вот уже два месяца складом владел Маати и начал чувствовать его своим. Он бросил тряпку в ведро, нашел толстый кубик мела и начал рисовать схему для вечерней лекции. Интересно, сможет ли Эя присоединиться к ним. Она была хорошим учеником, когда могла ускользнуть из дворца. Она задавала хорошие вопросы. Грубая железная ручка повернулась с таким звуком, словно упал молоток, и открылась маленькая, размером с человека дверь, находившаяся рядом с большими подвижными стенами, предназначенными для тележек и фургонов. Неяркий серый свет обрисовал силуэт женщины. Не одна из Кае, но его глаза не смогли различить черты ее лица. И только когда она вошла внутрь, закрыв за собой дверь, он по походке узнал Ванджит. — Сегодня ты рано, Ванджит-тя, — сказал Маати, поворачиваясь обратно, к стене и мелку. — Я подумала, что смогу вам помочь, — сказала она. — Как вы себя чувствуете, Маати-тя? Ванджит была с ним уже почти год. Она пришла в его тайную школу так же, как и все остальные, благодаря ряду счастливых случайностей. Одна из его студенток — Амнит — разговорилась с ней и между ними обоими проскочила искра. Амнит представила Ванджит как кандидатку, готовую присоединиться к их работе. Маати принял ее, хотя и неохотно. Девушка, несомненно, обладала блестящим умом. Но она была еще ребенком, когда в Удун ворвались гальты, и осталась единственной выжившей из всей семьи; память об этом убийстве время от времени касалась ее глаз. Она могла смеяться, говорить или петь, но носила шрамы как на теле, так и на душе. За те месяцы, которые он работал с ней, Маати понял, что так нервировало его при первых встречах с этой девушкой: из всех студенток она больше всего походила на него самого. Он тоже потерял на войне семью — своего почти-сына Найита, свою любовницу Лиат, и человека, которого считал лучшим другом. Оту, императора Хайема. Оту, любимца богов, который если и падал, то только на ложе из розовых лепестков. Они не все умерли, но они были потеряны, для него. — Маати-тя? — спросила Ванджит. — Я сказала что-то неправильное? Маати мигнул и принял позу вопроса. — Вы выглядите злым, — объяснила она. — Ничего, — сказал Маати, перекладывая мелок в другую руку и стряхивая боль с пальцев. — Ничего, Ванджит-кя, просто мой ум куда-то уплыл. Входи, садись. Тебе ничего не надо делать, но ты можешь составить мне компанию, пока я готовлюсь. Она села на скамью, подогнув под себя одну ногу. Он заметил, что дождь вымочил ее волосы и плащ, на сапожки налипла грязь. Она шла пешком по такой погоде. Маати заколебался, мелок наполовину вернулся к камню. — Или, — сказал он медленно, — возможно я должен спросить, хорошо ли ты себя чувствуешь? Она улыбнулась и приняла позу, отметающую все опасения. — Просто плохой сон, — ответила она. — Вот и все. — О ребенке, — сказал Маати. — Я могла чувствовать его в себе, — тихо сказала она. — Я могла чувствовать, как бьется его сердце. И это очень странно. Я ненавижу сны о нем. Ночные кошмары, в которых я возвращаюсь на войну, заставляют меня кричать и просыпаться, но, по меньшей мере, я радуюсь, когда сон кончается. Но когда я вижу сон о ребенке, я счастлива. Я в покое. И потом… Она показала на бездетный мир вокруг них: — Самое худшее, что я хочу спать, видеть сон и никогда не просыпаться. Сердце Маати зазвенело симпатией, словно кристальный бокал, который звенит при звуке большого колокола. Сколько раз ему снилось, что Найит жив? Что этот мир не сломан, или сломан, но не им? — Мы приведем его в мир, — сказал Маати. — Надо верить. Каждую неделю мы подходим ближе и ближе. Как только мы построим достаточно надежную грамматику, все будет возможно. — Мы действительно подошли близко? — спросила Ванджит. — Скажите честно, Маати-тя. Каждую неделю, которую мы потратили на это, я думаю, что мы на краю, и каждую неделю оказывается, что за краем есть еще что-то. Он сунул мелок в рукав и сел рядом с девушкой. Она наклонилась вперед, и он подумал, что на ее лице не отчаяние и не стыд, а что-то связанное с обоими. — Мы подходим все ближе, мы уже совсем близко, — сказал он. — Я знаю, ты не можешь этого видеть, но сейчас каждая из вас знает об андатах и пленении больше, чем я узнал после года учебы у дай-кво. Вы умные, самоотверженные и талантливые. И мы можем сделать эту работу, вместе. Я знаю, прозвучит ужасно, но когда Сиимат не сумела пленить и заплатила цену… я не говорю, что обрадовался. Я не могу этого сказать. Она была храброй женщиной и обладала блестящим умом. Мне не хватает ее. Но то, что она и все остальные умерли, означает, что мы очень близко. Десять пленений, закончившихся неудачами, десять трупов. Его павшие солдаты, подумал Маати. Его девушки, которые пожертвовали собой. И вот Ванджит — мокрая, как крыса в канале, и печальная до мозга костей, — которой не терпится попытаться, не терпится рискнуть жизнью. Маати взял ее маленькую руку в свою. Девушка улыбнулась стене. — Это произойдет, — сказал он. — Я знаю, — тихим голосом сказала она. — Но очень трудно ждать, когда сон повторяется чуть ли не каждую ночь. Маати какое-то время сидел с ней, их разделяли только стук дождя и пение птиц. Потом встал, выудил мелок из рукава и опять подошел к стене. — Если хочешь, можешь зажечь огонь в очаге кабинета, — сказал Маати. — И мы сможем удивить остальных свежезаваренным чаем. Не слишком надо, но даст девушке чем заняться. Он щурился на фигуру, которую нарисовал, пока линии не стали четко видны. Ах, да. Четыре категории бытия. Дождь уже ослаб, когда появились остальные. Большая Кае проверила шторы на окнах, беспокоясь, что луч света может выдать их присутствие, а Ирит зажгла слабые мигающие фонари, похожие на воробьев. Малая Кае и Ашти Бег поправили стулья и скамьи, веселый голос женщины помоложе резко контрастировал с сухим голосом женщины постарше. Запах древесного дыма и чай сделали их класс-склад более уютным. Ванджит налила чашки для каждой студентки, и они заняли свои места. Слабый свет затемнял камень, так что надписи мелом, казалось, висели в воздухе. Какое-то мгновение Маати медлил, вспоминая своих преподавателей, их лекции. Он добровольно стал одним из них. — Мир, — начал Маати, — имеет две основные структуры. Есть физическая, — он шлепнул по камню рядом с собой, — и есть абстрактная. Два плюс два всегда четыре, независимо от того, говорим ли мы о крупинках песка или о скаковых верблюдах. Двенадцать можно было разбить на две группы по шесть или три по четыре задолго до того, как кто-то сформулировал этот факт. Абстрактная структура, вы понимаете? Они наклонились к нему, как цветы к солнцу. Маати увидел голод в их лицах и развороте плеч. — Теперь, — сказал Маати. — Требует ли физическое абстрактное? Давайте. Думайте! Может ли быть что-то физическое, не имеющее абстрактной структуры? Последовало молчание. — Вода? — спросила Малая Кае. — Если сложить вместе две капли воды с двумя каплями воды, получим одну большую каплю. — Вы забегаете вперед, — сказал Маати. — Это называется доктрина о минимальном подобии. Вы еще не готовы изучать этот вопрос. Я имею в виду другое: есть ли что-нибудь физическое, что не может быть описано абстрактной структурой? Я ответил правильно на этот вопрос, когда мне еще не было десяти зим. — Нет? — предположила Ирит. — Сколько из вас думают, что она права? Займите твердую позицию, за или против. Вперед! Хорошо. Да, Ирит права, — сказал Маати и сплюнул на пол у своих ног. — Все физическое имеет абстрактную структуру, но не все абстрактное нуждается в физическом. Это и есть то, что мы здесь делаем. Это и есть та асимметрия, которая разрешает андату существовать. На всех их лицах, повернутых к нему, было то же самое выражение. Голод, подумал он, или отчаяние. Или тоска, из которой на полпути выковали что-то более сильное. Это давало ему надежду. После лекции Маати заставил их пробежаться по упражнениям в грамматике, а потом, когда встала луна, задымили фонари и вылезли крысы, которые шуршали и пищали из теней, он и студентки рассмотрели неудавшиеся пленения женщин, погибших до них. Медленно, но в них начало развиваться понимание того, что означает схватить андата, пленить мысль и перевести ее в другую форму. Дать ей свободу воли и человеческую форму. Всю оставшуюся жизнь сохранять пленение в своем сознании. Удерживать духа от возвращения в естественное состояние небытия — все равно, что держать камень над колодцем: поскользнись, и он исчезнет. Знание росло в них; Маати видел это по их позам и слышал по вопросам, которые они задавали. Он уже почти достиг конца программы на этот вечер, когда маленькая дверь на улицу опять распахнулась. Внутрь влетела тяжело дышащая Эя. На ней был серый плащ, надетый поверх шелкового платья, украшенного всеми цветами заката. Остальные замолчали. Маати, стоявший перед стеной, покрытой белыми призрачными символами и графиками, принял позу, которая выражала тревогу и спрашивала о причине. — Дядя Маати, — сказала она между вздохами, — пришли новости из Гальта. Мой отец. Маати задвигался так, словно собирался принять несколько поз одновременно, но не принял ни одной. Эя мрачно посмотрела на него. — На сегодня все, — сказал он. — Приходите завтра.