Большаков Пришлось создавать видеоконференцию, чтобы в обсуждении могли поучаствовать и Дзюба, и застрявший в пробках адвокат Орлов. Вера Максимова приехала первой и терпеливо ждала возле подъезда: ключей от квартиры Ионова у нее не было. Она ежилась от холода и надвигала поглубже капюшон, чтобы спрятать лицо от ледяного дождя, смешанного со снегом. Большаков тоже выехал заранее, и хотя приехал позже Веры, но все равно, когда они поднялись в квартиру, до назначенного времени сбора оставалось еще минут двадцать. — Замерзла? — спросил Константин Георгиевич, заметив, что Вера не стала снимать куртку. — Давай пять капель горячительного налью в рамках профилактики простуды. От спиртного Вера отказалась. — Лучше потом. Сейчас нельзя мозгами рисковать, момент ответственный. Большаков включил компьютер, проверил скайп, произвел все необходимые манипуляции, которые позволят Орлову и Роману подключиться к общему разговору. Ему хотелось поговорить с Верой о том, что его тревожило, и Константин Георгиевич решил, что сейчас момент вполне подходящий. И время есть, и третьих лиц нет. Шарков звонил недавно, приедет точно ко времени, а то и опоздает минут на пять-десять. — Как ты думаешь, мне не нужна помощь специалиста? — спросил он прямо в лоб. Вера удивленно посмотрела на него, вытащила руки из рукавов куртки и накинула ее на плечи. — Специалиста в чем? В какой области? — В психологии, не знаю… Или уже в психиатрии. Она уселась в кресло, поджав под себя ноги, запахнула полы куртки. — Поконкретнее можно? Костя, мы с тобой знакомы пятнадцать лет, давай без экивоков. — Ну, если без экивоков… Ты мне скажи как психолог: я не произвожу впечатления человека, у которого есть проблемы с психикой? — Нет, не производишь. А должен? Большаков глубоко вздохнул и рассказал о своих страхах. Жена хочет усыновить ребенка. А он боится, ему кажется, что он не сможет еще раз пройти через то, что пришлось пережить, пока росли и взрослели Лина и Славик. Он понимает, что Юлии Львовне этот ребенок необходим. Он все понимает. Но он боится. И ему кажется, что страхи его имеют нездоровую природу. — Я даже подумал, что у меня тяжелый невроз, — признался он в заключение. — А ты что думаешь? Если у меня действительно невроз, то я не имею права начинать растить и воспитывать маленького ребенка, я его просто изуродую своим воспитанием. Вера рассмеялась, звонко, но негромко. — Костик, да ты здоровее всех полицейских, которых я знала! Ты абсолютно здоров. Если бы было допустимо такое выражение, то я бы сказала, что ты просто патологически здоров. Таких умных и в то же время здоровых вообще не бывает. Природа же скупая, она дает чего-то много, а остального по чуть-чуть, поэтому дураки обычно здоровее умных. На тебе природа явно ошиблась, отсыпала и ума, и характера, и психического здоровья щедрой рукой. Судя по твоим детям, с физическим здоровьем у тебя тоже все в порядке. Они помолчали. — Ты не хочешь приемного ребенка? — спросила Вера. — Я боюсь. Боюсь, что не смогу опять пройти через это… Через постоянный страх, ежеминутное беспокойство… Боюсь сорваться, не справиться. И тогда Юля останется с ребенком и инвалидом на руках. — Понятно. Вера снова замолчала, глядя на Большакова серьезно и внимательно, без малейшего следа насмешки. — Костик, в одной умной книге я вычитала замечательную по своей простоте мысль: нельзя ехать на машине, глядя в зеркало заднего вида. Понимаешь, о чем я? — Не очень, — признался Константин Георгиевич. — Тогда пойдем последовательно. Дорога позади и дорога впереди — это одна и та же дорога? — Если это шоссе — то да, одна и та же. — Когда смотришь в зеркало заднего вида на ту часть шоссе, которая осталась позади, можно сделать вывод о том, какое шоссе впереди? — Ну, в принципе, можно, — ответил он, не особенно, впрочем, уверенно. — Полотно такое же… Хотя нет, не обязательно. Позади все могло быть гладко, а впереди колдобина или еще что-то. — Хорошо, — кивнула Вера, слегка улыбнувшись. — Можно даже допустить, что колдобины никакой нет и шоссе такое же гладкое впереди, как и позади. Так можно вести машину, ориентируясь на зеркало? — А другие машины? Другие участники движения? Они же меняются каждую секунду, и меняется вся дорожная ситуация… Он запнулся. — Ты права. Я идиот. Спасибо, Верочка. Она, похоже, согрелась, стянула куртку и собралась встать с кресла. Большаков протянул руку, взял куртку. — Сиди, я повешу. Хочешь чаю? Вера отрицательно помотала головой. Генерал Шарков приехал без опоздания, минута в минуту, велел подключаться, пока он сварит кофе. Впервые за все годы он собрался варить кофе только для себя, даже не предложил остальным. Это было так не похоже на Валерия Олеговича! И полковник Большаков понял, что генералу совсем хреново. Орлов рассказывал долго и подробно, его все время перебивали вопросами, Вера что-то строчила в большом блокноте с твердой обложкой, который она пристроила себе на колени. Большаков то и дело поглядывал на нее и удивлялся: она совершенно не умела работать за столом, дома у нее все записи лежат на полу, и он множество раз видел, как она ползает на коленях вокруг своих материалов, то садясь по-турецки, то подворачивая ногу под ягодицы. Если нужно было что-то записывать, Вера предпочитала делать это как угодно — сидя на полу, на диване, в кресле, но только не за столом. Стулья и столы она использовала тогда, когда нужно было оглашать выводы и заключения. «Обдумывание — это мое личное дело, — объясняла Вера. — А доклад — это работа, и все должно быть по-деловому». Когда выслушали Бориса Александровича, Шарков требовательно посмотрел на Веру. Та легко выскользнула из кресла, в котором сидела, свернувшись клубочком, и Константин Георгиевич подивился ее совсем еще девичьей гибкости. Сам он, просидев без малого час в такой позе, разгибал бы ноги и спину медленно и со скрипом. Вера пересела к столу, поправила очки в красивой оправе, зачем-то дернула себя за выбившийся из прически кудрявый локон. — Итак, что мы имеем? — начала она сухим строгим тоном. Она всегда начинала так, словно перед ней сидели нерадивые ученики, но очень скоро, буквально через несколько минут, сбивалась на свой обычный тон, слегка насмешливый и, на поверхностный взгляд, даже будто бы легкомысленный. Ребенок, выросший в деструктивной среде. Между родителями конфликт, мать занимается материальной стороной жизни, внимания и тепла сыну не дает. Зато отец много времени посвящает ребенку. Это особенно важно в первые три года жизни. О патологии беременности и патологии в родах сведений нет, поэтому говорить об органических поражениях центральной нервной системы на данный момент нельзя. Но родители ссорятся, и ребенок это чувствует. Идет сензитивный период, когда ребенок без критики воспринимает все происходящее, становясь на сторону одного из родителей. Совершенно очевидно, что Игорь принял сторону отца, доброго и внимательного. Дети очень наблюдательны, они прекрасно видят ложь и фальшь. Если мама постоянно лгала, рассчитывая на то, что ребенок маленький и ничего не поймет, то она глубоко заблуждалась. Если она ссорилась с папой, полагая, что сын этого не заметит, то заблуждалась еще глубже. Трагедия произошла, когда ребенку было 12 лет, ранний пубертатный период, самый благоприятный для формирования ядерной психопатии под влиянием тяжелой психотравмы. В вину отца мальчик не верил, он искренне не понимал, как его папа, такой добрый и заботливый, мог кого-то убить, тем более свою жену. То есть ребенок получил двойную травму: внезапная и ужасная смерть матери и несправедливое, по его мнению, обвинение и осуждение любимого отца. Психопатия формировалась по параноидальному типу. К тетке, опекавшей его, Игорь никаких чувств не испытывал, воспринимая сестру отца как неизбежное зло, которое нужно просто перетерпеть, коль уж нельзя до совершеннолетия жить одному. Людям подобного типа свойственно потребительское отношение к другому человеку, то есть использование его для реализации основной идеи. Можно предположить, что в подростковом возрасте основной идеей Игоря было «стать взрослым и помочь отцу доказать свою невиновность», а для этого вполне подходила тетка и вся ее семья — в любом случае это лучше, чем жизнь в детском доме. После освобождения отца из колонии и возвращения из армии Игорь, по всей видимости, рассчитывал использовать именно отца, как это ни парадоксально. Отец виделся ему источником главной помощи в деле реабилитации. Но Вадим Семенович от участия в деле отказался, оставив Игоря один на один с идеей доказать, что милиция плохая, прокуратура тоже плохая, суд ничем не лучше и была совершена огромная несправедливость. Впоследствии, уже после смерти отца, Игорь точно так же потребительски отнесся к своей жене Жанне: она была для него привлекательна ровно до тех пор, пока сочувствовала его борьбе и сопереживала. Как только ей надоела эта борьба и разговоры о ней, Игорю надоела и сама Жанна. Опираясь на сведения о том, что Игорь не курил, не употреблял спиртного, не увлекался играми, можно с большой вероятностью утверждать, что он вообще не склонен к аддиктивному поведению, у него вряд ли формируются негативные химические зависимости. Ему не нужны искусственные стимуляторы, он ловит кайф от другого — того, что порождает у него более сильные эмоции. Вся предыстория активности Пескова по написанию писем и жалоб дает основания говорить о том, что он разочаровался в методе медленного поступательного движения. Его действия не привели к желаемому результату. Когда ему предложили принять участие в программе, он с энтузиазмом согласился, полагая, что таким путем он намного быстрее реализует свою идею, свое стремление доказать всем, что система несовершенна и несправедлива. Отца уже давно нет в живых, а ненависть к правоохранительной системе осталась и с каждым годом наливалась соками и зрела. Фабула «реабилитировать отца», то есть «защитить обиженного», переродилась в фабулу «уничтожить обидчика». Но медленное движение — не для него, Игорь это уже пробовал и убедился в том, что это не работает так, как ему хотелось бы. Он хочет рывка, броска, единого удара, которым сможет разрешить все проблемы. — Дальше идет самое сложное, — говорила Вера, машинально постукивая кончиком ручки по исписанным листам в блокноте. — Песков начинает обрывать связи с жизнью. Увольняется с работы. Уезжает из города, в котором родился и прожил сорок лет. И зачем-то посещает нотариуса. Кто-нибудь думает так же, как я? — Мы не знаем точно, посещал ли он нотариуса, — подал голос Орлов. — Мы знаем только, что Песков выходил из нотариальной конторы. — Борис Александрович, — недовольно проговорил генерал, — мы не в судебном заседании. Нам не приговор нужно выносить, а понять логику. Продолжайте, Вера. — Если принять во внимание, что у Пескова с самого начала не было теплых родственных отношений ни с кем из семьи Фокиных, то имеет смысл спросить себя: каким образом ему удалось привлечь себе в помощники племянника Алексея? И вот тут нотариальная контора очень уместно звучит. Отказаться от родного города. Отказаться от работы. Отказаться от квартиры. Вполне логично и последовательно. — Ты хочешь сказать, что Песков пообещал племяннику свою квартиру в обмен на помощь? — спросил Константин Георгиевич. — А где же он собирается жить после того, как осуществит задуманное? Или он абсолютно уверен, что его поймают и посадят? — Я думаю, Песков уверен, что он больше не будет жить, — тихо проговорила Вера. — Тут два варианта. Либо он надеется на то, что его убьют при задержании, либо он планирует суицид. У него произойдет то, что называется «встречей с законченностью». Он выполнит свою миссию, спасет страну от прогнившей системы, и больше ему жить незачем. Неинтересно. Не в кайф. Он даже не станет ждать, пока народ, как он планирует, поднимется на кровавый бунт, возьмет в руки вилы и пойдет убивать полицейских, прокуроров и судей. — А почему? — послышался в комнате голос Романа Дзюбы. — Почему он не захочет подождать и своими глазами увидеть плоды собственных трудов? Я бы точно захотел. — Потому что он параноик. Для параноика фабула бредовой идеи должна быть чуть-чуть недостижима. И тут тоже только два варианта: либо нужно сформулировать идею так, чтобы ее было невозможно в полной мере реализовать, и тогда можно с упоением бороться за нее до самой смерти, чувствуя собственную мессианскую значимость, либо нужно просто не дожить до момента реализации. Вера сделала паузу, словно еще раз обдумывая сведения о Пескове. — Мне почему-то кажется, что Игорь Песков выберет второй вариант. Точнее, он его уже выбрал. И обставлен этот вариант будет ярко и красочно. — Плохо, — подвел итог полковник Большаков. — Племянника трогать нельзя до тех пор, пока мы не поймем, где сам Песков. Игорь в чем-то простоват, конечно, но в чем-то очень хитрый и предусмотрительный, и пока мы не узнаем, как Алексей общается с Песковым, мы не можем подступаться к пацану. Одно неверное слово, одно крохотное подозрение — и племянничек пошлет дядюшке сигнал о том, что нужно менять место и скрываться. Кстати, у кого-нибудь есть идеи, как это так получилось, что Фокин оказался квартирантом Зеленцовой? Неужели совпадение? — Не думаю, — Вера тряхнула головой, отчего из собранного на затылке свободного узла выпали еще два или три локона. — Это может быть частью плана. Для усиления кайфа. Как стопка водки в кружке пива. Если Алексей Фокин — хакер и для него нет проблем взломать базы разных УВД, то что может ему помешать взломать личные компьютеры любого из вас? У вас, Валерий Олегович, в компьютере есть перечень людей, сотрудничающих с программой? — Конечно, — угрюмо отозвался Шарков. — И у тебя, Костик, тоже? — Тоже, — подтвердил Константин Георгиевич. — И у меня есть, — продолжала Вера, — но со мной ваш Песков, слава богу, не знаком. А с вами знаком. Так что поинтересоваться списком наших друзей — милое дело. — А дальше все просто, — задумчиво подхватил Большаков. — Алексей взламывает базы, но поскольку он ничего в них не меняет, то взлом остается незамеченным. Он просто читает информацию. Выбирает то, что подходит, и сбрасывает дядюшке. Когда Игорь выбрал место своего первого преступления, он посмотрел, есть ли у нас куратор в этом городе. Может быть, куратора не оказалось, и он начал искать другой город. А может быть, ему повезло, и он сразу попал на Серебров, где у нас Аркадий Михайлович. С адресом и со всеми пирогами. Нужно было найти квартиру поближе к дому Аркадия, для остроты ощущений. Через пять минут он уже знал, что в том же доме сдается квартира. Хорошая штука Интернет, полезная. Только вредная иногда. — Но квартира была занята, — снова вступил в разговор Дзюба. — Если я правильно помню, Анна говорила, что прежние жильцы съехали примерно в середине апреля, после этого квартира сразу же была выставлена в агентстве как свободная, и через несколько дней объявился этот Никоненко. Если только Пескову в агентстве сказали, что эта квартира скоро освободится… — Вполне могли сказать, — кивнул Шарков. — Обычно хозяева квартир и риелторы заранее знают, что жильцы собираются съезжать. Другое дело, что Анне Зеленцовой почему-то никто в агентстве не сказал, что ее квартирой интересовались. Или ей говорили? А, капитан? — Я выясню, — ответил Роман. — Если нужно, спрошу прямо сейчас, Анна в соседней комнате.