Вера ушла, оставив полковника и генерала вдвоем. Как только за ней закрылась дверь, Валерий Олегович словно бы стал ниже ростом и меньше в объеме. Как будто воздух из него выпустили. — Пойдем кофейку выпьем, поговорим, — сказал он. Большаков направился следом за ним на кухню. На этот раз генерал сварил кофе на двоих, взяв большую джезву. — Ну, Костя, с чего начнем, с вопросов или с ответов? — устало проговорил Валерий Олегович. — Лучше, наверное, с ответов. Когда сформулируем ответы, станет понятно, какие еще нужно задать вопросы. Если только… — Что? — вскинулся Шарков. — Я подумал, что вы захотите сразу ехать к Олегу Дмитриевичу. — А толку-то? — усмехнулся генерал. — Ехать буду часа три, не меньше. Знаешь современный анекдот? Разговор по телефону: «Ты едешь домой? — Нет, я стою домой». Если в течение двух часов пробки рассосутся, то я к отцу за час доеду, те же три часа и выйдут. Давай подводить итоги. Итоги выходили странными и неутешительными. Екатерина Пескова, выйдя замуж и родив сына Игоря, продолжала вести достаточно свободный образ жизни, прикрывая и оправдывая его необходимостью «вращаться в кругах», заводить и поддерживать нужные знакомства, «доставать и устраивать». В длинной череде ее любовников оказался и некий деятель криминального мира, связанный с антиквариатом и большими деньгами, условно называемый Антикваром. В какой-то момент Екатерина принимает решение отделаться от постылого мужа и начать новую, ну вот просто совсем-совсем новую жизнь, ослепительную и полную радостей и всеразличных удовольствий. Здесь встает вопрос: почему нельзя было просто взять и развестись с Вадимом Песковым? Но вопросы они договорились задавать потом. Сейчас — только фактура. А фактура такова, что была задумана довольно-таки примитивная комбинация, целью которой являлось: объявить Екатерину Пескову убитой, ее мужа привлечь за это убийство и посадить, сын как сирота попадает или к родственникам, или в детский дом, вследствие чего сама ветреница получает полную свободу уехать куда угодно со своим любовником Антикваром, и счастливые молодожены могут жить в новом месте под новыми именами и с новыми биографиями. Антиквар пользуется сильной поддержкой в каких-то структурах, ибо в одиночку ему такую комбинацию было бы не провернуть. Задумка-то сама по себе — ничего особо сложного, а вот выполнить, да так, чтобы все чистенько, все аккуратненько, — это нужно иметь мощные подпорки и среди оперов, и в следствии, и в прокуратуре, и в суде. Готовиться начали загодя, судя по тому, что рассказал Орлов, — месяца за три до запланированной операции. Екатерина начала подпаивать своего малоустойчивого к алкоголю мужа, зная, что он быстро опьянеет и заснет мертвецким сном, ни кричать, ни скандалить не будет. Такой уж у него организм. Как только Вадим засыпал, Екатерина начинала подавать реплики, да погромче, чтобы соседи слышали. Кричала, била посуду, швыряла об стену разные предметы. Сыну при этом строго-настрого наказывала сидеть в своей комнате и не выходить, потому что папка пьяный, сердитый, может ударить, а то и убить. Видимость дебоша изображала недолго, минут десять максимум, только чтобы довести до сведения соседей, потом врывалась к Игорю, забивавшемуся от страха в угол или под письменный столик, хватала его за руку и тащила либо на второй этаж к Бобрикам, либо на четвертый этаж к супругам Полянычко. Как вести себя с добросердечными доверчивыми соседками, что и какими словами говорить — Екатерину, вероятнее всего, проинструктировали. А может, и сама сообразила. В течение трех месяцев мадам Пескова кропотливо создавала (и создала-таки!) хорошую свидетельскую базу для своей легенды под названием «Жизнь в аду»: жильцы как минимум трех квартир слышали скандалы и крики, еще в двух квартирах красочно подтвердят (с ее слов, разумеется, но это останется за скобками), как ужасно вел себя Вадим, как ревновал жену, как дрался с ней и угрожал убийством. Наступил решающий день — июльское воскресенье, теплое и сухое, даже жаркое. Семья Песковых еще в пятницу вечером приехала на дачу. Всю субботу Екатерина понемножку подпаивает мужа, не давая ему, с одной стороны, заснуть, с другой — протрезветь. Когда стемнело окончательно, ближе к полуночи, устроила страшный скандал и выгнала мужа из дома. Иди, мол, куда хочешь, и до утра не возвращайся. Вадим, подкаблучник и мямля, послушно ушел. Минут через десять мать велела Игорю пойти найти отца и побыть с ним, а то ведь пьянющий, как свинья, упадет где-нибудь, да так и заснет. Это известно со слов Игоря, который неоднократно рассказывал и следователю, и адвокату, а потом и сыну адвоката, как мама посылала его найти папу и не отходить от него ни на шаг, пока не проспится. Игорь искал отца около получаса — тот хоть и пьяный был, но успел уйти довольно далеко по лесной тропинке. Когда мальчик его нашел, Вадим уже крепко спал под кустом. Игорь устроился рядом, сначала сидел, потом прилег, подстелив под себя куртку. Рядом храпел отец: на лбу кровавая ссадина, одна штанина задралась чуть ли не до колена, другая чем-то испачкана. Мальчику было страшно. Но он был всего лишь мальчиком, и рядом был пусть и пьяный, но любимый папа. Он сам не заметил, как заснул. Проснулся, когда уже было совсем светло, вставало солнце и пели птицы. Отец по-прежнему спал рядом. Хотя… Не совсем по-прежнему. Вадим Семенович спал, но под другим кустом, и головой не в ту сторону, как было, когда Игорь его нашел, а в противоположную. Мальчик начал его будить, разбудил, и они побрели в сторону дачи. А там пожарные машины, милиция, «Скорая»… Дом сгорел, на пожарище обнаружены обгоревшие останки. Опознавать нечего. Версия сложилась сразу и была подтверждена всеми материалами дела. Показания Игоря Пескова были расценены вполне грамотно: мальчик спал и не может с достоверностью утверждать, что отец ночью никуда из леса не уходил. Заснул — отец был рядом, проснулся — тоже рядом, но между этими двумя моментами прошло как минимум часов пять. Ребенок спал. Отец был пьян и не помнит ничего. Была возможность у Вадима Пескова совершить убийство жены? Была. Был у него мотив? Был. Есть у него подтвержденное алиби? Нет. О чем тогда еще говорить? Чей именно обгоревший труп был обнаружен на даче Песковых — пока неизвестно. Наверное, какой-нибудь бродяжки или проститутки с трассы. Никаких анализов ДНК в ту пору еще не ведали, а уж о том, чтобы в заключении судмедэксперта все было написано как нужно, позаботились. И про группу крови, и про зубную карту. Екатерина Пескова с горячо любимым Антикваром той же ночью убыла из столицы нашей Родины в неизвестном направлении, и документы у них были уже на имена Надежды и Филиппа Хмаренко. Может быть, сразу в Нанск и направились, а может быть, сначала где-то в другом месте осели, а уж потом в Нанск перебрались. В Москве же тем временем началась активная работа по приведению в идеальный порядок уголовного дела по обвинению Пескова Вадима Семеновича в убийстве супруги. Трех месяцев организаторам всей затеи показалось маловато, они решили дотянуть отвратительное агрессивное поведение Вадима Пескова до года, для чего в ход пошли фальсифицированные протоколы допросов свидетелей, Юхновой и Бежицкого, якобы проживающих в том же доме. Вероятнее всего, сама по себе необходимость этой мерзкой комбинации возникла весной, а осуществлять ее нужно было не позднее лета, иначе потом Песковых на дачу не заманишь. У них просто не было времени растягивать удовольствие на полгода-год. В то же время хотелось, чтобы дело выглядело как-то… ну, поубедительнее, что ли. Все-таки Песков, при всех своих недостатках, в злоупотреблении спиртным раньше замечен не бывал. Начать пить человек может в любой момент, но вот сколько времени ему нужно, чтобы допиться до такого состояния, в котором убиваешь жену и потом этого не помнишь? Три месяца — сомнительно. Шесть — уже лучше. А еще лучше — год. Показания липовых свидетелей, проживавших по липовым адресам, оформили протокольчиками, справочками для суда запаслись, все честь по чести. С прокурором, утверждавшим обвинительное заключение, поговорили. С гособвинителем, выступающим в суде, воспитательную работу провели. Судье дали понять. Хорошее было раньше законодательство, при советской власти-то! Адвокат допускался к делу только тогда, когда предварительное следствие заканчивалось. И времени на изучение дела и подготовку к процессу можно дать побольше, а можно и поменьше. А уж потом, после отказа в удовлетворении кассационной жалобы, дело спрятали так надежно, что и концов не найдешь. Вряд ли оно вообще существует еще, это дело по обвинению Пескова В.С. по ст. 103 УК РСФСР. Скорее всего, уничтожено от греха подальше. Вадим Песков получает срок и отбывает в колонию. Возвращается тихим, спокойным, воцерковленным, сына в его борьбе никак не поддерживает, говоря, что «сам виноват, не надо было пить». Да и за что бороться, если он действительно ничего не помнит? А вдруг и в самом деле — убил? Черт его знает… Игорю тоже несладко: с одной стороны, он не верит в то, что его любимый отец мог убить человека, но с другой — понимает, что дать голову на отсечение не может, ведь спал же, а когда проснулся, папа лежал в другом месте, и видно, что вставал. То ли к соседнему дереву по малой нужде отходил, то ли и вправду до дачи дошел и… С бывшими дружками по зоне Вадим Семенович общаться не стремился. После освобождения и до самой его смерти то один придет, то другой на огонек заглянет, но дольше получаса ни одна встреча не длилась: притихший мирный человек, искренне каявшийся в своей вине, был уголовникам не интересен, толку от него никакого. Некоторые пытались втереться через сына, Игоря, просили позвонить или иным каким образом связаться, если отец одумается и вспомнит о крепких законах содружества и совместного выживания на зоне. Но отец не одумался. А Игорь каждый раз после таких визитов пристрастно выспрашивал у Вадима Семеновича, что за человек приходил, да зачем приходил, да чем он живет-дышит. Отец, чистая душа, рассказывал все, что знал. Именно так Игорь Песков и узнал, что одним из тех, кто оставил номер телефона и просил звонить, был небезызвестный в криминальных и милицейских кругах Сева Колчан, он же Всеволод Альбертович Колчанников, знаменитый, помимо всего прочего, тем, что через него можно было достать любой документ, вплоть до удостоверения сотрудника ФСБ, а уж общегражданские паспорта, свидетельства о рождении и браке, водительские удостоверения — вообще плевое дело. Легко и быстро. Чисто и надежно. Сева ухитрялся делать такие документы, которые выдерживали почти любые проверки, кроме совсем уж серьезных. Но дорого. Очень. А если в паспорте какие-то данные должны быть по выбору заказчика, то еще дороже. Что там соседка слышала? Что про девяносто третий бензин разговаривали? Нет, товарищи дорогие, не про бензин они говорили, а про год рождения в том паспорте, который предназначался для племянника Алеши Фокина. На самом деле Алексей родился в 1992 году, но в данном случае — «или девяносто третий, это без разницы, на ходовые качества не влияет». Многое в этой конструкции основано на фактах, рассказах самого Игоря Пескова и материалах дела, многое — на домыслах. В том числе и та часть, которая связана с днем сегодняшним. Спасибо девушке Анечке — дельную мысль подсказала о том, что человеку, у которого внутри такой раздрай, как у Игоря, захочется искать подтверждения своей правоте, чтобы заглушить чувство вины. Потянули за эту ниточку — и вытянули фотографию Екатерины Песковой в обнимку с Антикваром. А это означает, что Игорь узнал: не погибла мама-то, жива-живехонька, с новым мужем и новым сыночком небо коптит. Конечно, совсем не обязательно, что она и до сих пор жива, но уж во всяком случае, не отец ее убил, и вообще никто ее в 1988 году не убивал. Что будет делать такой человек, как Игорь Песков? Начинаем загибать пальцы и вспоминать выводы, сделанные Верочкой Максимовой: про то, что мать всех обманула и осталась жива, он теперь знает, это раз. В том, что никто не станет сегодня копаться и разбираться в старом деле, он убедился неоднократно, это два. Полиция беспомощна и некомпетентна, по твердому убеждению Игоря, это три. Он уезжает из родного города, бросив работу и, вероятнее всего, завещав племяннику квартиру или оформив дарственную, это четыре. Племянник ведет себя так, словно знает, что близится конец проекта, это пять. Человек такого склада, как Песков, будет искать «встречи с законченностью», это шесть. Вывод: остался последний эпизод, в котором Игорь намерен лишить себя жизни, но так, чтобы вина пала либо на мать, если она еще жива, либо на ее нового мужа, либо на их сына. Если вывод верен, то найти Игоря Пескова никакой сложности не представляет. Нужно только выяснить, где теперь проживает семья Хмаренко. Игорь где-то там, рядом. Присматривается, принюхивается, примеривается. Если Надежда жива, то задача усложняется, ведь она может его узнать. А вот если она уже скончалась, то все проще намного, Антиквар, он же Филипп Хмаренко, никогда сына своей любовницы, а впоследствии жены, скорее всего, не видел. И сын Кирилл тоже брата единоутробного не видел, даже о его существовании не знает. С Филиппом и Кириллом можно даже близко познакомиться, втереться в доверие, все разузнать: как живут, чем живут, где бывают, чем увлекаются, какие привычки. Одним словом, все, что необходимо знать для успешного и эффективного планирования самоубийства, после которого семейке Хмаренко небо с овчинку покажется. Сколько времени на это потребуется Игорю? Месяц? Два? Но не пара недель — точно. Игорю нужен интервал между эпизодами, даже если вся информация уже собрана. Все-таки уйти из жизни — задача не менее трудная и страшная, чем убить человека. Значит, время есть, и можно пока расслабиться. Теперь вопросы, на которые нужно получить ответы. Где в данный момент находится Всеволод Альбертович Колчанников, он же Сева Колчан? Готов ли он поведать, зачем встречался полгода назад с Игорем Песковым? А может быть, он готов даже вспомнить, на какое имя он сделал ему паспорт? Про племянника-то мы знаем, что он теперь Никита Никоненко, а вот Игорь каким именем нынче зовется? Вряд ли Всеволод Альбертович ответит на эти вопросы легко и с открытой, как говорится, душой. Поиск человека для налаживания контакта потребует изрядного времени. Но тут уж ничего не поделаешь. Где в настоящее время проживают Надежда и Филипп Хмаренко, если они еще живы? А если умерли, то где их сын Кирилл? Кто и зачем придумал эту чудовищную комбинацию в 1988 году? И почему нельзя было сделать все намного проще, путем самого обычного расторжения брака? Есть некоторая надежда, что на эти вопросы ответит отец Шаркова. Каким образом Игорю Пескову удалось поселить своего племянника именно в тот дом, где находится квартира Аркадия Михайловича? Действительно ли дело во взломе персональных компьютеров Большакова и Шаркова? Или это все-таки совпадение? Или не совпадение, но и не взлом, а еще какой-то третий вариант? Это нужно выяснить обязательно, иначе трудно двигаться дальше, руки связаны. И, наконец, последний, но на самом деле — первый по важности вопрос: что делать с программой в свете новых данных, полученных вчера от Руслана Максимовича Фалалеева? — Прав был Евгений Леонардович, — сказал генерал, когда Большаков закончил рассказывать эпопею с вызволением Кристины Фалалеевой из лап похитителей, — совсем отупели уголовники. Финансовые мошенники и компьютерщики умнеют на глазах, а эти… Развалились совсем, до такой тупости дошли! Эх, не закрыли бы программу — сейчас бы самое время настало всю эту шушеру одним махом прихлопнуть, они окончательно страх потеряли, думать ленятся, подстраховываться — ума не хватает, жадные, мозги жиром заплыли. Помнишь, какие изящные комбинации наши советские уголовнички нам преподносили в свое время? Песня! Романс! А теперь — одни похабные частушки, да и те не в рифму. — Согласен, — кивнул полковник. — Позволю себе напомнить, что сегодня истекает трехдневный срок. Вы мне обещали. — Да иди ты! — рассердился Шарков. — Какой еще трехдневный срок при таких раскладах! Сам видишь, какая ситуация. — Валерий Олегович, если вы не ляжете в госпиталь, то завтра вам может стать уже все равно, какая будет ситуация, — жестко ответил Константин Георгиевич, глядя прямо в глаза генералу. — Не надо так на меня смотреть, я вас щадить все равно не буду и изображать понимание не буду. Плечи Шаркова опустились, спина сгорбилась, и в этот момент он показался Большакову старым и больным. «Генерал держится, сколько может, — подумал он, — но силы у него на исходе». — Знаешь, о чем я подумал? — тихо заговорил Шарков. — Надо отдать Игоря этим, которые наблюдают за нами. Пусть они его сами возьмут. Если они и так знают о нашей программе, то что бы Игорь им ни рассказал — для них это не будет новостью, более того, они прямо заинтересованы в том, чтобы информация не ушла дальше. Пусть они его берут и делают с ним что хотят. Будет им почет и слава на все министерство, ну как же, взяли убийцу, который по всей стране колесил и трупы всюду разбрасывал. У нас все равно ресурса нет на это, Дзюбу нужно возвращать на место, он и так слишком долго отсутствует, в Нанск или куда там еще — его уже не отправишь. Посылать за Игорем кого-то другого — моих возможностей не хватит, два раза подряд один и тот же фокус у меня не пройдет. А у этих, — он с нажимом произнес слово «этих», — и люди есть, и средства, и полномочия. Большаков молчал. У него было что сказать генералу, но он не мог понять, подходящий ли для этого момент. Судя по тому, что сейчас предложил сам Валерий Олегович, Шарков, пожалуй, готов если не принять, то хотя бы обдумать идею. — Согласен, — кивнул Константин Георгиевич. — Давайте исходить из того, что о программе знают те, кто хочет ею воспользоваться в собственных интересах. Как они собираются это делать? Они не станут ждать, пока система и в самом деле задохнется и забуксует, ибо в этом случае есть риск, что вычистят всех, в том числе и их самих. Они хотят уловить тот момент, когда необходимость перемен станет очевидной для высшего руководства, но перемен незначительных, кадровых и структурных, и под это дело они распихают на все хлебные должности своих людей. Которые тут уже наворовали — слазьте, дайте дорогу молодым и голодным. У нас с вами есть возможность выбить у них почву из-под ног. Шарков глянул с интересом и недоверием. Но интерес показался Большакову тусклым, а недоверие — тяжелым. — Каким образом? — Закрыть программу. Не бросить, а закрыть и переориентировать. Перестать действовать в этом направлении. Тогда эти, — он тоже сделал ударение на последнем слове, — своего светлого часа не дождутся. Будут ждать, ждать, ждать… И все напрасно. А мы с вами продумаем новую идею и начнем действовать в другом направлении. — У тебя, поди, уже и идея есть? — усмехнулся Шарков. Он сидел за столом, тяжело опираясь на руки, и вся его фигура выражала угрюмую усталость. — Ты хоть понимаешь, Костя, что ты мне предлагаешь? Программа — дело всей моей жизни. От меня жена ушла, а я даже не нахожу времени и сил подумать о том, почему она ушла. Что было не так в нашем браке? Что я сам делал не так? Нужно ли мне что-то предпринимать, чтобы вернуть Елену? И если нужно, то что и как? Любой нормальный мужик на моем месте думал бы только об этом, думал бы день и ночь, а я… Сегодня поймал себя на мысли, что вообще об этом не думаю. Потому что думаю только о том, как спасти программу от Игоря. Даже о том, чтобы выжить, я думаю меньше. Программа — это ведь не только идея, это и люди, которые нам поверили и нам помогают. Ты хочешь, чтобы я все это предал? Ты хочешь, чтобы я снял с себя ответственность за них? — Три дня назад вы говорили другое, — мягко заметил Константин Георгиевич. — После разговора с отцом, помните? — То было три дня назад, — генерал поднял голову и посмотрел на Большакова со злостью, — а это — сегодня. Ладно, говори, что у тебя за идея. — Валерий Олегович, вы никогда не задумывались, почему все говорят, что в начале двухтысячных мир стал другим? — А что, так говорят? — неподдельно удивился Шарков. Злость в его глазах моментально погасла. Ему стало интересно. — И почему? — Потому что люди получили возможность выходить в Интернет с мобильных девайсов. За границей — чуть раньше, в нашей стране — примерно с пятого года. Настала эпоха мгновенного распространения информации по всему миру и мгновенного же ее получения и реагирования. Это очень мощное оружие, особенно в деле формирования и становления гражданского общества, и мы можем придумать, как его использовать. Вспомните, идея программы зародилась тогда, когда Интернета не было вообще, а персональные компьютеры были у единичных счастливчиков. И тогда, совершенно естественно, ставка была сделана на изменения внутри системы «преступность — правоохранительные органы». Иначе и быть не могло. В последние годы мы в связи с закрытием Фонда исключили преступность из сферы своего внимания и сосредоточились только на правоохранительных органах, потому что на большее у нас нет сил и средств. Давайте попробуем выйти из рамок системы. Мы не будем ее разваливать, мы будем работать с обществом. С людьми. С общественным мнением. С гражданской позицией. С формированием правосознания. Здесь нам пригодятся все наши журналисты, блогеры, адвокаты — одним словом, все, кто с нами работает сейчас. Нужны будут еще социальные психологи, социологи, политологи, ученые-правоведы. Новых людей нужно будет набирать, но ни с кем из прежних соратников мы не расстанемся. Вы никого из них не бросите и не предадите. Шарков долго ничего не отвечал, уставившись глазами в одну точку. Потом тяжело поднялся, сполоснул под краном джезву, включил чайник, достал кофемолку. — Сделаю еще кофе и поеду к отцу. Пора. Бросил взгляд на Большакова. — Будешь? — Буду, — кивнул полковник. Он больше ничего не спрашивал. Знал, что Шаркову нужно подумать. Валерий Олегович молча сварил кофе, терпеливо стоя у плиты и наблюдая за поднимающейся шапкой пенки. Три раза снимал с конфорки и ставил назад. Потом влил несколько капель холодной воды. Все по старым правилам. Разлил по чашкам. Сел к столу. — Костя, дай мне еще одну ночь, — глухо проговорил он. — И один день. Хотя бы для того, чтобы выяснить, где сейчас Игорь, и с чистой совестью отдать его. — Выяснить это мы можем хоть сейчас, — заметил Большаков. — Выясним, где Хмаренко. Игорь там же. Надо только в этом убедиться. — Погоди, — генерал болезненно поморщился. — Сперва я должен поговорить с отцом. Вся эта бодяга по времени совпала с его увольнением. Если он что-то знает, то вполне возможно, его именно поэтому и выперли из органов. Принципиальный был, молчать не хотел. Мне нужно убедиться, что я не нанесу ему вреда, если предам огласке историю с Антикваром, или как там его звали на самом деле. Он старый, Костя, старый и слабый, живет один, и защитить его некому. Если я ненароком его подставлю, не будет мне прощения. Если ты сейчас начнешь пробивать информацию о Филиппе Хмаренко, кто знает, чем и как это может аукнуться. Большаков залпом выпил очень горячий сладкий кофе, обжег язык, крякнул от досады. — Я вас понял, Валерий Олегович. Знаете, что мне сегодня Вера сказала? Нельзя вести машину, глядя в зеркало заднего вида. Умная мысль, правда? — Вера, — рассеянно повторил генерал, — Вера… А ты знаешь, Костя, что она тебя любит? Давно уже, лет десять, если не все пятнадцать. — Знаю, — спокойно ответил Большаков. Ни один мускул не дрогнул. Выдержка! — А ты сам? — И я ее люблю, — так же спокойно, даже невозмутимо сказал Константин Георгиевич.