— Пульс почти нормальный. И дышит она лучше. Рейчел кивает, поднимается наверх, разыскивает шкафчик со спиртным и наливает себе скотч. Осушив стакан, наливает вторую порцию. Минут через двадцать на первый этаж поднимается Пит. — Как Амелия? — Намного лучше. Жар почти спал. — Было совсем плохо. Дыхание останавливалось. — Это я виноват. Сухой завтрак не проверил. — Пит, я бросила бы ее умирать. Пит качает головой, только Рейчел знает, что поступила бы так, да и сам он, наверное, тоже. — Я превратилась в одну из них, — шепчет Рейчел. Пару секунд они смотрят друг на друга. В глазах у них одно и то же: стыд, переутомление, страх. — Пока тебя не было, приходила какая-то соседка, — рассказывает Рейчел. — Поднялась на парадное крыльцо и звала Элейн Аппензеллер. В итоге она ушла, но, как оказалось, вызвала полицию. — Копы приезжали? — Да. — Так нас рассекретили? — Вряд ли. Я пококетничала с копом, и он принял меня за сексуально озабоченную старуху, которая звонит в полицию, чтобы устроить себе свидание. — Ты не старуха, — улыбается Пит, стараясь разрядить обстановку. «Я так близка к смерти, — думает Рейчел, — что и старухам меня не догнать». — Так Амелии лучше? — Да, она выкарабкивается. — Пойду взгляну, как она. Лишь через полчаса дыхание и цвет лица Амелии полностью нормализуются. Раз такую реакцию вызвали «следы орехов», значит арахис в чистом виде ее точно убьет. — Вы всегда носите эти маски? — спрашивает девочка. — Это чтобы ты не узнала, как мы выглядим, и не рассказала маме, когда вернешься к ней, — объясняет Рейчел. — Так мама не знает, как вы выглядите? — Нет. — Вам нужно зафрендить ее в «Фейсбуке», тогда она узнает, — заявляет Амелия безапелляционным тоном. — Да, можно и зафрендить. Хочешь сок? — Яблочный? — Да. — Рейчел протягивает девочке упаковку сока. — Ненавижу яблочный сок. Все знают, что я ненавижу яблочный сок! — ворчит Амелия, швыряет прочь сок, потом лошадку из кирпичиков-лего, с которой играла. Лошадка рассыпается на кирпичики. — Ненавижу это место! Ненавижу тебя! — орет девочка. — Милая, кричать нельзя, — говорит Рейчел. Они, конечно, поставили серьезную звукоизоляцию, но тем не менее… — Почему нельзя? — Потому что, если будешь кричать, я заклею тебе рот скотчем. Амелия искренне удивлена: — Как же я буду дышать? — Через нос. — Ты правда так сделаешь? — Да. — Ты нехорошая. Рейчел кивает. Малышка права. Она нехорошая. Такая нехорошая, что хотела бросить ее здесь умирать. Она достает из сумки одноразовый телефон: — Хочешь поговорить с мамой? — Да! Рейчел набирает номер Хелен Данлеви. — Алло! — Голос у Хелен измученный, изможденный, испуганный. — Хочешь поговорить в Амелией? — Да, пожалуйста! Рейчел включает громкую связь и передает телефон девочке. — Доченька, это ты? — спрашивает Хелен. — Мама, когда я вернусь домой? — Скоро, дорогая, очень скоро. — Мне здесь не нравится. Здесь темно и страшно. Когда папа за мной приедет? Я плохо себя чувствую. А еще мне очень скучно. — Доченька, он скоро приедет. — Я много дней в школе пропущу? — Возможно, милая, я пока не знаю. — На руке у меня цепь. Ненавижу ее! — Знаю, милая. — Попрощайся с мамой, — велит Рейчел и тянется за трубкой. — Мне пора, — говорит Амелия. — До скорого, милая. Я тебя люблю! Рейчел забирает телефон и поднимается по лестнице. — Как видишь, Амелия жива и здорова. Это пока. Приступайте к первому и второму заданиям. Рейчел закрывает за собой дверь подвала и заходит в кухню. — Думаю, мы переведем деньги сегодня, — говорит Хелен. — Не сегодня, а сейчас! Потом объект начинайте подыскивать. Если понадобится, мы убьем Амелию. Я хочу вернуть себе дочь, а вы, мать вашу, у меня на пути, — заявляет Рейчел и ломает телефон пополам. Потом снимает крышку, вытаскивает симку и топчет, пока она тоже не ломается пополам. Останки телефона она засовывает в мусорный мешок, который Пит держит в кухне. Рейчел трясет от досады и гнева. Пыль горизонтальными полосками парит в солнечных лучах, проникающих сквозь жалюзи. Слышно, как волны бьются о берег в ста ярдах от дома и как маленькая девочка напевает что-то в подвале. Рейчел делает вдох, потом выдох, вдох, выдох. Жизнь — каскад сиюминутностей, падающих друг на друга без смысла и цели. Из всех философов только Шопенгауэр понял это правильно.