– Пётр Аркадьевич, а что будет, если я принесу извинения? Лицо Столыпина сначала исказилось в брезгливой гримасе, а потом закаменело: – В этом случае, господин Красный, я буду вынужден рекомендовать своей внучке сделать вид, будто она с вами не знакома. Думаю, Михаил Дмитриевич поступит точно так же. А что до извинений, то их обязательно примут. – И не смогут отказаться? – Красный предпочёл не услышать первые два предложения. – Не смогут, потому что это записано в правилах и высочайше утверждено. – Спасибо, Пётр Аркадьевич, вы мне очень помогли, – Василий поклонился Столыпину и направился к распорядителю дуэли, который успешно противостоял напору генерала Бонч-Бруевича. – Михаил Дмитриевич, Вячеслав Михайлович, у меня есть заявление. – Потом, – отмахнулся генерал. – Сейчас я объясню господину Скрябину всю его неправоту, и тогда… – Спасибо, но уже не нужно. – Что не нужно? – Обсуждать правомерность замены уже не нужно, Михаил Дмитриевич. Я хотел бы принести извинения своему противнику. На лице Бонч-Бруевича отразились те же самые чувства, что и у Столыпина минутой ранее, разве что комментарии не последовали. А Вячеслав Михайлович вздохнул с облегчением и захлопнул фолиант со сводом дуэльных правил. – Я вас понял, господин Красный! Сейчас всё организуем. Неизвестно, кто проектировал и строил стадион на Каменном острове, но акустика на нём вряд ли уступала Большому театру, где не довелось побывать ни Василию Красному, ни капитану Родионову. Память что-то подсказывала об усилителях звука инженеров Термена и Лосева, но и без магии здесь явно не обошлось. Голос Вячеслава Михайловича Скрябина был слышен даже на самых дальних трибунах: – Дамы и господа! Спешу сообщить вам, что, к всеобщей радости, сегодняшнее кровопролитие отменяется! Один их участников дуэли выразил готовность принести извинения! Василий стоял чуть ли не в центре стадиона и кожей чувствовал направленные на него взгляды. Кто-то смотрел с сочувствием, кто-то с брезгливым разочарованием, а кто-то с недоумением. А в глазах Яши Бронштейна ярко светилось торжество. Его тоже вызвали на центр стадиона, как главного виновника торжества, а рядом с ним кривила губы в усмешке его заместительница – сухая старушка неопределённых лет в роговых очках с толстыми линзами. Вячеслав Михайлович показал на стол, где лежали приготовленные пистолеты ТТ: – Это оружие сегодня не выстрелит, господа! Оно промолчит благодаря похвальному благоразумию и миролюбию, проявленным перед лицом Его Императорского Величества! Вася скосил глаза в сторону императорской ложи – Иосиф Первый невозмутимо курил трубку и не проявлял эмоций. Если он и испытывал разочарование от поступка сына, внешне это не было заметно. Тем временем Скрябин продолжил: – Очень хочется надеяться, что поступок господина Красного послужит примером мирного разрешения любых конфликтов! Прошу вас, господин Красный! Василий прокашлялся, убедился, что его хорошо слышно, а потом приложил руку к сердцу и громко произнёс: – Я хочу извиниться перед господином Бронштейном-младшим за то, что разбил ему морду, а не кастрировал! Также прошу простить меня за отвращение, испытываемое к персоне господина Бронштейна-младшего, и рвотные позывы, случающиеся от лицезрения упомянутой персоны. Поверьте, господа, мои просьбы о прощении искренни и идут от самого сердца. Вячеслав Михайлович подавился приготовленным панегириком миролюбию, и во внезапно наступившей тишине послышались редкие и негромкие аплодисменты из императорской ложи. Знакомый всей империи чуть глуховатый голос произнёс: – Есть мнение, что это поступок настоящего большевика. А что нам скажет господин Бронштейн-младший? На Яшу было больно смотреть. Его лицо стало белее крахмального воротничка, а дрожащие губы не могли произнести ни единого слова. После трёхминутного молчания Вячеслав Михайлович объявил: – Возражений не последовало, извинения приняты! И трибуны внезапно разразились овациями. Полетели в воздух меховые шапки, котелки, цилиндры и форменные фуражки. В общем шуме затерялся визгливый мат с южной трибуны, разбавленный словами «тухес», «поц», «шлемазл» и чем-то ещё не совсем понятным. К Вячеславу Михайловичу подошёл казачий офицер в форме Атаманского полка и протянул листок бумаги. Скрябин прочитал, кивнул и поднял руку, требуя тишины: – Дамы и господа, и это ещё не всё! – он дождался относительного спокойствия публики и потряс в воздухе бумажкой. – Да, это ещё не всё! Как я только что узнал, за спасение знаменитого конструктора, можно сказать – короля дирижаблей Николая Николаевича Поликарпова, гимназист Василий Красный награждён орденом Святого Станислава третьей степени! Ликование министра двора утонуло в восторженном рёве публики. Нет, они вовсе не радовались за Василия, они почему-то недолюбливали всё семейство Бронштейнов. И вот кто-то, перекрикивая шум, затянул гимн «Патриотического большинства», давно уже считающийся неофициальным гимном Российском империи. Вставай на битву, одарённый! Не дай нас превратить в рабов! Кипит наш разум возмущённый, На смерть за Родину готов! Награда Красного порадовала. Капитана Родионова тоже. Пусть самый младший орден, пусть без мечей и банта, что в сравнении с советскими наградами ставило его где-то между Знаком Почёта и значком «Ударник коммунистического труда», но для тринадцати лет очень даже неплохо. Ну ладно, почти четырнадцати лет. Кстати, это единственная уцелевшая из двух наград бывшего королевства Польского – орден Белого орла упразднён после известных событий осени семнадцатого года. Наверное потому, то получил в народе оскорбительные прозвища «Жареная курица», «Цыплёнок табака» и «Феникс-неудачник». Дождавшийся окончания гимна Вячеслав Михайлович опять поднял руку: – Его Императорское Величество просит гимназиста Красного… Дружное «ах» не дало расслышать суть просьбы. Только что на глазах многочисленных зрителей случилось немыслимое, сравнимое с падением неба на землю. Император!!! Просит!!! Гимназиста!!! – Господин Красный, подойдите к императорской ложе, – повторил Скрябин. – Господа, поприветствуем нашего героя! Василий повернулся и пошёл в указанную сторону. Теперь он чувствовал не только взгляды, он ощущал эмоции. Обожание, восхищение, зависть, ненависть… всё смешалось и давало дивный коктейль, который напитывал весь организм восхитительной и чистой энергией. На короткий миг сам себе показался Архимедом, способным перевернуть землю без рычага и даже без точки опоры. Но уже в следующий миг Вася чётко осознал, что если в ближайшее время не избавится от излишков этой энергии, то бабахнет десятком килотонн в тротиловом эквиваленте – медные трубы нисколько не легче шапки Мономаха. Император улыбнулся и провёл перед собой ладонью, убирая невидимый щит. Василий перешёл на строевой шаг, остановился за три метра и вскинул руку к виску: – Ваше Императорское Величество, гимназист Красный по вашему приказанию прибыл! И вдруг вопль за спиной: – Государь, важное сообщение! – Вася оглянулся – старушка в очках тоже спешила к императору, продолжая кричать во всё горло. – Слово и дело государево! Не иначе книжек на исторические темы начиталась. Какое ещё слово и дело? У императора для таких случаев существуют Особый отдел при Управлении дворцовой полиции и Департамент государственной безопасности при Третьем отделении собственной Е.И.В. канцелярии. Именно туда нужно обращаться по вопросам, не имеющим решения привычным путём. Анонимки не принимаются. – Что у вас, сударыня? – император проявил интерес и не стал отсылать бабушку к тиграм бюрократических джунглей. – У вас какие-то проблемы? – Нет, это у вас проблемы! – старушка распахнула мешковатое пальто, выставив на всеобщее обозрение пояс с брусками взрывчатки, путаницей проводов и светящимися даже днём колбочками. – Ты приговорён к смерти, тиран! – Да что за фигня такая третий день подряд творится? – вслух подумал Красный, собрал всю полученную от зрителей энергию и влил её в защитный колпак, которым и накрыл сумасшедшую бабку. И вот тут громыхнуло так, что вздрогнул весь Каменный остров, а осветительные мачты стадиона осыпали зрителей на трибунах мелким крошевом взорвавшихся лампочек. Вася этого не слышал. Он всё держал и держал защиту, не давая ревущему огню вырваться наружу, и собирал всю энергию, до которой мог дотянуться. В Петербурге гас свет в домах, останавливались трамваи и автомобили, исчезала дорогая косметика с женских лиц, и где-то высоко в небе дрейфовали в сторону Ладоги лишившиеся хода дирижабли-истребители Гроховского, приготовленные к сегодняшнему показу… Но для Василия существовало только пламя внутри колпака. Пламя не вырвалось. Удержал. И сознание потерял с довольной улыбкой на лице. Вечером шеф жандармов генерал-лейтенант Дзержинский докладывал императору о результатах расследования по горячим следам: – Фанни Каплан, точный возраст не установлен. С февраля по октябрь семнадцатого года предположительно работала в секретариате республиканского правительства князя Львова. По некоторым данным, двадцать пятого октября утром выехала в Екатеринбург, поэтому не попала под обстрел с «Авроры». – Предположительно… по некоторым данным… – Иосиф Первый положил потухшую трубку на край пепельницы и прошёлся по кабинету. – Я так понял, Феликс Эдмундович, точной информации у вас нет. – До двадцать шестого года ничего, Иосиф Виссарионович, – когда-то Дзержинский командовал батальоном в том полку, где служил будущий император, и с тех пор они обращались друг к другу по имени и отчеству. – Но в двадцать шестом году Фанни Каплан устраивается на один из заводов графа Бронштейна, где сразу же получает должность заведующей лабораторией взрывчатых веществ. – Что говорит по этому поводу сам граф? Вы его допросили? – Он отказывается разговаривать без присутствия адвоката. – Так в чём же дело, Феликс Эдмундович? – Адвокат тоже арестован. – Зачем? – На всякий случай. Если не найдём за ним ничего предосудительного, то извинимся и выпустим. – Один сегодня уже извинялся на стадионе, – усмехнулся император. – Как он? – поинтересовался Дзержинский. – Пока без сознания. Николай Нилович диагностирует истощение, вызванное огромнейшим объёмом пропущенной через организм энергии. Он вообще удивлён, что человеческий организм смог выдержать такую нагрузку. Там мощность была сравнима с «Большим кругом» семнадцатого года под Нарвой. – Но Василий жив. – Более того, Бурденко даёт благоприятный прогноз. – Это радует, – кивнул Дзержинский. – Но стоила какая-то бомба таких усилий?