- Давай сразу о первом деле, - спокойно сказал Цветков. Ни один мускул не дрогнул на лице, сказал почти равнодушно, а сам напрягся и ждал: как будет говорить Косой? Но тот лишь снисходительно улыбнулся. - Плевое дело. Драка. Ну, и ножичек, конечно. Статья двести шесть, часть вторая, конечно. - Все взял на себя? - Повесили… - Федьки боялся? Или фасон давил, авторитету захотел? Цветков спросил это деловито, как о чем-то им обоим понятном. Но Косой лишь усмехнулся: - Не подкатывай, начальник. Один уже пробовал. И Цветков понял: кто-то уже эту «струнку» нащупал, но тоже поздно. И чтобы только проверить себя, спросил: - Когда же пробовал? - А когда по второму сажали. Так, значит, и ко второму делу уже было поздно. Большой, видно, путь он к тому времени прошел, этот Косой, далеко скатился. Мать - это, кажется, тоже уже не «струнка», это тоже уже перегорело, так равнодушно и насмешливо упомянул о ее слезах Косой. Да, тяжелый случай. Что же еще? Друг, девушка? Должен же быть у человека в жизни какой-то еще дорогой ему человек. По первому делу пока не видно. Федька-Стук - это не тот человек, и другие дружки тоже. - Так. Давай, говори о втором деле. Косой помрачнел. - Кража, - резко бросил он. - Статья восемьдесят девятая, тоже вторая часть. Да, кража. Второе дело - вторая ночь у Цветкова. В нем он тоже разобрался, почти… Универмаг обокрали ночью, в другом городе, за пятьсот километров от Снежинска. Обокрали со знанием дела: пролом потолка, отравление собак. Брали только ценные вещи. Увезли на машине. Большинство вещей обнаружили в других городах. Арестовали троих, в том числе и Косого. Больше они никого не назвали. А все трое - сопляки, явно первый раз на таком деле. Но Косой опять сказал: «Я!», назвал себя верховодом. И любопытная деталь: кража произошла сразу после получения магазином партии мехов. И явная недоработка в деле: не изучен персонал магазина. А ведь можно было догадаться: связь с кем-то была. И чья-то рука. Чья-то? Теперь по делу бежавшего из заключения Григория Сердюка известно: он работал тогда в этом универмаге. Наконец еще одна деталь, и тут тоже недоработка: у Косого при аресте найдены только женские золотые часики и флакон дорогих духов. Для кого? Ради кого рисковал? Женщина… И снова Цветков напряженно ждал, как, именно как скажет Косой об этом деле. Нахмурился, сгрубил? Это хорошо, это что-то уже иное. Может, здесь «струнка»? - А ты давай поподробнее, как было дело, - сказал Цветков. - Так и было, как там написали, - Косой кивнул на бумаги, лежавшие на столе. - Чего рассказывать-то? - Чего там нет. - Там, начальник, все. Будь спокоен, ваши поработали, им за это платят. Цветков покачал головой. - Кажется мне, не до конца поработали. А, Косов? - Конец будет, когда вышку получу, - хмуро усмехнулся тот. - Такой, значит, план себе наметил? - Планы насчет нас - это по вашей части. - Вернемся к той краже, - невозмутимо сказал Цветков. - Опять, значит, на себя всю вину взял? Глупый ты, святой или трус? Косой метнул на него злой, настороженный взгляд. - Мое дело! - Оно и других кое-кого коснулось. - Мое! - гаркнул Косой, теряя самообладание. - И не лезь!.. В душу, говорю, не лезь!.. Нет у меня души! Нет!.. Губы его дрожали, черные глаза сузились, глядели бешено. Цветков не удивился, не осадил, хотя для этого потребовалось немало усилий. - Ты что подумал? - спокойно спросил он. - Я сказал, что других коснулось. И это не только тот, кого ты не назвал. Это еще один человек. Кроме матери, конечно. Косой процедил сквозь зубы: - Интересно даже… - Это та, которую ты любил, Косов. Однажды в жизни все-таки любил. А она… - Нет!.. - в новом приступе бешенства закричал Косой. - Нет баб!.. Одни… - он грязно выругался. - Других нет! Косой вдруг опомнился и умолк, потом усмехнулся дрожащими губами. - Амба, начальник. Больше говорить не буду. Хоть трупом делай. Цветков посмотрел на него с гневом. - Трупы делаешь ты. - А я, может, и сам труп! - Нет, ты живой, - медленно произнес Цветков. - Из тебя, может, и что другое удастся сделать. Как сам решишь. Помолчали. Потом Цветков, закурив, спросил: - На встречу с кем в Москву приехал? Косой демонстративно молчал. Цветков усмехнулся: - Войну нервов объявил? Слаб ты для этого, Косов. Ну, а если я тебе сам скажу, с кем встреча должна была состояться, тогда как? Косов продолжал молчать. - Так, - протянул Цветков. - Не хочешь, значит, говорить? - Может, бить будете? - спросил вдруг Косой. - Глядишь, я и подпишу чего надо. - Это, милый, били те, кто считал, что признание - все, других доказательств не надо. Давно это было. - А теперь, значит, наоборот, признание - ничего, так, что ли? - Почему? Признание признанию рознь. Вот ежели ты признаешься, чтобы душу свою очистить, новую жизнь начать, как у всех людей, это - да, это одно дело. Ну, а если признаешься для хитрости или от страха - это другое. Такое признание меня не интересует, прямо тебе скажу. - Стоит запомнить. - Ясное дело. И еще стоит подумать. Хорошенько подумать. Жизнь не копейка. От нее можно много радости получить. - Это по-разному каждый понимает. - Оно конечно. Одному радость детей учить, другому - сталь варить или, допустим, урожай снимать. И за все, обрати внимание, почет от людей, уважение. Почему? Потому польза для других от его жизни, а ему - от их. Так у нас жизнь устроена между людьми. - Да-а… А третьему радость - воров ловить. - А как же? Покой для жизни каждого важен, своей и близких. Близких! Потому человек еще и семью заводит, любимую, детишек. Это в крови у человека. Так ведь? - Только не у всех получается. - Нехитрое дело. Помни: жить за счет беды и горя других людей - от этого радости тебе никогда не будет, Косов. Никогда! Справедливость - вот закон жизни. - Дождешься ее от вас, справедливости этой! - зло бросил Косов. Цветков, насторожившись, покачал головой. - Ты ее не хотел сам. По первому делу ножом ударил не ты. Но ты взял вину на себя и получил срок за другого. Справедливо это? Но виноват был ты сам. Ты видел, как следователь пытался добиться истины? И я видел, по протоколам допросов видел. Ты ему помог? Нет, ты ему мешал.