Надо заметить, что с последней встречи мара изменила свой образ. Тогда это была маленькая крестьянка с картины Васнецова, в лапотках и платочке, сейчас же передо мной сидела вполне себе обычная городская девчушка, то ли из старшей группы детсада, то ли даже первоклассница. Черная короткая блестящая курточка с молниями, юбка, розовые колготки, модные полусапожки и забавная шапка с надписью «New York». — Спиннер подарить? — вместо приветствия спросил я у гостьи. — Просто тогда образ будет завершенным. Сейчас их все крутят. Она молча протянула руку, в которую я положил обещанный предмет, взяв его с подоконника. Он у меня там года два лежал. Понятия не имею, откуда он взялся, наверное, Маринка забыла. Мара крутанула лопасть спиннера раз, потом другой, послушала его жужжание, поднеся к уху, а после уверенно запихала в карман курточки. — Надо соответствовать, — наконец одарила она нас своей первой фразой. — Все изменилось, старые маски никуда не годятся. Зачем звал? — Надо кое-что выяснить. — Я оперся спиной на столешницу. — Сразу оговорюсь — мне не нужен конфликт. Я его не боюсь, но считаю, что худой мир лучше доброй войны. Холодная улыбка уверенной в себе древней нечисти, появившаяся на детском личике, признаюсь, впечатляла. — Ты нарушила наш договор, — продолжил я. — Ты убиваешь человека, который тебе не принадлежит. Увы, но речь идет о Силуянове. Некоторое время назад я случайно узнал, что он снова загремел в психушку. Мол — опять у него начались ночные кошмары, чуть жену не придушил и орет, что у всех окружающих его людей черные глаза без зрачков. Само собой, к нему сразу вызвали крепких санитаров, а после с «мигалкой» отправили в больницу имени Петра Петровича Кащенко, где ему поставили диагноз «шизофрения», добавили к этому словосочетание «весеннее обострение», выписали таблетки и препроводили в помещение без зеркал и дверных ручек. А куда еще его такого девать? Вот только меня не обманешь. Нет, умом он, может, и вправду начал трогаться, вот только весна тут ни при чем. Это симптомы другой болезни. В определенном смысле — рукотворной. И виной тому я. А значит, мне и исправлять свою ошибку. — Я голодна, — возразила мне мара. — Ты обещал мне дать другого человека, но не дал. Теперь я беру то, что могу. — Не обещал, — покачал головой я. — Сказано было, что ты будешь призвана, когда появится ясность в происходящем вокруг меня. — Прошло достаточно времени, — заметила мара. — Ты настолько неповоротлив, что тратишь полгода на выяснение того, кто твой друг и кто твой враг? Тогда мне точно можно не считаться с твоим мнением. Я убью тебя быстрее, чем ты поймешь, что именно произошло. — Ты — меня? — мне даже смешно стало. — Попробуй. Вот он я, перед тобой. Рискни, посмотрим, что получится. — Засовы на твоей душе не провисят вечно, — резонно заметила мара. — Раньше или позже они падут. — И ты все равно не посмеешь ко мне даже приблизиться, — процедил я. — Мне это известно, и тебе тоже. Я избран той, кому ты служишь. Ты готова пойти против ее воли? — Ты слишком самоуверен, — резонно возразила гостья. — Сегодня милость нашей матери с тобой, но что будет завтра? — А завтра я буду сильнее, чем сегодня. Ты мудра и опытна, ты же все видишь. — Вижу, — призналась мара. — Наш мир все сильнее растворяет тебя в себе. Но ты все еще человек. Ты не готов убивать ради забавы или преследуя свою выгоду. Ты не желаешь без жалости отдавать чужие жизни тем, кому они нужны. Ты все еще живешь под Солнцем, а не под Луной. Потому я не боюсь тебя. Ты слаб. — В чем-то ты права, — признал я. — Но не во всем. Да, я не готов убивать забавы ради, верно. Но тех, кто стоит на моем пути или не желает прислушаться к моим просьбам… Договаривать фразу я не стал, вместо этого достал серебряный нож и, поймав отблеск электрического света лезвием, повертел им в воздухе. Хорошее средство против таких, как она. Подарок Ровнина на Новый Год, он мне его с Женькой передал. Так сказать — «два в одном». Тут тебе и практическая польза, и тонкий намек, мол: «не шали, ведьмак, а то такой же в сердце получишь». Я не дурак, все понял. И Мезенцева тоже, потому что передала этот подарок сильно не сразу, не под бой курантов, а только под утро, когда собиралась домой. Да еще и глаза в сторону отвела. — Повторюсь — мне не очень хочется переходить к взаимным угрозам и тем самым портить отношения, — спокойно продолжил я, убирая оружие. — Такие беседы никуда не ведут. Попугали друг друга и разошлись — какой в этом смысл? Цели не достигнуты, договоренности нарушены, будущее, которое для нас обоих могло стать радужным, уже не случится. С такими как она не имеет смысла придерживаться правил переговоров, принятых в человеческом обществе. В беседах с ними не надо врать или давать пустые обещания, это может выйти боком. Здесь каждое слово понимается буквально и за него придется давать ответ. Мара — не человек, и этим все сказано. Она видит ситуацию по-другому, потому что мыслит иными категориями. В том году я этого еще не осознавал, но, как и было сказано, я учусь, может, не очень быстро, но все же — учусь. Не стоит ждать милости от волкодлака в полнолуние. У него нет жалости к тому, кого он выберет своей добычей, ему все равно, кто перед ним — мужчина, женщина, ребенок, старик. Есть только голод дикого зверя, и он первостепенен. Человек — добыча, а у нее не спрашивают согласия на съедение. Не стоит надеяться на сострадание гуля, если попал в его когти. Ему плевать на слова и мольбы, он их даже не поймет. Для него людская речь подобна плеску речной волны — шумит что-то, да и все. Он вскроет твое горло, а после затащит в темный теплый угол, чтобы ты немного подстух. Гули не едят свежатину, они любят мясо с запашком. Дети Ночи — не люди. Не были они ими никогда, и в жизни не станут. А потому не стоит с ними разговаривать, уповая на понятия «элементарная логика» и «здравый смысл». Это верный путь к смерти, потому что в какой-то момент тебя просто могут убить, сочтя бесполезным и слабым. Здесь все решают совсем другие вещи. Ну и Покон, конечно же. — Что я получу, если отпущу душу твоего бывшего врага? — бесстрастно спросила мара. — Пока ничего, — так же холодно ответил я. — Но даю тебе слово ведьмака в том, что, если на моем пути появится человек, который будет мне мешать, ты получишь его целиком и без остатка. Сроки не назову, но такое раньше или позже случится. Мара ткнула пальцем в сторону окна. — Клянусь в том Луной, — верно истолковал я ее жест. — Теперь ты. — Человек, который был отдан тобой на закланье, отныне не моя добыча, — покачала ножками мара. — Клянусь в том Луной и именем моей матери Мораны. — Я тому свидетель, — буркнул Вавила Силыч. — Услышано и запомнено. — Ведьмак, у меня еще послание. — Мара снова извлекла спиннер из кармана и крутанула его. — Моя мать опечалена тем, что ты не желаешь добра вам обоим. Ей нужна сила, тебе — тоже. Она просила подумать о том, что время летит быстро, и опасность подбирается к твоему дому все ближе и ближе. Твоя смерть будет означать для нее возвращение в мир Теней, а ей этого очень не хочется. И мне с моими сестрами — тоже. И даже дурам-Лихоманкам, которых ты поманил пальцем прошлой осенью, дав им надежду на то, что их не забыли. — Буду рад снова увидеться с твоей матерью, — склонил голову я. — И лично сообщить ей то, что ее печали — мои печали. Она не желает меня видеть скоро как месяц, сам же я попасть в Навь не могу, и это ей прекрасно известно. — Человеческая кровь — ключ от всех замков, — почти пропела мара. — И тебе это прекрасно известно. Открой дверь один раз, а после все станет гораздо проще. Подъездный скрипнул табуретом, как видно, от эмоций. Не сомневаюсь, он знает, как двери в мир за Кромкой открываются. Их брат вообще много про что в курсе, только говорить мне они ничего не хотят. От греха, надо полагать. — Сиди смирно, — велела ему нежить. — Ты кто? Видок. Вот и не мешай нам. — Он гость, и он в моем доме, — немедленно осек ее я. — Как и ты. Помни про это, мара, и уважай законы хозяина этого места. — Пусть будет так, — согласилась она. — Все, луна заходит, и мне пора. Слова сказаны и услышаны, клятвы даны и будут исполнены. — Передай поклон Моране, — попросил я ее. — Скажи, что жду встречи. Девочка кивнула, слезая с табурета, а после ушла в коридор, прикрыв за собой дверь. Вавила Силыч почти сразу последовал за ней, но там никого не было. — Убралась, — выдохнул он, проведя лапой по лбу. — Уф, до чего страшная! Чего ты с ней из-за меня-то сцепился? Я не гордый, меня ее слова не трогают совершенно. — Потому что нечего на моих друзей бочку катить, — проворчал я. — Может, еще чайку? — Да нет, пойду, — подъездный спрыгнул с табурета. — Своих успокою. — А рассказать про то, что в Коньково случилось? — напомнил я ему. — Кстати — почти моя малая родина. Я сам из Теплого Стана родом. — Да какой там, — отмахнулся подъездный и нырнул под плиту. — Не до рассказов. Впрочем, секундой позже вывернулся оттуда ужом, и, глядя мне в глаза, произнес: — Скверную ты клятву дал этой ночью, Александр. Скверную. Не мне тебя судить, но такой долг на себя брать было ни к чему, даже для чьего-то спасения. — Знаю, — развел руками я. — Но по-другому бы не вышло. И потом — ты же не думаешь, что для меня дальше всё розами усеяно будет, с которых кто-то колючки ободрал? Жизнь чем дальше, тем веселее. — Нельзя с этими змеюками ни о чем договариваться, — упорствовал Вавила Силыч. — И уж тем более с матерью ихней. Я ведь давно почуял, что ты дорожку к ней протоптал, но молчал, потому как не мое это дело. И дальше молчать буду, чтобы имя ее здесь, в дому нашем, не звучало. И тебя о том прошу. — Обещаю, — приложил ладонь к сердцу я. — Да не переживай ты так. У меня тяги к темным делишкам и навьим забавам как не было, так и нет. Оно мне надо? Видишь же — свои собственные ошибки пытаюсь исправить, которые наворотил еще осенью. — Главное — новых не наделай, — вроде как отошел подъездный. — Похужее. Он ушел, а я сел за стол и отхлебнул остывшего чаю. Мне не давала покоя одна вещь, а именно то, что мара знала, чем недовольна ее госпожа. Откуда? Ответ один, и он очевиден — от нее самой. Значит, что? Они общаются. Вопрос только в том, как именно? В смысле — лично или мысленно, сквозь границу миров. Если второе — то ничего. А вот если первое, то это не очень хорошо. Это значит, что отдельные личности туда-сюда шастать начали, и ничего хорошего от этого факта ждать не стоит. Сегодня мара, завтра какой-нибудь упырь, а послезавтра кто? Ведьма или мой собрат-ведьмак? Кто знает, чем это кончится? Мало ли кто там еще очухался, в Нави? Опять же — кто обитает на том берегу Смородины? Кого боится Морана? Морана, которой вон подъездные до судорог опасаются, даже столько веков спустя после ее исчезновения. Но — вряд ли. Если бы все было так просто, я бы об этом знал. Тот же Нифонтов прискакал бы и начал орать, что это моих рук дело. Информаторы отдела 15-К наверняка бы донесли подобные вести до ушей своих покровителей. В чем — в чем, а в этом мне за минувшую зиму убедиться довелось. Чего стоит только дело с сердоликовой камеей из коллекции Пьеро де Медичи, в котором мне довелось поучаствовать пару месяцев назад. Замечу — как всегда добровольно-принудительно. Так вот — они бы знали, таскайся кто в Навь, как к себе домой. И я бы тоже. В этом вопросе мы с отделом солидарны, нам обоим ни к чему гости из прошлого под боком. Ох, как же все непросто на белом свете. А мне сегодня еще в «Р-индастриз» ехать, вместо того чтобы в кабинете спокойно кемарить. Или даже дома, предварительно плюнув на службу и сказавшись хворым. Одна радость — красивая женщина меня завтраком накормит, причем, подозреваю, вкусным. В моей жизни такого давненько не случалось. Большинство бывших подруг готовить вовсе не умели, а моя нынешняя пассия вовсе сматывается с первыми лучами солнца, никак это не комментируя. Так что аж чуть ли не со времен супружеской жизни подобного не случалось. Точнее — с той ее поры, когда мы еще не начинали день с перебранки. Славное то было время, ради правды. Безмятежно-счастливое. Жалко, что кончилось быстро, как и все хорошее в этой жизни. Предчувствия меня не обманули, завтрак был неплох. Я, кстати, даже не знал, что иные рестораны довольно высокого уровня открываются в такую рань. Мне казалось, что они часов до двух закрыты. — Сыт? — заботливо спросила Ряжская, когда я отодвинул от себя последнюю тарелку и удовлетворенно выдохнул воздух. — Доволен? — Поспать бы, — доверительно сообщил ей я. — Часиков восемь. — Вот это нет, — опечалилась она. — Оно бы неплохо, разумеется, но — нет. Паша нас на девять утра записал, так что пора ехать. — Это что же, вы с мужем по записи общаетесь? — опешил я. — Однако! — Несмешно, Смолин, — немного обиделась Ольга Михайловна. — Ты просто не представляешь, в каком ритме жизни он живет. Бизнес есть бизнес, случается, что и мне приходится окно в его расписании искать. И потом — я же не одна буду, а с тобой. Так-то я вопрос и по телефону могла решить. — Ну, — обрадовался я. — Так и решите. А я не обижусь, что ехать никуда не надо. Только до банка меня подбросьте, хорошо?