Я напрягся и попытался собраться с духом. – На мой взгляд, вы выросли в семье, где царит насилие, – небрежно продолжил детектив, бегло просматривая историю моей жизни: отчеты о поведении, полицейские доклады и заметки социальных работников за десять лет, что я провел в приемных семьях на условиях патронатного воспитания[1]. – Здесь говорится, что, когда вам было восемь лет, ваш отец до смерти забил вашу мать бейсбольной битой. Внутренне я ощутил, будто он пнул меня в живот. Но даже не подал вида, лишь кивнул. – Он умер в тюрьме после драки на ножах с другим заключенным? – Он получил что заслужил. Неверный ответ. Полицейские подняли брови. И обменялись очередным понимающим взглядом, в котором явно читалось: «Вот это уже кое-что». – Вы ведь видели, правда? Как отец убил вашу маму? Я вздрогнул, когда из могилы тут же попытались выбраться кровавые воспоминания. Они не умрут, как бы глубоко я их ни похоронил. – Подобное зрелище неизбежно влияет на ребенка, – непреклонно заявил Харрис. – Это разозлило вас, Ронан? – Настолько, чтобы выйти из себя? – Говорят, что подобное насилие проистекает из семьи. – Заложено в ДНК. – Каков отец, таков и сын. Последние слова повисли между нами, вытягивая кислород из воздуха. Мой худший страх высказали вслух. Я поерзал на стуле и промолчал. – Вернемся к нашему делу, – наконец сказал Ковальски и повернулся, чтобы заглянуть в папку. – Здесь говорится, что в первый же день в Центральной старшей школе вы сломали нос Фрэнки Дауду. – Он доставал моего друга. – Значит, вы без предисловий ударили его по лицу? – Миллер мог умереть, черт возьми. – Миллер Стрэттон? – прочитал в отчете полицейский. – Во время инцидента он не был вашим другом. Вы ведь не знали его прежде, верно? «А теперь он мой друг, придурок». Я бы умер за Миллера Стрэттона. За Холдена Пэриша. За Шайло… В груди болезненно заныло. Ковальски стукнул по столу, чтобы вывести меня из задумчивости. – Кажется, вы заслужили репутацию человека, склонного к беспричинному насилию. Верно? Я напрягся, но промолчал. «Я пытался. Старался поступать лучше. Стать лучше…» – Давайте прогуляемся по тропе воспоминаний. – Харрис снова сверился с папкой. – За год в Центральной старшей школе вас отстраняли от занятий по меньшей мере шесть раз. Вандализм, нападение… Два месяца назад вы повздорили с отчимом Миллера Стрэттона. Подвесили его над балконом двухэтажного дома. Я стиснул зубы. Я никого не подвешивал. Просто перегнул ублюдка Чета Хайленда через ограждение, чтоб отпугнуть от матери Миллера. И это сработало. Но что толку? Этих придурков не интересовала правда, ведь она не укладывалась в уже написанную обо мне историю. Кровью матери. И отца. В моих жилах текла его кровь. Каков отец, таков и сын. – Что скажете? – Чет ему не отчим, – пробормотал я. – Он всего лишь бездельник, ударивший маму Миллера. Но вам ведь плевать на это. Полицейские переглянулись. – У вас проблемы с полицией? На свободу вырвалось старое воспоминание. Сломленная, истекающая кровью мама пыталась забиться в угол, а отец стоял над ней с битой в руке… «Ты подвел маму, и теперь она мертва», – подумал я. Но к кому я обращался? К полицейским или к самому себе? Они подвели ее, и я тоже. Я не смог ее защитить. Как не сумел уберечь и Шайло. Вина, гнев и горе, словно три обезьяны, сидевшие у меня на спине, пронзительно вскрикнули и завыли. Ковальски одарил меня тяжелым взглядом. – Ответьте на вопрос, сынок. – Людям нужна помощь, – проговорил я. – Если им не помогаете вы, то вмешиваюсь я. – Ну, речь ведь не об охране порядка. – Ковальски закатил глаза. – Чем поможет угроза сбросить человека с балкона? Я усмехнулся. – Но ведь после этого он оставил ее в покое, верно? – А как насчет Фрэнки, два дня назад? Тогда вы тоже «помогали»? – Я его не трогал. – Вы не видели Франклина Дауда в ночь на тридцатое июля? Я поерзал на стуле. Между лопаток, будто насекомое, поползла капелька пота. – Я ничего не скажу. – Ну же, Венц, – проговорил Харрис. – Не будем все усложнять. Мы ведь знаем, что произошло. Ковальски принялся загибать пальцы. – Ваша ссора с Фрэнки Даудом подтверждена документально. В первый же миг, как вы увидели его, сломали ему нос. Пятьдесят свидетелей подтвердят, что девятого сентября прошлого года вы повалили его на пол на вечеринке в загородном доме. А несколько месяцев назад во всеуслышание заявили, что, если он причинит боль тому, кто вам дорог, вы – цитирую: «вытрясете из него все дерьмо». Харрис скрестил руки на груди. – Вы ведь имели в виду Шайло Баррера? – Да, – согласился я. Самый правдивый ответ из всех, что я дал сегодня вечером. – Фрэнки причинил ей боль, – продолжил Харрис. – И вы просто исполнили свое обещание и смешали его с дерьмом. Безжалостно. Не так ли? – Я же сказал, что… – Он в больнице, Ронан, – вмешался Ковальски. – Борется за жизнь. Харрис кивнул. – Это называется мотив. – А вы сидите здесь с распухшими, покрытыми кровоподтеками кулаками. Но на этот раз вы ни при чем. Вы это хотите сказать? Я вздернул подбородок. – Именно это я, черт возьми, и говорю. Харрис тяжело вздохнул. – Вы просто усложняете себе жизнь, Венц. В этом деле все просто и понятно. Признайтесь, и, может, вам смягчат приговор. Конечно, если ваша жертва выживет. Я сжал под столом ноющие руки в кулаки. Я имел право на адвоката. И на телефонный звонок. Но что это даст? Я считался виновным еще до того, как они усадили меня на стул. Харрис склонил голову набок. – Хотите знать, что я думаю, Ронан? Я и так знал, о чем он думал. Конец пути.