— Яна! Яна… На меня обрушивается тьма. Хриплю, дергаюсь, чтобы не потерять сознание. На голове какой-то мешок, чувствую, как шершавый ворс лезет в ноздри и рот. Воздуха катастрофически не хватает. — Ну что, Шанина, наигралась в недотрогу? — веселится Истомин. — Ничего, тебя ждет бурная ночь, Стэн сказал, тебя проучить надо хорошенько. Утром как шелковая будешь. От его слов меня охватывает липкий страх, по позвоночнику ползет холодок, и в горле пересыхает. Яна, Яночка, ну где же ты?! Куда-то тащат, грубо вывернув руки за спину. В ушах звенит, пытаюсь ртом сделать вдох — не получается. Плечо мучительно ноет. — Гер, какая ночь? После посвящения всех перваков выгоняют обратно в общагу! — Слышу напряженный голос Яны, и в душе вспыхивает огонек надежды. Янка должна помочь! — Я на это не подписывалась. Стэн просто велел ее привезти на вписку! Потрясенно замираю. Она с ними? Как могла?! — Да шучу я, Ян, шучу! — во весь голос ржет Истомин. — Все только по согласию. Поверь, к ночи она сама уже будет проситься, чтоб ее поимели. Взрыв хохота. Меня толкают, ударяюсь плечом и вскрикиваю от боли. Падаю на что-то мягкое. — Заткните ей кто-нибудь пасть. Петюнь? Кто-то дергает меня, срывает с головы пыльный мешок, я громко чихаю. Глаза режет от яркого дневного света, но успеваю увидеть глумливую рожу Краснова и затылок Вэла. Селиванов за рулем, значит, меня засунули в его джип. Эти мысли пролетают за мгновение, перед взором возникает какая-то цветная тряпка… — М-м-м… м-м-м… — Завязывай сильнее, Петюнь, да не дрожи ты, чудила! Ничего не будет! Обещаю. Не мычи, сука! От обидных слов Геры продирает изнутри. Меня никто и никогда так не называл! И кляп в рот не засовывал! Какое счастье, что мама с папой меня сейчас не видят! А этим уродам никогда ничего не будет. Отец Истомина какая-то шишка то ли в полиции, то ли в прокуратуре. Я верю ему и даже не слишком сопротивляюсь — все равно силы не равны. Яна садится на переднее сиденье джипа, а мне на голову снова накидывают мешок. Огромный колючий ком царапает внутренности, давит. Не могу поверить, что Яна меня предала. Продала Шумскому как… как биомассу! Так они нас называют. Нищими, отбросами, биомассой. За что?! Чем больше думаю о Яне, тем сильнее меня раздирает ком. Но Савицкой плевать на мои чувства, что мне безумно больно от ее предательства и страшно от того, что со мной сделает Шумский, едва я попаду в его лапы. — Погнали. А то начало пропустим, — велит Яна Селиванову, и машина послушно трогается с места. Сижу, зажатая с двух сторон Истоминым и Красновым. В горле першит, не могу выплюнуть эту ужасную тряпку изо рта, голова кружится. Я задыхаюсь от того, что ничего не могу сделать! Не могу себя защитить! Истомин с Селивановым перебрасываются сальными шуточками. Делят между собой девчонок, которые уже там, у Шумского на вписке! Эти двое — Вэл и Гера — явно главные здесь. Краснов на подхвате, ну а Янка… с ней все и так ясно! Машина останавливается, отчего меня сковывает леденящий страх. Он рождается в груди и медленно расползается по всему телу, отравляя собой каждую его клеточку. — Вытаскивай ее, Петюнь! — приказывает Вэл. — А то заждались уже. С меня наконец стаскивают мешок. Жмурюсь от резкого солнечного света, который больно бьет в глаза. — М-м-м… м-м-м… — Да вытаскивай из нее кляп, — смеется Селиванов. — Здесь она может орать сколько угодно. Чуть привыкнув к свету, начинаю различать предметы перед собой. Несколько машин рядом — похоже, мы на парковке. Дальше огромный дом с колоннами, за ним — еще один. А вокруг деревья, дорожки, идеально зеленый газон, как на футбольном поле. Здесь все так… красиво и равнодушно, что ли. — Ну что, Шанина, шикарно, да? — Селиванов подходит и насильно притягивает к себе. Пытаюсь сбросить его ладонь с плеча, но руки до сих пор связаны, в голове по-прежнему шумит, невыносимо хочется пить! — Отвали! — хриплю и закашливаюсь так, что внутренности сводит. — Может, ей экскурсию провести, показать, как живут нормальные люди? — Гера затягивается сигаретой и выпускает дым мне в лицо. — Она же кроме своей помойки в деревне и не видела ничего. А, Мирослава? — Подонок! С ненавистью смотрю в наглую слащавую морду Истомина. И он мне казался симпатичным?! Гера ухмыляется, потом сплевывает прямо под ноги и резко толкает меня в грудь. Теряю равновесие и падаю на землю. От собственной беспомощности на глазах выступают злые слезы. — Ты ответишь за это! Клянусь, вы все ответите! Они смеются, курят и взирают сверху вниз, как я пытаюсь подняться. Это нелегко, когда руки связаны. Янка стоит подальше от них, разглядывает себя в зеркальце, подводит губы блеском. Оборачивается ко мне и брезгливо морщится. Она совсем другая здесь — жесткая, надменная и циничная. — Может, хватит уже юродствовать! Поднимайте ее и пошли уже. Стэн в чате спрашивает, где мы. Янка очень красивая. И… вся в белом. Белая короткая куртка, белый свитер, белые джинсы. Даже на ногах у нее белоснежные сапожки. А я… вся в грязи. Джинсы просто убитые, не представляю, как их буду отстирывать. Здесь еще не асфальт, меня толкнули на влажный гравий. Господи, Мира, ты серьезно сейчас способна думать о грязной одежде?! Я оглядываюсь и только сейчас соображаю, что все трое одеты в белые куртки или толстовки, джинсы с кроссовками. И Селиванов, и Гера, и Краснов! Это что, дресс-код такой? — Двигай копытами! — ржет Вэл и подталкивает меня, едва я с трудом поднимаюсь на ноги. — Руки ей развяжи, Петюнь! Не хватало еще, чтобы кто-то увидел! — приказывает Янка. Она торопится к большому дому, откуда слышится последний хит Asti. — Вписка скоро начнется. — Никуда я не пойду! Хотите — силой тащите! Голос мой осип, я его с трудом узнаю. Внутри все дрожит, мне очень страшно, но я никогда им в этом не признаюсь! — Неужели? — вкрадчиво интересуется Вэл. — Насилие — не наш метод, ты же знаешь! Побежишь вперед, еще Янку обгонишь на повороте. Ну или пошли ко мне. Я тут рядом живу, а вот тот дом — это Герыча… Развлечемся. Селиванов похабно облизывает губы и громко ржет, когда я стыдливо отвожу глаза. — Ну? — Янка оборачивается на полдороге и нетерпеливо постукивает каблучком. — Я обещала Стэну, что притащу сюда Мирку. Видя, что я не двигаюсь, Савицкая бежит ко мне, ловко распутывает узел и тянет вперед. Судорожно потираю руки, они ноют, на запястьях — розовые полосы от веревки. — Все самой приходится делать. Пошли, говорят тебе, ничего с тобой не случится, дурочка. Ну потерпишь пару часов, все через это проходили. От Яны приятно пахнет, но я почему-то задыхаюсь, а она, не обращая внимания на мое состояние, все толкает и толкает меня по дороге к дому. Я не хочу туда идти, но иду потому, что перспектива остаться один на один с Селивановым или Истоминым меня пугает до чертиков. А если не наврали и точно тут живут? Да меня вообще никто не найдет. А там хотя бы люди… Мы с Яной сворачиваем за угол. Вижу огромный белый шатер на большой поляне перед домом. А внутри шатра — белые столы и стулья. Снова все белое… Уже не удивляют парочки с бокалами в руках, одетые именно в белую одежду. Здесь человек двадцать, может, больше. Понятно, что не вся академия, а только самые приближенные. Янки рядом нет. Стоит чуть поодаль, отвернувшись, и болтает со своей подружкой Ларисой — высокой блондинкой. — Ну наконец-то! — Возглас Шумского разрывает негромкий гул голосов. — Звезда нашего скромного посвящения пожаловала! Стэн вальяжно направляется ко мне. Внутренне сжимаюсь, кровь резко приливает к щекам. Наверное, никого и никогда я ненавидела в жизни так, как Станислава Шумского! Он просто воплощение всего, что вызывает во мне гнев и омерзение. На нем, конечно, тоже белые брюки, свитер и легкое пальто с шарфом. Картинка какой-нибудь рекламы для супербогатых про их супербогатую идеальную жизнь в поместье с десятком крепостных! — Я здесь не по своей воле, Шумский! — Старательно выговариваю каждое слово, глядя в холодные злые глаза Стэна. — Клянусь, тебе это с рук не сойдет. Это похищение! Он смеется, обнажая крепкие белые зубы, потом подходит ближе. Настолько близко, что я чувствую его дыхание. От Стэна неприятно пахнет алкоголем и табаком. — Ты ж, говорят, стобалльница, все дела! — Стэн шипит мне в лицо. — А доходит до тебя как до клинической идиотки! Таких, как ты, надо учить. Жестко. Чтобы другим неповадно было зарываться. Место чтоб свое знала, мразь! — Это ты мразь, Шумский! Трус и подонок! И все чужими руками, да? Что тогда в городе, что сейчас. Шавок своих за мной прислал и еще Янку. Светло-серые глаза Стэна наливаются кровью. Но мне сейчас не страшно, адреналин рулит. Замечаю, как на нас внимательно смотрит Инга Ульссон. В отличие от большинства наших элитных мальчиков и девочек, подружка Стэна не в куртке, а в изящном, приталенном белом пальто. Встретившись со мной глазами, королева академии, поморщившись, отворачивается. — На кого ты там пялишься, убогая?! — цедит Шумский. — Я здесь главный. И рот вымой! Но вообще ты права, Мирослава, не люблю я руки пачкать о разное дерьмо. За меня это другие сделают. Давай, вали в свое стойло. — Чего?! Стэн отходит в сторону и щелкает пальцами. Громко, даже эффектно получается. Оборачиваюсь — ко мне бегут Света с Катей Ларченко. Вид у обеих не очень довольный. Перевожу взгляд на «стойло». Меня передергивает от возмущения. Недалеко от белоснежного шатра стоит нечто, похожее на загон для скота, только размером поменьше, а так все как у нас в деревне. Невысокая жердевая изгородь и калиточка. А внутри вместо овец я вижу всех наших. Семеро из десяти первокурсников, принятых по дотации, неловко топчутся на месте. Спинами к ним — вся эта гребаная элита в белом и с бокалами шампанского в руках. Как же я хочу все это развидеть и исчезнуть отсюда! — Говорили же тебе, что здесь окажешься! — злорадно шипит раскрасневшаяся Светка. Волосы у нее растрепаны. — Давай, пошли с нами. Скоро начало.