Часть 16 из 61 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Выглядел он усталым, но решительным. Вся его одежда была грязной – в пыли и… Да, пятна крови. Он же вез инженера Найденова в больницу. И не счел нужным или так и не успел переодеться. Наверное, когда ездил на фабрику, просто надел сверху пальто.
– Фотографии получились, Игорь Святославович.
– Простите, что так вышло. Мы снова вас сильно напугали.
– Вам не за что извиняться. Хотя это было… несколько неожиданно.
Она старалась говорить как можно строже. Она фотограф, профессионал. Ее пригласили сделать съемку для медицинского освидетельствования. И все. Все!
– Аглая больна, – сказал Игорь Бахметьев. – После того случая мы… Шло полицейское расследование, и я хотел, чтобы высказался специалист. Мы пригласили к ней сюда, в Горьевск, профессора Бехтерева из общества Русской патологической психологии. Он осмотрел Аглаю. И счел ее случай интересным. Уникальным. Она больна. Это душевная болезнь. И все, что вы видели сегодня, – перепады ее настроения, ее сексуальное бесстыдство и даже ее дикая агрессия – это все признаки, симптомы безумия. Это и Бехтерев нам подтвердил. Она душевнобольная. А все остальное, что вы, возможно, сейчас слышали… То, о чем болтает глупая суеверная прислуга…
– Я ничего не слышала. Я ни с кем не разговаривала. Я работала над фотографиями.
– Все, что болтают, – это вздор, суеверный дикий вздор, – он стиснул кулак. И тут же разжал его.
– Она просто стала невероятно сильной, и… она такая быстрая. Я не успела среагировать. Это как-то… это даже глазу не видно. Но фотоаппарат это заснял.
Игорь Бахметьев встретился с ней взглядом. Елене Мрозовской казалось, что он что-то решает про себя.
– Аглая – наследница миллионного состояния. Фабрика, деньги – все до сих пор принадлежит ей, пусть и формально. Она Шубникова. Я не могу позволить отправить ее на каторгу, к убийцам и… И в сумасшедший дом я не могу ее отдать. Если она умрет…
Умри она, и ты лишишься статуса опекуна. И фабрика и капиталы могут уплыть из твоих рук. Назначат торги.
– В это производство было вложено слишком много сил и денег. Ради него шли на большие жертвы, – продолжал Игорь Бахметьев. – Чужим этого не понять. Чем обязан Горьевск фабрике и всему, что с ней связано. Я не могу позволить, чтобы все здесь растащили по кускам на аукционах, чтобы производство развалилось, обанкротилось, чтобы все, чем мы жили… я, и Мамонт, и… его отец, и…
– А Савва? – спросила Мрозовская.
– Он тоже был к этому причастен. Они все… И Глафира, и девочки… Елена Лукинична, Елена, помогите мне.
Он подошел к ней так близко, что в ней сразу смолк голос разума. Лишь сердце билось в груди, как метроном. Он взял ее за руку. Поднес руку к своим запекшимся губам. Поцеловал.
– Елена, пожалуйста…
Обольститель… Он всегда им был… я всегда это знала… О, черт! Я же видела его с ней… я видела его в полном бесстыдстве… Ох, какой же он…Столько силы в нем… столько силы, когда он хочет и берет…
– Лена…
Он целовал ее пальцы. Повернул руку и начал целовать ладонь, запястье. Ее руки фотографа с пятнами на коже, что оставили едкие химикаты.
Снова прижал ее руку к губам. И этот поцелуй длился так долго, что…
– Не уезжайте, не оставляйте меня сейчас, – прошептал он. – Нам надо сделать фотографии. Что бы ни случилось, мы должны…
Она высвободила руку из его крепкой хватки. Надо остановиться, поставить ему заслон. У нее есть женская гордость. Она никогда не признается ему в том, что влюблена в него. Она устоит.
– Случится что-то еще? – переспросила она. – Вам мало того, что было? Мало того, что мы видели – сегодня и тогда, полтора года назад?
Он как-то сразу весь сник. На его широких сильных плечах словно повис камень. Он не смотрел на нее.
Он вспоминал?
Или он тоже не мог забыть, как и она?
Ничто ведь не предвещало.
Тот эпизод в зимнем саду в галерее был единственным. Неужели он стал причиной, катализатором?
Они все разошлись рано в тот вечер, накануне бракосочетания. Венчание было назначено в городском соборе на одиннадцать утра. Игорь Бахметьев нанес визит в особняк Шубниковых утром и сразу уехал на фабрику. А потом к себе. Его не было в доме в ту ночь. Он появился потом, сразу, как за ним послали лакея.
Елена Мрозовская приняла горячую ванну. И легла в постель. Она помнила все до мельчайших подробностей – мысли текли медленно, словно река. Завтра трудный день, их свадьба… Надо сделать много хороших фотографий. Жениха и невесты, гостей… Из знаменитостей ждали чуть ли не самого Шаляпина – он должен был дать сольный концерт в честь бракосочетания.
Елена Мрозовская лежала в постели, листала книгу. «Цветы и травы покрывают зеленый холм, и никогда сюда лучи не проникают. Лишь тихо катится вода. Любовники, таясь, не станут заглядывать в прохладный мрак…Там, там глубоко под корнями лежат страдания мои, питая вечными слезами…»
Блок… Когда он пришел фотографироваться в ее ателье, он ей показался манерным кудрявым гимназистом с капризным женским ртом. Поэт… И вот она лежит в кровати с его стихами накануне свадьбы человека, которого она…
Любовники, таясь, не станут заглядывать…
Где счастье брезжит нам порою, но предназначено – не нам…
Манерный мальчик с капризным ртом – Блок, поэт словно прочел ее, как книгу, и сделал свой собственный фотопортрет – ее, одинокой, влюбленной в чужого жениха, уже ставшего мужем для своей избранницы в физическом смысле. Можно сколько угодно грезить и страдать…
Чертова феминистка… Ее наняли как технический персонал снимать чужую пышную свадьбу, а она влюбилась в нанимателя. Одного его взгляда хватило, пары слов.
Да, так она думала тогда, полтора года назад, когда все казалось таким горьким, но обычным, житейским! Когда не было столько крови и на полу, и на стенах…
А сейчас он сжимал ее руку в своей и все никак не мог оторвать губ от ее ладони. И ей хотелось коснуться его лица, его обветренной кожи… Столько мужества и силы…
– Игорь, я не уеду. Я останусь. Я сделаю все, чтобы помочь вам.
Он смотрел прямо ей в глаза. В какой-то миг она подумала: мы на грани поцелуя. Но почти сразу же догадалась, о чем он на самом деле думает в этот момент, что стоит перед его взором.
И картина явила себя, словно старый кошмар.
Любовь… Как можешь ты, любовь, цвести среди того, что видели наши глаза?
Тогда, полтора года назад, когда она читала Блока при свете старинной лампы с шелковым абажуром, ночную тишину особняка Шубниковых вспорол крик.
Крик потряс дом до основания. Словно кого-то разорвали пополам… Словно с кого-то заживо содрали кожу.
Дикий вопль боли… Визг…
Что-то грохнуло на пол. А потом снова раздались неистовые вопли. Трудно уже было понять, кому принадлежит этот крик – человеку или зверю, столько в нем было муки.
Елена Мрозовская вскочила с кровати. В ночной рубашке, босая, она даже не накинула халат. Но схватила свою репортерскую пресс-камеру!
Это было что-то вроде инстинкта фотографа. Она сразу поняла: в доме случилось что-то плохое. Жуткое. Но все, что встречалось ей на жизненном пути, она хотела заснять, запечатлеть.
Инстинкт фотографа.
В тот момент она была уверена: в дом, набитый произведениями искусства, столовым серебром и фарфором, проник вор, душегуб. Он убивает кого-то из слуг!
Но когда она выскочила в коридор, крик, оборвавшийся на самой высокой ноте, снова пришел со стороны комнаты Прасковьи. По коридору бежали заспанная горничная и лакей. Он включил электричество.
Свет ярко вспыхнул.
Прибежал еще один лакей, по старинке вооруженный топором, и ногой выбил дверь спальни, из которой теперь доносились какие-то странные звуки – словно что-то волокли и грызли…
В спальне стоял кромешный мрак. И пахло…
Так воняет на бойне, когда свежуют тушу, – запах свежей густой крови и требухи.
Лакей дотянулся до шнура и включил верхний электрический свет. Они словно ослепли все, застыв в дверях, – кровать с пышными подушками была вся залита алым. На светлых шелковых обоях – алые пятна и потеки.
Но сначала они никого не увидели в спальне. Кровать загораживала от них то, что было на полу.
А потом увидели все.
Прасковья лежала на спине – голая, ее ночная сорочка превратилась в лохмотья. Ее живот от грудины до лобка был разодран, и вся окровавленная, осклизлая масса внутренностей была выворочена из огромной зияющей раны.
Полиция позже тщетно искала в спальне орудие, которым было причинено это чудовищное увечье. Полицейские так ничего и не нашли – ни в спальне, ни во всем доме. А врач, делавший осмотр, шептал полицейскому приставу, что это «не разрез, а разрыв тканей».
Что-то зашевелилось в углу за кроватью и выползло оттуда на четвереньках.
Приподнялось, встало на колени, осторожно огляделось, утопая руками, до самых локтей покрытыми запекшейся кровью, в белом атласном одеяле.
Светлые, как слюда, глаза уставились на Елену Мрозовскую и слуг. Рот искривился в гримасе оскала.
Она смотрела на них, вся покрытая кровью своей сестры.
А потом тихонько разжала пальцы. И на атласное одеяло выкатилось нечто, оставляя за собой алый след.
И в этот миг потрясенная Елена Мрозовская сделала снимок своей репортерской пресс-камерой.
Глава 14