– И вас отправили в Горьевск? – спросил Гущин. – Не на Колыму же, – засмеялась Молотова хрипло. – Мне так этот товарищ из КГБ Кучин и сказал тогда: чего нос повесила, сучка антисоветская? Кино твое медным тазом накрылось, но не на Колыму же тебя, не в ГУЛАГ. Они тогда, при Андропове, в силе были, ГУЛАГом уже просто бредили. Они сила – мы прах. Как и сейчас. Ничего не меняется в Датском королевстве, да? Словоблудие и пиар. И запреты. И сто первый километр. Я познакомилась с Марго тогда же. Мы жилье вместе снимали, здесь неподалеку, в частном секторе – комнатку на троих у одной доброй местной бабы. Марго и ее подружку Тутси, Тоньку Антипову, на фабрике заставили работать. А я устроилась машинисткой в городской музей, в фонды. Фабричный цех меня миновал. Но это очень давно было. Аглая тогда еще не родилась даже. Да и вы тех темных времен «великого и могучего» не помните. Может, вы только что-то помните, вы в возрасте уже, – Молотова глянула на Гущина. – Как же вы теперь, после всего, после ссылки, снова здесь живете? Дачу построили какую красивую, – спросил капитан Первоцветов. – А это Горьевск, молодой человек. Это такое место. Оно не отпускает. Дачу построил мой третий муж – он у меня был известный искусствовед и занимался реставрационным бизнесом. Сама не знаю, как это случилось, но я вернулась в Горьевск. Здесь так тихо… Здесь какая-то особенная атмосфера. – Два убийства… – капитан Первоцветов опустил глаза. – А этот Кучин вас больше не донимал? Катю удивил этот вопрос. Он был далек от темы, их интересовавшей. – А его убили в девяностых. Нашли в лесу с дыркой от пули в черепе. Они тогда, эти кагэбэшники, наши надзиратели, все, как тараканы, в бизнес полезли. Набивать карман, богатеть. Говорили, что это братки его пристрелили – деньги не поделили, общак. Но слухи ходили, что это он его пристрелил как собаку. – Кто – он? – спросил Первоцветов. – Муж Марго, ваш коллега, милиционер. Это тоже такая романтическая история – драма сквозь слезы. Кучин во времена нашей ссылки пытался Маргошу завербовать, чтобы она на меня стучала ему, поставляла информацию: кто из знакомых ко мне приезжает, не езжу ли я сама украдкой в Москву и тому подобное. Что говорю. Диссидентствую ли. А Марго его послала. И он ее изнасиловал – жестоко, без пощады. Власть свою утверждал. Они всегда этим пользовались – принуждали интердевочек давать им, угрожали и заставляли спать с ними. Тутси – Тонька Антипова – ему давала, откупалась таким образом. А Маргоша его послала на три буквы. Она любила меня, мы дружили, были как родные. Кучин ее избил и изнасиловал. Но время тогда уже иное было. Андропов сдох, тот, который у Любимова гражданство отнял, тоже сдох, настали другие времена. Я Маргошу уговорила написать на Кучина заявление в прокуратуру об изнасиловании. Она написала. А тогдашний молодой помощник прокурора Репликантов – потом он судьей стал здесь, в Горьевске, – заявление на наших глазах порвал. Потом наша ссылка окончилась. Перестройка – ба, не ждали! Мы уехали из Горьевска. Я на годы потеряла Марго из вида. А когда мы с мужем вернулись сюда, чтобы строить нашу дачу, встретила вновь. Оказывается, тот лейтенантик-милиционерик, осуществлявший за ней административный надзор, разыскал ее. Надо же, любовь не ржавеет, да? Ах, любовь… Они поженились, и он привез ее сюда уже своей женой. У них долго не было детей. Стресс от изнасилования покалечил Марго и физически, и духовно. А потом родилась Аглая. В год ее рождения Кучина нашли с дыркой в черепе – по городским слухам, это муж Марго, ваш коллега полицейский, ему отомстил. За все. За нее. За зло. За старые грехи. – Все это – что вы нам так подробно сейчас рассказали – могло иметь отношение к убийству Аглаи? – спросил Гущин. – И да, и нет. Это же Горьевск. Здесь все вперемешку. А что вы хотите – сто первый километр! Говорят, сто километров – это еще Москва. А сто первый – это уже Россия. Здесь иная жизнь. И счет здесь иной – и времени, и событиям, и грехам. Здесь ничего не забывают. А порой валят все в одну кучу. – Какой была Аглая? Вы же ее знали с детства, да? – Какими бывают в девятнадцать лет? Наивными, глупыми, пылкими, верящими в разные невероятные странные вещи и несбыточные желания. – У вас есть какие-то подозрения? Кто мог ее убить? – Не знаю. Я лишь испытываю ужас от происшедшего. – Были обвинены в ее убийстве рабочие-мигранты. – Это чушь. – А почему ее повесили в башне с часами? – Гущин выдержал паузу. – Это ведь бывшая фабрика купцов Шубниковых? – Совершенно верно. Это городская достопримечательность. Исторический памятник Подмосковья. «Вот сейчас он спросит ее, знает ли она что-нибудь о той старой жуткой истории об Аглае Шубниковой, убийстве ее сестры и фотографиях Елены Мрозовской, – подумала Катя. – Ну, давай же, спроси ее!» Но Гущин спросил о другом: – Парень у Аглаи имелся? – Не в курсе. Со мной она не делилась. Марго тоже ничего мне об этом не говорила. – А ваш племянник? – Гущин указал глазами на дверь, в глубь дома. – Он, судя по возрасту, ее ровесник? – Он не особенно интересуется девушками. Все больше со своим смартфоном занят, с ноутбуком, – Молотова усмехнулась. – Но он был здесь, в Горьевске, три года назад? – Да, я пригласила его к себе на дачу. Он готовился к экзаменам в институт. Он мне как родной. У нас с мужем не было детей. – Тогда, три года назад, 30 июня, почему вы оказались в башне так рано? Что вы там делали? – Я это объясняла полиции еще тогда. Там шел ремонт, они открыли старинную кладку стен, старые интерьеры фабричного цеха и башни. И впервые за много лет был открыт доступ на самый верх, к часовому механизму, который давным-давно не действует. Я всегда интересовалась историей города, и не забывайте – мой покойный муж занимался реставрационным бизнесом, писал книги по искусству. Я сейчас сотрудничаю с различными фондами, поддерживающими гражданское общество. Фонды выделяют гранты, в том числе на поддержку нашего наследия. Я хотела осмотреть башню и часовой механизм. Ведь долгие годы, с девяностых, когда фабрика развалилась и прекратила свое существование, доступ туда был закрыт. Все было захламлено, замусорено, настоящая свалка. Ремонт дал возможность оказаться внутри. А почему я рано пришла – так, опять же, ремонт: они там шлифовали стены, выламывали старые оконные переплеты. Пыль, грязь, грохот несусветный. Я пришла пораньше, еще до начала рабочего дня. Хотела все там осмотреть в тишине. Мне Саша Вакулин разрешил туда подняться. Его фирма делала на фабрике полную реконструкцию под торговый центр и офисы. Только сам он в то время в больницу угодил. – Это мы уже выяснили, – кивнул Гущин. – А тогда, в июне, когда вы видели Аглаю в последний раз? – Где-то дня за два до ее гибели. Я вечером возвращалась на машине на дачу из Москвы – ездила к косметологу. И увидела Аглаю на автобусной остановке. Она вышла из машины и пошла пешком сюда, к себе домой. – Из какой машины? – спросила Катя. – Солидный такой внедорожник, как ваш. Большие люди сейчас на таких гоняют. Важные персоны. Водитель высадил Аглаю на остановке, далековато. Не подъехал к дому, мне тогда показалось, он не хочет, чтобы соседи заметили. Здесь народ любопытный и языкастый. – Кто бы это мог быть? – Катя вносила свою лепту в допрос. – Понятия не имею. – Молотова ей светски улыбнулась. – Важные персоны гоняют на «Гелендвагенах». – Это была машина этой марки? – Нет. Я запомнила лишь внедорожник черного цвета. Я давно за рулем, но знаете, все эти фишки с моделями как-то не секу. Глава 19 Аплазия – Что там в заключении судебно-медицинской экспертизы о телесных повреждениях Аглаи Добролюбовой? – спросил полковник Гущин у Кати в машине, когда они покидали тупик Труда. Катя нашла среди документов дела заключение патологоанатома. – Гематомы лица, повреждение переносицы, гематомы в области левого виска, ссадины на левой скуле. Гематомы на левой ключице и предплечье. – А что насчет признаков изнасилования? Катя внимательно читала дальше. – Внешних признаков полового насилия не обнаружено – ни синяков на ляжках, ни травм половых органов, ни разрывов тканей. – Но ведь белье отсутствовало, даже трусы! – Из одежды – сарафан, кофта и вьетнамки. – Катя заглянула в протокол осмотра трупа, затем вернулась к заключению медэкспертизы. – Здесь написано – аплазия. Врожденное отсутствие у Аглаи девственной плевы. – А такое разве бывает? – спросил Первоцветов. – Здесь приложена выписка из ее медкарты, диспансеризация у гинеколога. Аплазия. – Катя читала выводы эксперта. – Ввиду этой врожденной особенности она никогда не была девственницей. – Ей девятнадцать, не несовершеннолетка же, – хмыкнул Гущин. – Это та, другая была… Он осекся. И Катя отметила: снова оговорка по Фрейду. Анфиса переглянулась с Первоцветовым – их тоже это поразило. – Надо осмотреть то помещение в Башне с часами, где ее нашли, – Гущин обратился к Первоцветову. – Как бы это устроить прямо сейчас? – Сейчас никак невозможно. Воскресенье, – ответил капитан. – Надо обращаться в отдел культуры при городской администрации. Это возможно только завтра. Сегодня мы никого не найдем. – Тогда, Борис, займитесь этим завтра прямо с утра, – распорядился Гущин. – И надо что-то сделать, чтобы мать Аглаи протрезвела. Нам необходимо расспросить ее. – Запой – дело тонкое, Федор Матвеевич, – изрекла Анфиса с видом знатока. Наступил вечер, стемнело. Они проголодались. И в голове как-то все перемешалось. Кате хотелось на время прекратить эту гонку по Горьевску от свидетеля к свидетелю. Первоцветов предложил пообедать – или, возможно, уже поужинать в местной пиццерии. В кафе Катя отметила еще одну странность – по поводу Гущина. Он практически ничего не ел, когда они сидели за столом. Катя и Анфиса умяли полторы пиццы, а он лишь поковырял в своей тарелке вилкой. Полный Гущин любил поесть и обычно не отказывал себе в таких маленьких радостях, как сытный ужин, даже во время самых сложных и страшных дел. А тут в кафе он лишь молча пил горячий имбирный чай, чашка за чашкой, и о чем-то думал. О чем-то о своем. Капитан Первоцветов от пиццы тоже отказался. В кафе практиковали смешанное меню, и он выбрал Восток – заказал себе чашку жареного риса с овощами и зеленый чай. И все. Катя на их фоне ощущала себя какой-то обжорой. Но ела с аппетитом и старалась изгнать из головы ужасные образы – той Аглаи и другой Аглаи. После ужина Гущин взял два тома уголовных дел и поехал в ОВД – читать и вникать во все лично. Катю и Анфису он отвез в отель. При этом настоятельно посоветовал Анфисе завтра утром вернуться в Москву. – Я не поеду, Федор Матвеевич, – отрезала она. – Вы можете в расследование меня не посвящать, как хотите. Я заставить вас не могу. Но и вы не можете меня заставить уехать отсюда – вот так взять и все бросить, когда Денис убит, когда такие дела, мои фото и еще одно убийство – повешение на башне. Я Башню с часами тоже намерена изучить как фотограф. Сфотографировать все там завтра. Можете гнать меня взашей, – она обидчиво надулась. – Я не уеду из Горьевска. – Я вас не гоню. Просто я хочу вас уберечь. Вы не полицейский. Чего ради вы станете… – Уберечь от чего? – Анфиса удивленно воззрилась на Гущина. Но он не ответил. Лицо его было мрачным и печальным. И Катя снова терялась в догадках: да что же это с шефом полиции? В отеле она сразу поднялась к себе в номер. Анфиса задержалась в маленьком холле, где по утрам накрывали постояльцам континентальный завтрак. Капитан Первоцветов тоже не торопился в ОВД вслед за Гущиным. Анфиса заказала кофе – в холле работала кофемашина – и села за столик. Капитан Первоцветов от кофе отказался, как и от пиццы, но сел напротив. Они о чем-то негромко разговаривали. Катя, направляясь к лестнице, услышала лишь обрывки: «Меня тоже поразило это совпадение имен…» – и потом: «Они тогда жили здесь, в Горьевске, сами по себе, без нынешней оглядки на Москву – производство здесь, их фабрика, их особняки здесь, музей основали. Это было родовое гнездо. Они благоустраивали город. А потом вдруг все исчезло – остался лишь сто первый километр…» Катя приняла душ, нырнула в кровать, уже начала дремать – Анфиса все не приходила. Катя вяло размышляла о ней и капитане Первоцветове. Ну да, капитан, капитан, улыбнитесь…