Эшелон воинский. И от греха подальше охрану мы сняли. Рисковать красноармейцами нельзя. Подручные Перса в Озерах оглушили охранника. А в продмаге накололи на нож двоих – люди едва выжили. Сейчас душегубы решили не останавливаться перед убийством. У одного обрез. У главаря револьвер и любимая финка. Чтобы снять караул, пришлось выдержать настоящую словесную баталию с военными, гарантировать им целостность имущества – дорогостоящих запчастей для техники. Для чего это железо бандитам? Значит, имели каналы сбыта. Железнодорожный военный комендант заверял: – Наш боец уложит любого диверсанта. А вы мне про какую-то шпану. – Нам нужно их с поличным взять. Ничего с грузом не случится. Там наши ребята в каждой будке и канаве. – Под вашу ответственность! – Под нашу, – кивнул я. – Нам не привыкать. В общем, сняли караул. Всех посторонних во избежание неприятностей убрали подальше. Только плакат со светящимися лампочками не успели повесить: «Добро пожаловать, люди добрые. Грабьте». Время уж за полночь, судя по фосфоресцирующим в темноте стрелкам моих командирских часов. Ну и где ты, Перс? Где твоя воровская удаль? Я чуть не впал в дрему, обхватив зябко плечи руками. Вздрогнул, когда услышал голоса. Как молния мелькнуло в сознании: «Они!» Затаив дыхание, прислушался к скрежету взламываемых замков. К негромким веселым матюгам. Шум отодвигаемой вагонной двери. Звук мотора – это они полуторку прямо к путям подогнали, чтобы не напрягаться. Вот наглые! Хлопок выстрела… Это Фадей напомнил о себе. И дал отмашку на задержание. И тут же вопли: – Стоять! НКВД! Взмыли вверх осветительные ракеты. Не как днем стало, конечно, но супостата рассмотреть и отличить от своего теперь можно. Я выскочил из своего укрытия, сжимая наган. Черт, еле ноги двигаются. Окаменел там. Но времени терять нельзя. Взревел мотор. Хлопнула винтовка. Двигатель грузовика заглох. Отлично, полуторку тормознули! С края крыши я увидел бегущего внизу тщедушного человека. Был он передо мной как на ладони. А резко он улепетывает. И никакой реакции на грозные крики в его адрес: – Стой! Стреляю! Если правый фланг в суете оголили, может и уйти. Ну а я на что? Описывать мой мыслительный процесс – это долго. На самом деле все происходило в движении, за считаные секунды. С двухметровой высоты я спрыгнул на землю, прямо перед бандитом, с криком: – Стой! Хотел сбить его на лету, но не рассчитал. На миг мы очутились друг напротив друга. Низкорослый, юркий противник злобно щерится. Типичная уголовная шваль. И рефлекс у него подлый сработал. Выкинул руку из-за пазухи. Мелькнуло лезвие. Для блатного финка, как пудреница для институтки, – всегда должна быть под рукой и готова к употреблению. И лезвие должно быть не только заточено как бритва, но и помножено на твердую решимость пустить его в дело. Решимость была. И устремилась стальная смерть прямо мне в живот. Нож в ближнем бою не хуже пистолета. Пропорет мою черную железнодорожную тужурку с медными пуговицами в два ряда, войдет в плоть. А я выстрелить не успеваю! Каким-то чудом я, матерый гимнаст, изогнулся и отскочил, избежав ранения. Но следующее движение ножа меня достанет! Бандит подался вперед, чтобы пронзить меня вторым выпадом. И тут я засветил ему рукояткой револьвера по голове. Треск. Стук падающего тела. Готов. Можно не проверять. Лишь бы очухался. Мне с ним еще поговорить надо. Отовсюду слышались крики. Ругань. Характерные звуки пересчета ребер. И еще пара выстрелов. Операция двигалась к финалу… Глава 3 – Не хочешь жить как человек, – укоризненно произнес я, глядя на тщедушного Перса, который недавно пытался пощекотать меня финкой. Это такой продукт воровской селекции – мелкий, изможденно худой. Со злобным оскалом, обнажающим металлические фиксы. С бойким язычком и наглостью, перемежаемой со страхом за свою шкуру. Пятерых задержанных мы отвезли в Управление. Теперь они дают показания в комнатах для допросов. Шестой, тяжелораненый, – в больнице. Вряд ли выживет, но не жалко. Нечего за обрез хвататься. Теперь, главное, не сболтнуть о незавидном состоянии его здоровья участникам шайки. Узнают, что их кореш готов отправиться к чертям на сковородку, тут же станут все на мертвого валить. – Да я и живу как человек, а не как овца, – вор потрогал окровавленную повязку на голове – хорошо я его приложил, аж на душе тепло. – Это овцы с работы домой и обратно. И ждут, когда их стричь будут. – Так и запишем. Трудовой народ, по мнению рецидивиста Сахарова, – это тупые овцы. – Гражданин начальник, – урка поежился, вспомнив, что он не в родной для него милиции, а в госбезопасности, где длинный язык и до расстрельной стены доведет. – Это же поэтическое сравнение. Это я так! – Поэт, значит. Ну и какой стих сложишь о своей преступной деятельности? – Черт попутал. После последней ходки – ни-ни. А тут пацаны местные говорят – пошли, поможешь груз на путях перетащить. Не знал, что крадут. – Чего?! – Ну ладно. Предполагал. Признаю вину. Оформляйте чистуху. И на Север. ГУЛАГ – родной дом для вора. – Эка ты разогнался. Дельце у тебя не первое. Да еще с покушением на мокруху. Но даже не в этом сермяжная суть. Эшелон военный. Поэтому преступление у тебя государственное. И покушение на жизнь сотрудника НКВД при исполнении добавь. – Так я же не знал! Вы, гражданин начальник, в робе были, а не в форме! – Так тебе кричали. – Ну а я не слышал! – Это ты тройке при областном НКВД объяснишь. Если спросят. Но это вряд ли. Так что был честный вор, а стал контрреволюционный элемент. И попрощаюсь я с тобой, Перс, навсегда. Вор стал белый, как накрахмаленная простыня. И судорожно сглотнул: – Но это неправильно! Не по совести! – Все правильно. Ты ни народу, ни родным не нужен. Ты тля и паразит. А паразитов даже с собак вычесывают. – Ну это… Я сотрудничать готов. Всех сдам. Мне никто не брат. Только не на тройку. – Я слушаю. Он начал выдавать что-то жалкое про корешей и малины, про скупщиков, кому толкал товар. Меня это не особо интересовало. Отправлю информацию милиции. – Ты еще подумай, – сказал я и вызвал конвоира. Вот же распоясались, твари уголовные. В первые годы советской власти их социально близкими именовали. Мол, тоже жертвы царизма. Как не станет эксплуататоров, так и воровать незачем будет. Эксплуататоров нет, а эти паразиты все так же норовят залезть в чужой карман и народ овцами величают. Да еще в ГУЛАГе свои законы заводят. Вот кого к стенке надо ставить. И изжить как класс. Среди задержанных попалась пара человек, работавших на «Пролетарском дизеле» и сбитых Персом с пути истинного. Один, тупой и здоровый, трудился в котельной. С детства шатался по колониям для беспризорников да тюрьмам. Советская власть ему работу дала, жилье, посчитала, что он человеком стал. И ошиблась. Он смотрел на меня очумело и все долдонил: – А я чего? А я ничего. Мне сказали идти – я и пошел. Хавку пообещали, деньжат. Говорят: вскрывай дверь на вагоне. Я и вскрыл. А чего? Другой – ростом поменьше и умом пошустрее, фрезеровщик, из городских, сразу понял, куда дело идет, и чистосердечно признался. Понимая, что этого недостаточно, выдал: – Тоже мне, нашли врагов народа. Вон, Богдан котел в цеху рванул в прошлом году. Говорит, это протест против неправильного коммунизма. Он, значит, за правильный коммунизм. Ну и дальше котлы будет взрывать. – Кто рванул? – не поверил я своим ушам. – А мне зачтется? Что я раскаялся и желаю принести пользу. – Зачтется, не бойся. Жить будешь. Фрезеровщик выдал все. Богдан Кирияк, слесарь из сборочного цеха. Скрытый террорист. Получалось, на заводе «Пролетарский дизель» действует вполне реальная террористическая организация. И прошлогодний взрыв был не последним. Как я и предполагал…