– А как же он у тебя оказался? – Это было несложно, – не моргнув ответила Алена, – кассирша у нас не от мира сего. А сделать слепок с ключа не проблема, во всяком случае, я умею. Раньше мне это пригождалось в мирных целях. Эля и Леша смотрели друг на друга. Он ожидал от своей жены любых разумных доводов, любой эмоциональной реакции, единственное, чего он не ожидал, так это того, что она скажет: – Принимается. Глава 2 Это было где-то в начале августа прошлого года. Несколько недель остервеневшее солнце тщательно выжигало все живое. Раскаленный воздух дребезжал, неподвижно застыв в отсутствие даже самого слабенького движения. После полудня улицы словно вымирали, никто не хотел выходить на жару, и некоторое оживление наступало лишь к вечеру. Когда и люди, и природа были уже на пределе возможностей, солнце, как будто обозлившись на то, что так никого и не доконало, внезапно исчезло. Подул ветерок, набежали тучки, появление которых в лучшие времена могло кого-то и расстроить, а теперь только радовало. Воздух остыл до 24 градусов, и можно было высовываться на улицу. Я и до того выбирался, конечно, но без всякого удовольствия и только по крайней необходимости. У меня был большой важный заказ, и я выполнил его даже быстрее, чем думал. В ожидании гонорара я решил пройтись до нового магазина, побаловать себя чем-то вкусненьким. Наличности оставалось маловато, но заказ сдан, деньги скоро будут, так что беспокоиться не о чем. Во время жары в моем морозильнике не переводился лед, и я решил, что окончание работы нужно отметить так, как мне нравится: джин, немного тоника, много льда и долька лимона. В магазине «Гурман» был большой выбор хорошего алкоголя, частью мне недоступного, а частью такого, который даже я иногда мог себе позволить. Две долбаные недели я просидел на вареной картошке и колбасных изделиях и уже чувствовал, что еще одна сосиска – и меня тупо ею вырвет, а если справится желудок, то не справится психика, и начнется депрессия. И я решил сегодня, в день окончания работы, по-ужинать по-человечески: купить кусочек мяса, отбить его и поджарить. А к нему сделать большой салат из разных овощей. И высадить бутылку джина, не меньше. Я устал, мне требовались расслабление и отдых. Наш район мне стал нравиться. Пока шла стройка, было тяжело, от постоянного гула болела голова. Когда стройка закончилась, звуки стихли, но долго еще чвакала под ногами строительная грязь. Потом все привели в порядок, заасфальтировали, высадили деревца. Но главное – появилась инфраструктура. В первых этажах нового жилого комплекса открыли магазины, круглосуточную аптеку. Там и рестораны какие-то заработали, и салоны, но мне они без надобности. А вот когда магазины и аптека в паре минут ходьбы – это очень удобно. Сначала я расстроился: продуктовый магазин оказался рассчитан на весьма денежную публику. Цены на жилье в новом комплексе такие, что по карману только избранным, поэтому и ассортимент в магазине, и цены соответственные. Но потом, когда я внимательнее присмотрелся, оказалось, что не все так печально: кроме всяких там изысканных деликатесов, вроде свежей рыбы и мраморной говядины, на прилавках лежит и обычная еда. И цены на нее вполне доступные. Я выбрал себе добротный кусок постной свинины и направился в овощной отдел. Купил огурцы, помидоры, болгарский перец, зеленый лук и укроп. В желудке уже началось волнение: нос обонял свежие продукты, и мой организм, изуродованный сосисками, требовал хорошей пищи. Ничто не предвещало, что этот день станет особенным. Сначала я почувствовал ее запах. Нет, неправильно, запахом можно назвать и те миазмы, которые источает колбаса. Правильнее будет сказать – аромат. Томный, зыбкий, прохладный. Аромат цвета послезакатного марева. Я сразу представил себе его цвет: темно-розовый в сердцевине, расплывающийся по краям голубовато-фиолетовыми мазками. Я насторожился. Нечасто бывает, чтобы какой-то запах заставил меня заволноваться. Всего одна капля, вибрирующая где-то в воздухе, всего одно мимолетное ощущение… Оказалось, я волновался не зря: через секунду после того, как я вдохнул чудо-аромат, передо мной оказалась та, кому он принадлежал. Девушка. С первого взгляда я ни за что не смог бы ее описать, ни цвета волос, ни параметров фигуры – я ничего не смог ни разглядеть, ни тем более запомнить. На первый раз этого было бы слишком много. Я увидел только кончик ее носа и слегка шевелящиеся губы. Это уже потом я осознал, что девушка читала этикетку на баночке с каким-то паштетом, и ее губы едва заметно двигались, повторяя прочитанные слова. Не могу сказать, сколько я простоял, совершенно окаменевший, – две секунды или двадцать. Я не только не считал, я, кажется, еще и не дышал. Губы девушки представляли собой самое прекрасное зрелище, которое я когда-либо видел в своей жизни. Кончик короткого, аккуратненького носика, нежный овал подбородка и едва заметная полуулыбка. Это такая форма губ, понял я, их кончики совсем чуть-чуть приподняты, будто девушка кому-то улыбается. Но она улыбается не кому-то, а самой природе, которая не поленилась создать такое совершенство. В тот день я уже ни о чем больше думать не мог. На автомате я жарил мясо и пил джин, потом лежал на диване, а когда кончился легкий дождик, вышел на улицу. Было уже почти темно, и во многих окнах жилого комплекса горел свет. А ведь она где-то там, эта удивительная девушка. За какими-то шторами, в какой-то из этих раковин прячется драгоценная жемчужина. Сердце мое внезапно остро и болезненно сжалось, и я пошел прочь. Дошел до своего дома, забрался на три скрипучие ступеньки, пошуршал листвой кустарника, нащупывая в опустившейся темноте ручку двери, скрипнул и вошел внутрь. Я открыл окно, чтобы ночной воздух мог беспрепятственно проникать в комнату, отозвался на кошачье мяуканье – кошкам требовалось насыпать корма – и бухнулся на диван. Я закрыл глаза, но тут же понял, что толку не будет, я все равно не засну. Со мной случилось что-то странное, это я уже осознавал. На самом деле уже тогда я был обречен. После выполнения заказа я всегда беру перерыв в несколько дней, даже если меня уже дожидается новая работа. Глаза должны отдохнуть от компьютера, и мозг должен опустеть, не то в новый заказ может плавно перетечь то, над чем я работал до этого, и тогда я обрасту шаблонами и перестану мыслить творчески. Только когда последние остатки прошлой работы окончательно выветриваются, я берусь за новую. Некоторые специалисты по компьютерной графике прекрасно работают над несколькими проектами одновременно, но я так не могу. Освободившиеся пару-тройку дней я решил посвятить бесцельному шатанию по окрестностям. Вернее, цель-то как раз у меня была, но тогда я даже себе не мог бы в ней признаться. Через два часа хождений я устал, кроме того, мне стало как-то не по себе при мысли, что кто-то может видеть мои бессмысленные блуждания. И кому-то они могут показаться странными. Тогда я занялся уборкой своей территории. Дом купца Волховитинова не сносят принципиально – он является историческим памятником, и по областному закону его нельзя стереть с лица земли. По тому же закону исторические памятники положено реставрировать и содержать в образцовом порядке, и с некоторыми нашими историческими домами так и происходит. Если бы в моем доме жил какой-нибудь известный поэт или писатель, художник, музыкант или общественный деятель, мне бы тоже повезло. Но в моем доме жил Петр Саввич Волховитинов – просвещенный купец, обустроивший в нашем городе первую публичную библиотеку. За это его имя некоторым образом чтут, но не до такой степени, чтобы его дом удостоился реконструкции или хотя бы ремонта. Когда наш микрорайон застраивался, вокруг моего дома тоже крутились представители какой-то строительной фирмы, но в комитете по охране исторических памятников им дали от ворот поворот. Это решение лишило последней надежды жильцов нашего дома – а к тому времени квартир, в которых продолжали жить люди, было всего четыре. Но после бюрократического отказа и они съехали, терпение лопнуло. У кого-то, было дело, возникла крамольная мысль поджечь дом к чертовой матери, и ее даже живо обсуждали мои соседи, но в последний момент испугались. Оказалось, что технику этого дела никто не знает. Вернее, поджечь-то дело нехитрое, но доказать потом, что возгорание произошло по ветхости, а не по вине жильцов, куда сложнее. А доказать это государству, которое нипочем не хочет никого никуда расселять, и вовсе немыслимо. Так и получилось, что мои соседи разъехались кто куда, а мне в почтовый ящик упало письмо, в котором говорилось, что областной Программой по сохранению исторического и культурного наследия предусмотрена реконструкция дома купца Волховитинова в будущем году. Ну и пусть в будущем году. Мне все равно. Мне даже нравилось, что я остался один. У меня были ключи от всех квартир, и со временем я грамотно, на мой взгляд, распорядился оставшимся имуществом моих бывших соседей. А от них много чего осталось! Хлам, который уже не мог пригодиться, я утилизовал, а остальное рассортировал. Оказалось, что мои соседи оставили в своих квартирах много интересного: старинный торшер, коврик ручной работы, большие красивые цветы в кадках, кресло-качалку, скатерть, шкатулки, кое-что из мелочей, но главное – картину неизвестного мне художника, которая осталась от умершей бабушки и никому почему-то не приглянулась. Я в эту картину был влюблен и берег ее как зеницу ока, иногда доставая из шкафа и любуясь ею. Дворик за домом был совсем маленький, но зато это был мой дворик! Здесь безраздельно господствовал один лишь я! Ну и еще несколько кошек, которые числились вольными, но приходили ко мне в гости поесть сухого корма, поваляться на солнышке, а то и навалить кучку на каком-нибудь видном месте, чтобы я всегда помнил, что живу тут не один. Во дворе у меня были сарай, клумба, за которой я регулярно ухаживал, и место отдыха, то есть гамак, который я зацепил за две старые яблони. Летом плоды, бывало, падали мне прямо на голову, но выбора у меня не было. Во дворе, как всегда, было полно работы, но если я займусь делами там, то мой дом скроет от меня все, что происходит на улице и в большом квадратном дворе нового жилого комплекса. Поэтому я занялся тем, что давно уже откладывал, – мытьем окон, выходящих на переулок, громко именующийся улицей Достоевского, и стиранием пыли с внешних подоконников. Я работал довольно долго, уже ныла спина, а во двор приезжали только здоровые дядьки, из подъездов выбегали дети и выплывали дамочки. Мое боковое зрение засекло также группу подростков, старушку с ниткой крученого бисера на шее, молодого человека в прокурорской форме, видимо, приехавшего на обед. Я уже подумывал о том, чтобы закруглиться, когда судьба вознаградила меня: во двор въехал белый джип, и из него выскользнула девушка. Я не мог узнать ее, слишком уж мало я ее видел и слишком плохо разглядел. Я ее почувствовал! Я так заволновался, сгусток крови ударил прямо в горло и стал там пульсировать. Это она. Я поставил ведро со шваброй на асфальт, снял грязную майку и надел чистую. Девушка разговаривала по телефону, медленно двигаясь в сторону магазина. Понятно, в магазине разговаривать ей неудобно. Я двинулся за ней. Теперь мне удалось ее рассмотреть. Волосы до плеч, гладкие, темные, с пепельным переливом, цвет не естественный, но принятый из рук дорогого мастера. Невысокая, стройная, не тощая, но и без излишних округлостей. Одета со вкусом, модно, движения плавные, легкая походка. Если не видеть ее лица, то просто изящная девушка. Мне не терпелось приблизиться к ней и обогнать. Боже, что у нее было за лицо! Никогда мне не доводилось видеть такого лица. Ни в жизни, ни в кино. Некоторые женские лица вызывали во мне восхищение и трепет. Например, точеные черты молодой Клаудии Кардинале или изысканная чувственность Изабель Аджани… Такие лица – совершенные творения природы, их можно разглядывать часами. От лица же вчерашней девушки и вовсе было невозможно отвести взгляд. Я бы хотел описать его, но боюсь, что не смогу. Как не смог бы описать словами музыку Шопена. В тот же день я узнал, что живет она прямо напротив меня, а на следующий день результатом вечернего дежурства стало еще более важное открытие: ее окна выходят на мою сторону, и живет она на втором этаже. Я сделал сайт и рекламу со сложной компьютерной графикой для одного нового интересного коммерческого проекта и получил приличный гонорар. Теперь я знал, куда потратить деньги: я купил хорошую оптику и штатив, но скоро понял, что с моего первого этажа ничего увидеть будет невозможно. И я принял решение о переселении. О втором этаже я раньше не задумывался: зачем? Теперь этот вопрос приобрел актуальность. Я выбрал квартиру, где раньше жила Софья Степановна, бывшая оперная певица, очень интересная и утонченная женщина. Я сделал у нее в гостиной генеральную уборку, вытащил во двор кое-какую рухлядь, перенес со своего этажа кресло-качалку и компьютер. Тащить наверх свой диван было слишком сложно, и я облагородил с помощью настенного коврика лежбище Софьи Степановны. Оно было не слишком удобным, но ведь спать и готовить я могу у себя. А здесь проводить только то время, которое мне будет отводиться для того, чтобы быть с ней. Очень скоро я знал о ней довольно много. Я изучал ее, используя все источники: информацию из ТСЖ, социальные сети. Ее звали Диана Воронцова, скоро ей должно исполниться 34 года, хотя я ни за что не дал бы ей больше 26. Она имеет диплом искусствоведа, некоторое время жила за границей, еще какое-то время в Москве, постоянного места работы у нее нет, о чем можно было судить даже не из соцсетей, а из того вольного графика жизни, который она себе позволяла. А уж в ее графике благодаря своей оптике я разбирался хорошо. Каким-то образом она связана с продажей предметов искусства или только живописи, точно я не понял. Но все это было не так важно. Гораздо интереснее было познавать внутреннюю сторону ее жизни: что она ест на завтрак и на ужин, чем занимается перед сном. Потом пришлось узнать и еще кое-что. У моей нежной красавицы есть поклонник. Он стал приезжать к ней где-то в конце осени, когда уже дули ветра и в незаклеенное окно Софьи Степановны беспощадно несло с улицы. Сначала я засек их во дворе, когда старый хрыч привез Дину домой. Не то что бы он был совсем уж старым, но ему было явно за 50. Итак, старый пень вышел из своего «Мерседеса», подал руку девушке, они стояли несколько минут на улице, о чем-то беседуя. Потом он церемонно поцеловал ей руку и сел обратно в машину. После этого Дина стала довольно часто пропадать вечерами. Она подолгу наряжалась перед зеркалом, осматривала себя, после чего упархивала, но возвращалась без компании и спать ложилась в одиночестве. Я со страхом ждал того дня, когда в ее квартире зажжется свет и я увижу в окне два силуэта. Такой момент настал, и в этот самый вечер мне показалось, что мое сердце остановилось. Но и это был не конец и даже не высшая точка моих страданий. Еще более ужасный сюрприз ожидал меня, когда моя птичка упорхнула на целую неделю, в течение которой я метался, как тигр в клетке, и пил горькую, изнывая от тоски и ревности. А ведь она может когда-нибудь уехать отсюда навсегда, подумал я. Не зря же она валандается со своим потрепанным хмырем, возьмет да и выйдет за него замуж. На самом деле хмырь был вовсе не потрепанным, он был очень даже ничего, подтянутый, с благородной проседью в темных вьющихся волосах. Это я от злости придумывал ему всякие обидные определения. Но всерьез бояться я начал тогда, когда увидел ее поклонника по телевизору. Оказалось, что он глава крупной строительной компании, депутат областной Думы, меценат и что-то там еще… В общем, полный набор. Скоро я заметил, что Дина довольно часто отлучается из дома. То ли ездит отдыхать, то ли продажа предметов искусства требует от нее каких-то перемещений. И в те дни, когда она отсутствовала, я сильно скучал. Впрочем, не я один. После ее очередного возвращения всегда появлялся он… Почему я, собственно, так взвился? Ведь понятно, что у девушки такого полета не может быть со мной ничего общего. Иногда она замечает меня, когда мы сталкиваемся у кассы в магазине, и даже легко кивает, но она кивает всем, кого часто видит, не только мне. Просто такое воспитание. Так что же мне за дело до нее и до ее жизни? Я не раз задавал себе этот вопрос и, отвечая самому себе, злился и совершенно запутывался. Я ни на что не надеялся, ибо это было бы просто смешно. Но я хотел, чтобы она была рядом. Пусть я вижу ее только на расстоянии или через объектив моей мощной подзорной трубы, но я должен ее видеть. Как это ни назови – болезнью, любовью или глупостью – суть не изменится. И сколько бы я ни корил себя, сколько бы ни пытался сам над собой смеяться, просыпался я с мыслью о своей соседке. И когда засыпал, перед моим внутренним взглядом вставало ее совершенное лицо. * * * – Наташа, где ты сейчас находишься? Мне нужно срочно тебя увидеть! Голос в трубке был прерывающийся, звонивший говорил скороговоркой, будто за ним гналась стая собак. И даже не поздоровался. И ни одного вопроса о ней: как, мол, она поживает? Как у нее настроение? Как себя чувствует, в конце концов. Не звонил неделю – и тут на тебе, надо срочно увидеть. Стало обидно. – Что за спешка? – спросила Наташа, нарочито медля. У нее-то ничего не случилось, пожара нет, никто за ней не гонится. – Не буду говорить по телефону, давай пересечемся, – не снижая темпа речи, продолжал собеседник, – у меня важное сообщение. – Что за тайны, тебя что, ФСБ прослушивает? – усмехнулась девушка. – С чего ты взяла? – На секунду замешкался звонивший. – Ну так что? Ты где находишься? – У меня дела, – равнодушно ответила Наташа, – неделю от тебя не было никаких сообщений, а тут пожар случился. – Не пожар, кое-что получше, – был ответ. Несколько секунд оба собеседника молчали каждый у своей трубки. Молодой человек терпеливо, насколько это возможно в его ситуации, ждал, пока ему назначат место и время, а девушка разглядывала себя в зеркале, пытаясь решить вопрос, не следует ли сменить краску для волос на более светлый оттенок. – Наташа, я не шучу, это касается отца, – вновь включился молодой человек, – его ограбили. – Как? Когда? – удивленно выдохнула девушка. – Сегодня днем, так что давай собирайся быстрей, надо повидаться. – Я буду готова через десять минут. Где? – спросила та, которая только что никуда не торопилась. – Я ужасно хочу есть, так что давай в «Вероне» через полчаса, раньше я через пробки не проеду. – Договорились. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера.