– …А Милочку я научила, – продолжает Кира, – чтобы был порядок в шкафах и в доме пахло пирожками. И еще у нее всегда есть желание, чтобы было все хорошо, понимаете? Выпьем! Откуда это про порядок в шкафах? Милочка улыбается, шепчет Кириллу на ухо. Тот оглядывается. Мать. Возвратилась с воздуха. – Что, полегчало? – Машет рукой: а! – По японскому календарю… – начинает свою речь Алена. Сом грохает по столу: – Япона мать! – сегодня он как-то особенно красноречив. Праздник набирает обороты. Мы желаем молодым всего: состариться на одной подушке, быть вместе, пока, пока… – И потом, потом! – кричит Аленушка, она верующая. Раздобрела очень, как стала в церковь ходить, поправилась. И деток, конечно же. Плодитесь и размножайтесь. А может, невеста уже в положении? Зачем иначе выскакивать замуж в девятнадцать-то лет? – По поводу “и потом” позвольте историю… – просыпается вдруг Вершинин. Надо бы, подполковник, этикету тебя подучить. Дай же договорить даме! Чего еще пожелать молодой семье? Достатка, естественно. – Если едете под мостом, а на мосту поезд, – Аленушку не собьешь с толку, – держитесь за кошелек… Или еще лучше – выйти к молодому месяцу и попросить: месяц, дай денежку. – Очень способствует, – кивает Петечка. – Даже в доме можно свистеть. Нет, в доме свистеть нельзя, в театре – тем более. Хорошая свадьба, весело. Время от времени Мила с Кириллом дотрагиваются друг до друга губами, уже безо всякого “горько”. Может, скажет кто-нибудь из коллег? Вон они сидят, математики. Симпатичная публика. Не спились, не стусовались ребята, учатся. Не всем быть артистами. Встает длинный, – о, Господи! – в трениках! – Большой, – шепчет Алена, – талант. – Все успела узнать. Получил недавно важную премию. Финскую. Имеет право ходить без брюк. – Доказательство принадлежности функции четности… – Что он несет? К какому-то экспо… Язык сломаешь! – Это откуда? – Поди ж ты! Булева алгебра. – Век живи!.. Буль. Буль-буль. Ну, поехали! – Не забывайте и про ням-ням. Тем более вилки наконец-то доставили, теперь мы в полной комплекции. Фофан. Слыхали?! Фофаном негра зовут. Ничего, старик, у нас самый лучший поэт был негр. А Петечка – камень, кремень, эдак дотянет до сладкого. Приготовил отдельный подарок. Прекрасный штопор: желтая юбка, рожица наверху. – Но поскольку, Кирилл, мы тебя знаем как доброго мальчика, ты его скоро подаришь кому-нибудь. – Или потеряешь, – вздыхает Анестезия. – Он все теряет. – …Поэтому я поручаю штопор твоей жене, а тебе… – Петечка достает видавший виды, с деревянной ручкой, – еще один штопор. – Браво! – Чтобы дом был полная чаша! – Все сбудется, Петечка, твои тосты – как молитвы пра ведников – действуют безотказно, наверняка. Хорошая свадьба. Но должно это напряжение – Кира – Вершинин, Анестезия – Сом – во что-нибудь воплотиться. Скандальчик будет? * * * А вот и он. С ожидаемой стороны. Елена Андреевна, новая Сомова женщина, решила себя проявить. – Я когда оказалась в Москве, – э, да ты еще и того, нездешняя? – то обнаружила, что первые шаги мне предстоит сделать при участии мужчин… Скажите-ка! Вот открытие! – И что именно, миледи, вам удалось из задуманного осуществить?.. Ах, не связывайтесь, Анастасия Георгиевна! Квартира, говорит. Квартира у нее на Остоженке. Сом сидит, не шевелится. То ли стонет, то ли рычит. О, расскажите, давайте, выкладывайте, мы жаждем подробностей. Сом, Сомушка, не рычи. – Подробностей? – Какая уверенная в себе мадам! – Квартира хорошая. Паркет. Настоящий. Не ламинат. Да не этих подробностей! – Первый муж ее был, оказывается, архитектором из Румынии. Все ей оставил – свято-о-ой человек! – Но! Все-таки! – восклицает Сом. А что построил? – Она же сказала: квартиру. – Румын – молодец! – А Сом, это о-о-о… Брутальность. Если мы когда-нибудь с ним расстанемся… – Елена Андреевна обращается к женской аудитории. – Вы должны попробовать. Обязательно. – По этому поводу вам не следует беспокоиться, деточка, – отчетливо выговаривает Анастасия Георгиевна – какая она стала белая! – пот на лбу, опять выбирается из-за стола. Несчастный Кирилл в растерянности: тоже встал, потом сел. Мила поворачивает голову в сторону туловища, но говорит, словно сама себе: – Сколько же у вас слов… во рту! Умница. Хорошую взяла паузу. Точно – будет порядок в шкафах. Девочка еще, а как сказала! Мол, не смеем вас больше задерживать, Елена Андреевна, ни минуты. Кирилл смотрит на Милочку с благодарностью. Туловище встает и твердой походкой – к выходу. Мимоходом Сома целует в лысину: – Я ранима, – говорит, – чрезвычайно. До крайности. Бывает. Нам будет недоставать Елены Андреевны, мы успели привыкнуть к ней и рассмотреть ее всю, оценили и тяжеловесную ее грацию, и жирок, и пушок, и изгибы, ямочки, – там, где спина переходит в… – Это мужское у них, внекультурное! – шепчет Алена Кире, она видит, какими взглядами мы проводили туловище. И то сказать: а какая корысть у Елены Андреевны в старом Соме Самойловиче, актере предпенсионного возраста? Сом ведь к ней перебрался как был, как ушел однажды на репетицию… Может быть, она с детства, с отрочества им любовалась по телевизору – там, откуда приехала к нам? Да и никакая она не Елена Андреевна, Олей ее зовут. Ничего мы не знаем на самом деле. Вот ничегошеньки. Сидим, выпиваем, едим горячее. Но – тревожно. Такое чувство: что-то произойдет. Должно. Нет, вроде нормально все. Показалось. А показалось ли? Расскажите театральную историю какую-нибудь, просят нас математики, всем в действительности неловко, Сома жалко, Анестезию… А где она? Какую рассказать вам, ребята, историю? Про Епиходова? Нет, не эту, что вы подумали. У нас в театре несколько лет назад один артист начал играть Епиходова и помер, другого только ввели в роль – тоже помер. Кто теперь Епиходова согласится играть? Сняли спектакль… Не знаем мы, что рассказать. Вот Петечка тихо просит официанта, не Фофана, а другого, белого, принести ему к мясу вина. Тот – громко так, на весь стол: – Сейчас я подам карту вин. – Да какую карту?.. Красненького принеси. Подешевле. – Эх, Петя-Петечка… Алена болтает на свой манер: мужчина сотворен из праха, женщина из ребра, так что женщины совершенней… – На все у тебя, Аленушка, – простые, неправильные объяснения… Что-то будет, что-то стрясется, вот-вот. Мы можем заблуждаться по разным поводам, но тут – стопроцентная интуиция: что-то точно сейчас нехорошее произойдет. * * * И точно. Ба-бах! Из передней, где коробки стоят, раздается звук падающего тела, должен был кто-то об них себе шею сломать. Все вскакивают – и туда! Суматоха, работники ресторана мечутся. – Алло, “скорую”! – Да что там такое, что? – Анастасия грохнулась на пол, потеряла сознание! Этого следовало ожидать. Странно, что раньше не грохнулась, не хотела сыну испортить праздник. Мы бросаемся к Анастасии Георгиевне: несчастная лежит на полу, шиньон соскочил. Боже мой, почти лысая! Да поправьте вы юбку ей! Помогите поднять! Мы вопим, суетимся, и тут поперек нестройного хора раздается голос Вершинина: – Так, отойдите все! Ты чего раскомандовался? Голос Киры: – Пустите, он врач. Да, действительно: чаша со змеей на лацканах. Почему ты раньше молчал? – Нате, возьмите, – говорим мы ему, – таблеточки. Хорошие, помогают. – Вот и примите их сами, раз помогают.