Хог: И как вы начали выступать? Дэй: Я в это дело влетел. (Пауза.) Это шутка. Хог: Расскажите. Дэй: Ну ладно. Вот как все было. Как я уже сказал, у них там в гостиницах были довольно вшивые комики. Парня, который работал в «Пайн Три», звали Фрэнки Фэй. Типчик был просто супер — пиджак в яркую клетку, аккордеон, дурная подделка под Эла Джолсона[32], пот с него лил в три ручья, Джек Картер[33] рядом с этим парнем смотрелся бы как Рикардо Монтальбан[34], ну, можешь себе представить. И вот как-то вечером он торчит на сцене, мозолит всем глаза. Честное слово, если б тогда в аудитории у кого была заряженная пушка, ему бы пришел конец. А я тем временем убираю со столов и разношу десерт. Я несу — прикинь — поднос, на котором двенадцать порций клубники со взбитыми сливками. Нарочно не придумаешь. И вот я иду к столу… в руке большой поднос… я ровно в центре столовой — и веришь ли, кто-то уронил на пол вилку. Я такой полет совершил, Хоги, ты не представляешь себе. Как в кино. Вжух — я взлетаю в воздух. Бух — и приземляюсь… а тарелки, ложки и двенадцать порций клубники со сливками валятся сверху, прямо на меня. Фрэнки от неожиданности замолкает. И тут он впервые за весь курортный сезон слышит в ресторане смех. Ну, Фрэнки был не тупой. Он выжал из ситуации все что возможно. Он начал издеваться над тем, какой я толстый и неуклюжий. Я сижу на полу весь красный, в сливках и клубнике, а он: «Знаешь, сынок, тебе бы в балет. Отлично будешь смотреться в пачке, только размер побольше бери». Зрители в восторге. Фрэнки столько смеха не вызывал с начала века. Он меня прямо-таки отпустить не мог. Пять минут я все это слушал. Ужасно унизительно было. А после шоу он пришел ко мне в кухню. Я начал было извиняться, но не успел толком ничего сказать, как Фрэнки сунул мне пару баксов и спросил, не против ли я так падать каждый вечер посередине его выступления. Ну я и согласился. Хог: Но это же унизительно. Дэй: Если тебе за это платят, то не унизительно. Так что я стал каждый вечер выходить с большим подносом, а он меня спрашивал: «Эй, сынок, что у тебя за десерт?» или «Эй, сынок, который час?», я падал, а он надо мной издевался. Так я и начал карьеру в шоу-бизнесе. Я был помощником Фрэнки Фэя. Отсюда у меня прозвище Санни — «Сынок». Хорошо звучит с фамилией Дэй. Санни Дэй. Хог: И сколько вам было? Дэй: Шестнадцать. Тем временем мы с Мелом продолжали показывать наши старые совместные номера. Просто так, у себя в комнате, чтоб повеселить остальных ребят. Мел был простаком, а я неуклюжим младшим братишкой, все как в жизни. Мы делали наш старый номер с продавцами содовой. И с креслом стоматолога. И кое-какие штуки, которые подглядели в «Пайн Три». У нас был номер, где Мел, такой очень аристократичный гость отеля с большой сигарой, а я нервный официант-новичок и пытаюсь ему зажечь сигару, только в итоге зажигаю ее в середине, а не с кончика. Его у нас потом Джерри Льюис украл, только добавил гротеска. Не, ну если б я был такой здоровый лось, как Льюис, у меня бы тоже везде было больше гротеска. Он вечно разъезжал на роликах и кидался тортами. Знаешь, я никогда не кинул ни одного торта. Ни разу. Хог: А в «Пригороде»? На свадьбе, когда в пунш подлили крепкого алкоголя, а Гейб сказал: «Дай мне»? Дэй: Ну, кроме «Пригорода». И там это не я, там это номер такой. Хог: А в чем разница? Дэй: Там этого требовал сценарий. Хог: Не морочьте мне голову, Санни. Вы снялись в фильме, в котором вы кинули торт. Это факт. Не надо врать, ладно? Это же не статья для журнала вашего фан-клуба. Дэй: Ты прав. Извини. Я за много лет столько раз это повторял, что уже сам поверил. Забудь, что я вообще что-то говорил про торты. Хог: ОК, я это вычеркнул. Дэй: Так, на чем я остановился? Ах да, мы с Мелом. У нас еще был номер, где я боюсь пригласить красивую девушку на танец, и он мне показывает, как это сделать, при этом я за девушку. Помнишь ту сцену в фильме «С корабля на берег», где я никак не могу решиться пригласить Лоис Максвелл потанцевать, иду к себе в каюту и танцую с воображаемой девушкой? Люди до сих пор плачут на этом месте. Это как раз наш с Мелом старый номер из «Пайн Три». Ну в общем, развлечениями в «Пайн Три» заведовал такой коротышка по имени Лен Файн. Ему нравился Мел, и он считал, что я хорошо подыгрываю Фрэнки. Так что он стал выпускать нас после ланча валять дурака перед гостями. Никакой оплаты, ничего официального. Если зрители желали тебя игнорировать, то могли не смотреть. Они и не смотрели. А потом как-то раз нам повезло — у Фрэнки сломалась машина на пути из города. Так что мистер Файн вывесил афишу, и оказалось, что в «Пайн Три Мэнор» сегодня Ежегодный Вечер Новых Звезд. Мы назвались «Дэй да Дэй» и после обеда вышли на подгибающихся ногах на сцену. Хог: И как, публика умерла со смеху? Дэй: Скорее умерли мы. Мы провалились, приятель. Жутко выступили. Настоящие любители. Мы даже хихикали над собственными шутками. Понимаешь, шутить перед своими приятелями и шутить перед полным залом незнакомой публики — это совсем разные вещи. Публика тебя пока не знает и не любит. Половина даже и не хочет тебя полюбить. Так что надо их заставить. Поэтому каждая мелочь, которую ты делаешь на сцене, должна работать на тебя. Слабых мест быть не должно, иначе ты проиграешь. Выступление стендап-комика — это как бой профессионалов. Одна ошибка — и ты сбит с ног. Мы в тот вечер быстро повзрослели. Поняли, что надо выкидывать неудачные моменты, придумывать вместо них что поудачнее, снова и снова совершенствовать наши номера, работать над темпом, подачей, над тем, как мы держимся. На сцене происходит представление, в котором нельзя оставаться просто самим собой. Нужно найти свой сценический характер, свою… Хог: Свою маску? Дэй: Именно. И как только ты ее наденешь, снимать ее уже нельзя. Это сложнее, чем кажется, особенно когда твои шутки терпят провал. Существует большое искушение сломать четвертую стену, подмигнуть аудитории и заявить: «Я сейчас какую-то хрень отмочил, но на самом деле это вовсе не я». Вон, посмотри на ребят из «Субботнего вечера в прямом эфире»[35]. Они так все время делают — отказываются от собственных шуток. Или переходят на непристойности, это легкий способ справиться с ситуацией. Работа профессионального комика — очень тяжелый труд. Но этот труд нельзя показывать аудитории. Иначе ты становишься… Хог:…Фрэнки Фэем. Дэй: Ты начинаешь соображать, что к чему. В общем, в тот первый вечер мы провалились. Но мистер Файн что-то в нас такое увидел. Он посоветовал нам зимой продолжать практиковаться. И мы так и сделали. Добавили новые шутки. Отработали их. К следующему лету у нас были довольно смешные номера для парочки ребят, которые толком не знали, что они делают. У нас хорошо получалось. Мы и не догадывались, насколько хорошо, но как-то раз директор по развлечениям в «Вакейшнленд», парень по имени Дон Эппел, увидел наше выступление и предложил нам пятьдесят долларов в неделю за то, чтобы мы выступали у него. Тогда это были хорошие деньги. Мы пошли к мистеру Файну и сказали, что или он нам предложит столько же, или мы уходим. И он нам стал платить пятьдесят. Хог: Вам нравилось заставлять людей смеяться? Нравилось внимание? Дэй: Это лучше, чем работать помощником официанта или чистить ботинки. Было весело. Люди к нам подходили, хлопали нас по спине. Советовали обратиться к ним, если вдруг надумаем заняться сантехникой. Хог: А у вас было ощущение, что именно этим вы всю жизнь и хотите заниматься? Дэй: Нет, ни капельки. Мел учился в Городском колледже и копил деньги, чтобы пойти учиться на стоматолога. Я был в том возрасте, когда по-настоящему интересуешься только тем, когда у тебя пройдут прыщи. Мы были просто мальчишки, мы развлекались. Таких там тогда было много — Ред Баттоне выступал со стендапом в «Паркстоне», Сид Сизар играл на саксофоне в «Вакейшнленд». Мел Брукс тоже там работал. Он родом из Бруклина. Настоящий зануда. Заноза в одном месте. Хог: И вы правда ни разу себе не сказали: «О, я нашел себя! Я комик!»? Дэй: Нет. Я не представлял, что в этом мое будущее. И потом, не забывай, Мел взял и умер в 1940 году. Я очень тяжело это переживал. Для меня его смерть стала страшной потерей. Мел был для меня всем — отец, старший брат, лучший друг, напарник. Когда он умер… Я правда не знал, что мне делать, но выступать я больше не мог. Это точно. Комические номера слишком напоминали мне про Мела. Хог: И что вы делали дальше? Дэй: Закончил школу и сдал экзамен для поступления на государственную службу. Нашел работу в Вашингтоне, клерком у одного из важных рузвельтовских шишек. Жил в меблированных комнатах. Как-то раз у Потомака познакомился с милой девушкой из Индианы. Джуди Монро ее звали. Стенографистка. У нее были рыжие волосы и самая белая кожа, какую я только видел. Моя первая настоящая девушка. Мы ходили в кино, ели в китайских ресторанчиках. Я чуть на ней не женился. А потом японцы разбомбили Перл-Харбор. Я пошел в армию. Меня отправили на начальную подготовку в Хеттисберг, штат Миссисипи. Там было жарко и влажно, а кормили такой жирной и отвратительной едой, что я за первый же месяц скинул больше десятка кило. Плюс ко всему не лучшее место для парня из Бруклина по фамилии Рабинович. Я в учебном лагере был единственный еврей. Белая беднота с Юга, как правило, считала, что это из-за нас США влезли в войну. Так что мне часто приходилось драться — прямо как когда-то на Гейтс-авеню. Только теперь я был совсем один — без Мела, без Стейгов. Во всей казарме ко мне нормально относился только один высокий тощий парнишка из Небраски. Койки у нас там были двухэтажные, и он спал как раз подо мной. Хог: Как его звали? Дэй: Гэбриел Найт. А остальное — это уже история шоу-бизнеса. (конец записи) ГЛАВА 4 Больше за всю первую неделю мне никто никаких подарочков не подкидывал. Один раз кто-то вроде как пошуровал в заметках и магнитофонных кассетах у меня на столе, но я решил, это просто Мария пыль вытирала. Во всяком случае, при свете дня решил. Когда настала ночь и завыли койоты, я преисполнился убеждения, что кто-то меня запугивает, и у этого кого-то отлично это получается. Я стал по ночам заглядывать под кровать, не прячется ли там кто, но находил там только Лулу. Мне никак не верилось, что все это дело рук Санни — настолько охотно он шел на сотрудничество, настолько откровенно обо всем рассказывал. Работа у нас шла прекрасно. Так мне казалось, пока однажды утром после тренировки он не заявил, что все обдумал и решил полностью исключить Гейба Найта из книги. Мы сидели у бассейна и ели грейпфрут. На нем был белый махровый халат, на котором слева на груди было вышито «Санни». На мне тоже был халат. Подарок. На моем было вышито «Хоги». — Вы шутите, — сказал я, чуть не подавившись долькой грейпфрута. — Я вполне серьезен, приятель. Он и правда был серьезен. С теплоты и открытости он внезапно переключился на сдержанную осторожность. — Нам и так есть о чем поговорить, — продолжил он. — О моей философии комедии, о моей теории режиссуры, о том, как я вылечился… — Погодите. Вы не можете так поступить. — Но это же моя книга, разве нет? — Ваша, но покупать ее будут потому, что хотят прочитать про вас двоих. Люди хотят знать, почему вы разошлись. Взгляните фактам в лицо. Гейб сейчас очень… — Ну так я верну им бабки. Я передумал. Проект отменяется. Я тебе возмещу потраченное время. Вик купит тебе билет на сегодняшний рейс до Нью-Йорка. Тут как по заказу появился Вик. Он запыхался и грыз ноготь. — Я… я им позвонил, Санни, — нервно признался он. — Я позвонил в полицию. — Как позвонил? — гневно поинтересовался Санни. — Они сказали, что м-мало что могут сделать, — упрямо продолжил Вик, вытирая лоб ладонью. — Раз уж вы уничтожили доказательства и все такое. Но так хоть они это официально зарегистрируют. Так будет лучше, точно вам говорю. Я прокашлялся. Они не обратили на меня внимания. — Вик, я же тебе говорил, что не хочу, чтобы ты им звонил! — заорал Санни, багровея. — Ну да, говорили, — признался Вик, — но вы мне платите за то, чтобы я вас защищал. — Я плачу тебе за то, чтобы ты делал что я тебе велю! — О чем конкретно речь, господа? — вмешался я. Санни и Вик переглянулись. Вик смущенно переступал с одной огромной ноги на другую. Санни повернулся ко мне, хмурясь. — Да чего уж скрывать, Хоги. На самом деле ничего серьезного. Мне сегодня утром пришло письмо с угрозами. Я сглотнул. — И что там было написано? — Он мне не говорит, — сказал Вик. — А письмо он в унитаз спустил. — Именно в сортире ему и место, — резко сказал Санни. — Вик, я тебя, конечно, люблю, но ты мне сейчас не очень нравишься. Я серьезно расстроен тем, что ты втянул в это дело полицию. Они наверняка все сольют прессе. У меня тут повсюду будут репортеры ползать — только этого мне и не хватало. В следующий раз, когда у тебя возникнет светлая мысль, сделай одолжение, вспомни, что ты болван. Всегда был болваном и всегда будешь. Понял? Вик несколько раз моргнул, кивнул и вытер нос тыльной стороной руки. Я вдруг понял, что он пытается не плакать. — Санни, я… — Уйди с глаз моих! — Хорошо, Санни. — Вик поплелся обратно в дом, опустив голову. Санни посмотрел ему вслед, покачал головой. — Болван.