– Что ты там делал, Огюстен? – Месье Пегар послал меня на улицу собирать свежие новости. – Как это – послал на улицу? – Да, «на улицу», это его любимое выражение. Ходить в толпе, слушать, что говорят люди, что их волнует, – словом, раскидывать сети, авось и попадется что-нибудь интересное. – Хм… «на улицу»… Скажи спасибо, что не «на панель» – так обычно выражаются сутенеры. Ай да Пегар, ну и мерзавец! Значит, ты вышел на улицу, держа нос по ветру, тебя толкнули, ты увидел старика и молодого парня и пошел за ними… Именно так написано в газетах. Все верно? – Да. – Мешен, нам придется построить следствие на новых данных. Она произносит это жалобным тоном домохозяйки, вынужденной вновь начать распущенное вязанье. – Ох, сейчас покурить бы… Она делает паузу. – Нет, нельзя: я ведь бросила. И стонет: – Господи, как же хочется подымить! Ты сам-то куришь? – Нет. – Браво! И не начинай никогда! – Да уж, что касается дыма, то я его вдоволь наглотался при взрыве. Ее плечи трясутся от сухого смешка. Она берет в свидетели ассистента: – Ну и шутник же этот парень! После чего наклоняется ко мне: – Ты знал этого Хосина Бадави? – Хосина Бадави? – Ну, этого типа с бомбой. Ты никогда с ним не встречался? – Нет. – Точно никогда? – Да нет же. – А ведь Шарлеруа не такой уж большой город. Тут все друг друга знают как облупленных. – Но я и с вами никогда не встречался. Несколько секунд она смотрит на меня, потом объявляет: – А ты совсем не глуп! – Откуда вы знаете его имя? – Он носил с собой документы, представь себе. Любопытно, не правда ли? Если бы я захотела все взорвать к чертовой матери, то ни за что не стала бы подписываться под своим преступлением, ну или, по крайней мере, не сразу, чтобы еще больше задурить головы полицейским, следователям, журналистам, жертвам и их семьям – словом, всему обществу. Ты согласен? – Э-э-э… ну да… – И в то же время ни ты, ни я не играем со взрывчаткой. Значит, между словом и делом есть какая-никакая разница… Впрочем, именно из-за таких рассуждений меня и считают безмозглой дурой, верно, Мешен? Ассистент с нарочитым усердием строчит в блокноте. Она встает и прохаживается по палате. – Ты можешь описать того человека в джеллабе? Я собираюсь с мыслями. Что делать – смолчать или признаться, что старик в джеллабе был размером с ворону и летал над плечом смертника? – Полиция пришлет к тебе специалиста, чтобы составить словесный портрет. Я до боли стискиваю пальцы. – Ты что, сомневаешься? – восклицает она, садясь рядом. – Д-да. – Думаешь, тебе не удастся его описать? – Ну… разве что частично… – Не важно, ты все-таки попробуй! Она встает и отряхивает юбку, словно могла ее запачкать в больничной палате. – Ну ладно, мне скучать некогда, меня ждут три тысячи досье. Нельзя терять ни секунды. Мало того, коллеги так и норовят подставить мне подножку… И похоже, им представился очень удобный случай – испортить мне расследование такого громкого дела. Мешен, вы не помните, у меня был зонтик, когда я пришла? – Он сохнет в ванной, госпожа следователь. – Вот балда! Вечно я хожу с мокрыми зонтами! Она натягивает плащ, с гримасой отвращения водружает на голову свою шляпу-колокол, видимо представив себе, как ужасно в ней выглядит, хватает свой портфель и брезгливо берется за зонтик, протянутый ассистентом. Подойдя к двери, она оборачивается: – Я оставлю тебе газеты, ладно? – Спасибо. – Огюстен, кем ты хочешь быть? – Писателем. – Не журналистом? – Нет, журналистикой я буду только зарабатывать на жизнь. – Да ни черта ты ею не заработаешь! Я знаю, что говорю: был у меня когда-то бойфренд-журналист. Еле сводил концы с концами, вот и пришлось с ним покончить. Боюсь даже сказать ей, насколько она права. Она качает головой: – Будь писателем, Огюстен, только послушайся меня и подыщи себе еще одну работенку, чтоб хватало на квартплату. На твоем месте я бы устроилась продавцом в магазин, который ничего не продает. Или в картинную галерею. Вот идеальное место для размышлений! Всякий раз, входя в такую галерею, я боюсь помешать будущему Бальзаку или Прусту. – И много вы знаете в Шарлеруа таких торговцев произведениями искусства, мадам? – Верно, их тут раз-два и обчелся. Местные лягушки коллекционированием не занимаются. Я могла бы тебе порекомендовать кое-что равноценное: есть тут несколько магазинчиков – ни товаров, ни клиентов, попросту отмывают деньги; но если ты не член местной мафии, тебя туда и близко не подпустят. Ладно, мы об этом еще потолкуем… Она выходит, но тут же возвращается. – Так ты уверен, что не знаком с Хосином Бадави? – Уверен. – И все же ты от меня что-то утаил, я пока не знаю, что именно. Тем хуже, но позже я тебя расколю, не сомневайся! Мы еще только начали общаться… За госпожой следователем и ее ассистентом захлопывается дверь. Цоканье их башмаков, подбитых железными подковками, еще долго слышится в коридоре; но вот наконец опять наступает тишина. Меня терзают сомнения: хорошо ли я поступил, направив следствие и полицию по ложному следу, не рассказав им всю правду о том, что видел? Но теперь уже поздно идти на попятную: горький опыт подсказывает, что меня сочтут лжецом или просто ненормальным. Слишком часто со мной такое бывало. В детстве я рассказывал о существах, которых иногда видел летающими вокруг людей, но мои слушатели относились к этому с полным безразличием. Ну кто станет принимать на веру болтовню одинокого сироты-заморыша, которого судьба швыряет из приюта в приют, из социального центра в приемную семью и обратно? Но я упорно гнул свою линию, и в конце концов мои учительницы попросили меня рассказать об этом подробнее; из их вопросов мне скоро стало ясно, что они не видят того, что вижу я. Ни они, ни мои товарищи. Вообще никто. Однажды меня жутко возмутило, что окружающие не замечают окровавленное, постоянно залитое слезами лицо, которое я видел над Эммой, четырехлетней девочкой, но воспитательница мне объяснила, что это плод моего воображения, который я принимаю за реальность, и вообще пора прекратить эти разговоры и сходить на консультацию к нашему психологу Карине Майё… Увы, ни она, ни я сам так и не поняли, что со мной творится. Если бы я просто выдумывал эти образы, мы бы определили их суть или назначение. Но я сталкивался с ними, обнаруживал, видел своими глазами. Где уж там выдумать – я только и мог, что принимать их появление, как принимают все, приходящее извне, как принимают нечто реальное… Психотерапевт упивалась моими рассказами, записывала их в блокнот, читала разные исследования на эту тему. Я обожал эти встречи, когда мы вместе входили в ее кабинет, такой светлый, увешанный цветными картинками, заставленный ящиками с массой игрушек. Карина была прехорошенькая – нежная кожа, пунцовые сочные губки, в них так и хотелось впиться, как в спелую вишню. Однажды утром она объявила, что верит мне и поэтому собирается изменить свою методику: теперь ей уже незачем анализировать мои рассказы, а пора заняться теми людьми, вокруг которых возникали эти фантомы. – Понимаешь ли, Огюстен, призраки, вне всякого сомнения, связаны с ними, а не с тобой. Наконец хоть кто-то принял меня всерьез… Теперь я смогу часами сидеть возле Карины, любуясь ее пушистым розовым пуловером и локонами с ароматом ириса. Увы, я не успел насладиться этой новой ситуацией – на следующий день Карину сбил насмерть фургон сыровара.