Гюнвальд Ларссон вытащил из нагрудного кармана шариковую авторучку и нацарапал одно слово. Ручку он продолжал держать наготове. – И что же вам угодно?.. Простите? Не понял… Что? Что?.. Какой морж?.. Морж на балконе?.. Ах, мужчина?.. Так значит, у вас на балконе какой-то мужчина? Гюнвальд Ларссон отодвинул в сторону телефонный справочник и придвинул к себе блокнот. Написал несколько слов на бумаге. – Да, да, я вас слушаю. Как он выглядит? Да, слышу. Редкие волосы, зачесанные назад. Большой нос. Понятно. Белая рубашка. Среднего роста, да. Коричневые брюки. Расстегнуто что? Ага, рубашка. Светло-синие глаза. – Момент, фру, подождите секундочку. Кое-что не совсем понятно. Так значит, он стоит на своем собственном балконе? Гюнвальд Ларссон посмотрел на Меландера, перевел взгляд на Мартина Бека и пожал плечами. Он принялся ковырять в ухе шариковой ручкой и при этом продолжал слушать другим ухом. – Не сердитесь, фру, но ведь этот человек стоит на своем собственном балконе. И он вас каким-то образом беспокоит? – Ага. Не беспокоит. Простите? На противоположной стороне улицы? На своем собственном балконе? – А как вы можете знать, что у него светло-синие глаза? Это, должно быть, какая-то очень узкая улица. Что? Что вы говорите?.. Момент, милая фру, подумайте сами. Этот мужчина всего лишь позволил себе стоять на своем собственном балконе. А что он еще делает? Смотрит вниз на улицу? А что происходит внизу на улице?.. Ничего? Что вы говорите? Автомобили? Там играют дети?.. И ночью? Дети там играют и ночью?.. Нет, не играют. Ага, он стоит на этом балконе и ночью. И что, по-вашему, я должен делать? Напустить на него полицейских собак?.. Послушайте, фру, у нас нет закона, который запрещал бы людям стоять на собственном балконе… Хотите заявить о подглядывании? Господи, милая фру, если бы нам каждый раз заявляли о таком подглядывании, нам пришлось бы приставить к каждому гражданину трех полицейских. Благодарен? Мы должны быть благодарны?.. – Грубый? Я грубый? Но послушайте, это уже… Гюнвальд Ларссон замолчал и остался сидеть, держа трубку в десяти сантиметрах от уха. – Она бросила трубку, – изумленно сказал он. Спустя три секунды он сам швырнул трубку и сказал: – Да пошла ты к черту, глупая баба! Он вырвал из блокнота лист, на котором делал пометки и тщательно вытер ушную серу с шариковой ручки. – Люди – сумасшедшие, – заявил он. – Что удивительного в том, что человек ничего не делает? Не понимаю, почему такой телефонный разговор не разъединяют на центральном пульте. Нам следовало бы завести себе какую-нибудь прямую линию с сумасшедшим домом. – К таким вещам тебе следует привыкнуть, – сказал Меландер. Он невозмутимо взял свой телефонный справочник, закрыл его и вернулся к себе в соседний кабинет. Гюнвальд Ларссон закончил вытирать авторучку, смял лист бумаги и выбросил его в корзину. Кисло посмотрел на чемодан у двери и сказал: – Всё в разъездах, всё в разъездах? – Я всего лишь еду на несколько дней в Муталу, – сказал Мартин Бек. – Мне нужно выяснить там одно дело. – Гм. – Я буду отсутствовать максимум неделю. Но Колльберг сегодня уже возвращается. Он завтра приступит к работе. Так что можешь быть совершенно спокоен. – Я и так совершенно спокоен. – Если же говорить об этих грабежах… – Ну? – Да так, ничего. – Если он сделает это еще дважды, мы его схватим, – заявил Меландер из соседнего кабинета. – Несомненно, – сказал Мартин Бек. – Ну, пока. – Пока, – сказал Гюнвальд Ларссон. III Мартин Бек приехал на Центральный вокзал за девятнадцать минут до отправления поезда и оставшееся время использовал для того, чтобы дважды позвонить. Вначале домой. – Ты еще не уехал? – спросила его жена. Он пропустил мимо ушей этот риторический вопрос и сказал: – Я остановлюсь в гостинице «Палас». Говорю тебе, чтобы ты об этом знала. – Надолго уезжаешь? – На неделю. – Откуда ты можешь знать это с такой точностью? Вопрос был не в бровь, а в глаз. Что ж, она вовсе не глупа, подумал Мартин Бек и сказал: – Передай привет детям. Он немного подумал и потом добавил: – И будь осторожна. – Спасибо, – холодно ответила она. Он повесил трубку и вытащил из кармана брюк еще одну монетку. У телефонных кабин была очередь, и люди у него за спиной устремили на него ненавидящие и подозрительные взгляды, когда он опустил в автомат монету и набрал номер управления полиции в Сёдермальме. Прошло несколько минут, прежде чем нашли Колльберга и позвали к телефону. – Привет, я только хотел удостовериться, действительно ли ты уже вернулся. – Трогательная забота, – сказал Колльберг. – Ты еще не уехал? – Как там дела у Гюн? – Хорошо. Разве что выглядит, как телефонная будка. Гюн была жена Колльберга, и в конце августа или начале сентября она ждала ребенка. – Через неделю я вернусь. – Это я уже понял. Кроме того, я уже не буду работать здесь, когда ты приедешь. Наступила короткая пауза, потом Колльберг сказал: – Какие, собственно, дела у тебя в Мутале? – Я еду из-за этого старика… – Какого старика? – Который торговал макулатурой и металлоломом. Вчера ночью он сгорел, ты еще не… – Знаю, я прочел об этом в газетах. Ну, и зачем же тебе туда ехать? – Ну, поеду посмотрю, что и как. – У них что же, такие пустые головы, что они самостоятельно не могут разобраться даже с простым пожаром? – Этого я не знаю, они просто попросили… – Послушай, – оборвал его Колльберг. – Рассказывай об этом своей жене, может, она и клюнет на эту удочку, но я – нет. Я случайно слишком хорошо знаю, о чем попросили и кого попросили. Кто теперь шеф криминальной полиции в Мутале, а? – Ольберг, но… – Вот именно. И кроме того, мне случайно известно, что на следующей неделе ты берешь пять дней отпуска. Значит, ты едешь в Муталу, чтобы иметь возможность посидеть с Ольбергом в городской гостинице и выпить. Что скажешь? – Это тоже, но… – В таком случае, хорошо развлекайся, – любезно сказал Колльберг. – И будь осторожен. – Спасибо. Мартин Бек повесил трубку, и мужчина, стоящий за ним, полез в кабину, грубо толкнув его. Он пожал плечами и пошел в зал ожидания.