– Виноват, пьян не был, а был выпимши. – Зачем в воду попал? – Хотел перейти поближе через лед, сбился и попал в воду. – Значит, в глазах было темно? – Темно, кругом темно было, ваше превосходительство! – И ты не мог рассмотреть, кто тебя вытащил? – Виноват, ничего не рассмотрел. Вот они, кажется. – Он указал на офицера и добавил: —Я не мог рассмотреть, был испужамшись. – То-то и есть, шляетесь, когда надо спать! Всмотрись же теперь и помни навсегда, кто твой благодетель. Благородный человек жертвовал за тебя своею жизнью! – Век буду помнить. – Имя ваше, господин офицер? Офицер назвал себя по имени. – Слышишь? – Слушаю, ваше превосходительство. – Ты православный? – Православный, ваше превосходительство. – В поминанье за здравие это имя запиши. – Запишу, ваше превосходительство. – Молись богу за него и ступай вон: ты больше не нужен. Тот поклонился в ноги и выкатился, без меры довольный тем, что его отпустили. Свиньин стоял и недоумевал, как это такой оборот все принимает милостию божиею! Глава двенадцатая Кокошкин обратился к инвалидному офицеру: – Вы спасли этого человека, рискуя собственною жизнью? – Точно так, ваше превосходительство. – Свидетелей этого происшествия не было, да по позднему времени и не могло быть? – Да, ваше превосходительство, было темно, и на набережной никого не было, кроме часовых. – О часовых незачем поминать: часовой охраняет свой пост и не должен отвлекаться ничем посторонним, Я верю тому, что написано в протоколе. Ведь это с ваших слов? Слова эти Кокошкин произнес с особенным ударением, точно как будто пригрозил или прикрикнул. Но офицер не сробел, а, вылупив глаза и выпучив грудь, ответил: – С моих слов и совершенно верно, ваше превосходительство. – Ваш поступок достоин награды. Тот начал благодарно кланяться. – Не за что благодарить, – продолжал Кокошкин. – Я доложу о вашем самоотверженном поступке государю императору, и грудь ваша, может быть, сегодня же будет украшена медалью. А теперь можете идти домой, напейтесь теплого и никуда не выходите, потому что, может быть, вы понадобитесь. Инвалидный офицер совсем засиял, откланялся и вышел. Кокошкин поглядел ему вслед и проговорил: – Возможная вещь, что государь пожелает сам его видеть. – Слушаю-с, – отвечал понятливо пристав. – Вы мне больше не нужны. Пристав вышел и, затворив за собою дверь, тотчас, по набожной привычке, перекрестился. Инвалидный офицер ожидал пристава внизу, и они отправились вместе в гораздо более теплых отношениях, чем когда сюда вступали. В кабинете у обер-полицеймейстера остался один Свиньин, на которого Кокошкин сначала посмотрел долгим, пристальным взглядом и потом спросил: – Вы не были у великого князя? В то время, когда упоминали о великом князе, то все знали, что это относится к великому князю Михаилу Павловичу. – Я прямо явился к вам, – отвечал Свиньин. – Кто караульный офицер? – Капитан Миллер. Кокошкин опять окинул Свиньина взглядом и потом сказал: – Вы мне, кажется, что-то прежде иначе говорили. Свиньин даже не понял, к чему это относится, и промолчал, а Кокошкин добавил: – Ну все равно: спокойно почивайте. Аудиенция кончилась. Глава тринадцатая В час пополудни инвалидный офицер действительно был потребован к Кокошкину, который очень ласково объявил ему, что государь весьма доволен, что среди офицеров инвалидной команды его дворца есть такие бдительные и самоотверженные люди, и жалует ему медаль «за спасение погибавших». При сем Кокошкин собственноручно вручил герою медаль, и тот пошел щеголять ею. Дело, стало быть, можно было считать совсем сделанным, но подполковник Свиньин чувствовал в нем какую-то незаконченность и почитал себя призванным поставить point sur les i.[1] Он был так встревожен, что три дня проболел, а на четвертый встал, съездил в Петровский домик, отслужил благодарственный молебен перед иконою спасителя и, возвратясь домой с успокоенною душой, послал попросить к себе капитана Миллера. – Ну, слава богу, Николай Иванович, – сказал он Миллеру, – теперь гроза, над нами тяготевшая, совсем прошла, и наше несчастное дело с часовым совершенно уладилось. Теперь, кажется, мы можем вздохнуть спокойно. Всем этим мы, без сомнения, обязаны сначала милосердию божию, а потом генералу Кокошкину. Пусть о нем говорят, что он и недобрый и бессердечный, но я исполнен благодарности к его великодушию и почтения к его находчивости и такту. Он удивительно мастерски воспользовался хвастовством этого инвалидного пройдохи, которого, по правде, стоило бы за его наглость не медалью награждать, а на обе корки выдрать на конюшне, но ничего иного не оставалось: им нужно было воспользоваться для спасения многих, и Кокошкин повернул все дело так умно, что никому не вышло ни малейшей неприятности, – напротив, все очень рады и довольны. Между нами сказать, мне передано через достоверное лицо, что и сам Кокошкин мною очень доволен. Ему было приятно, что я не поехал никуда, а прямо явился к нему и не спорил с этим проходимцем, который получил медаль. Словом, никто не пострадал, и все сделано с таким тактом, что и вперед опасаться нечего, но маленький недочет есть за нами. Мы тоже должны с тактом последовать примеру Кокошкина и закончить дело с своей стороны так, чтоб оградить себя на всякий случай впоследствии. Есть еще одно лицо, которого положение не оформлено. Я говорю про рядового Постникова. Он до сих пор в карцере под арестом, и его, без сомнения, томит ожидание, что с ним будет. Надо прекратить и его мучительное томление. – Да, пора! – подсказал обрадованный Миллер. – Ну, конечно, и вам это всех лучше исполнить: отправьтесь, пожалуйста, сейчас же в казармы, соберите вашу роту, выведите рядового Постникова из-под ареста и накажите его перед строем двумя стами розог. Глава четырнадцатая Миллер изумился и сделал попытку склонить Свиньина к тому, чтобы на общей радости совсем пощадить и простить рядового Постникова, который к без того уже много перестрадал, ожидая в карцере решения того, что ему будет; но Свиньин вспыхнул и даже не дал Миллеру продолжать. – Нет, – перебил он, – это оставьте: я вам только что говорил о такте, а вы сейчас же начинаете бестактность! Оставьте это! Свиньин переменил тон на более сухой и официальный и добавил с твердостью: