– Убери пушку, – внятно приказал Холоновский. Он стоял ровно, не дергался и старался сохранять спокойствие. Это у него получалось. Муса поставил курок на предохранительный взвод и засунул ТТ за широкую резинку спортивных штанов. Накрывать его сверху курткой не стал, оставил ее подвернутой, чтобы быстрее выхватить ствол, когда представится возможность меня продырявить. – Что дальше? – спросил Холоновский. – Пусть он заберет Петрова и выйдет, – я специально назвал Петрика по фамилии, чтобы подчеркнуть свою осведомленность, – а мы с тобой поговорим. – Хорошо. Ты все слышал? – вопрос Холоновского адресовался Мусе. Вместо ответа Муса накрыл пистолет полой куртки, взял Петрова за щиколотки и выволок в коридор. Пинком ноги закрыл дверь, и мы остались с Холоновским вдвоем. – Может, отпустишь? Я даю слово, что не стану ничего делать. – Слишком уж хочется тебе шею свернуть. – Так сворачивай, в чем проблема? – Ты знаешь, кто я? – Теперь догадался. Отпусти меня, мы сядем и нормально поговорим. Обещаю, что не стану ничего делать. Без моей команды они тоже не дернутся. – Где ключ от двери? – Замок не работает, где ключ – не знаю. – Ну! – Я встряхнул его и чуть придушил. – Честно, – прохрипел он. Я подвел Холоновского к стене и заставил встать на колени, после чего обыскал. В карманах пиджака оказались толстый бумажник, паспорт и ключи от машины. Я бросил все это на письменный стол. – Теперь руки на затылок, голову опустить. Шевельнешься – получишь. Холоновский подчинился. Я попятился от него, не сводя взгляда с двери. Наступил самый опасный момент. Если Муса смотрит в скважину, у него может появиться соблазн решить проблему с помощью пистолета. Сейчас меня никто не прикрывает, а с расстояния в пять метров промахнуться тяжело. Но я надеялся, что он не рискнет открыть стрельбу в присутствии стольких свидетелей. Я передвинул письменный стол ближе к двери, поднял опрокинутый стул, взял и поставил напротив него еще один. Так мы с Холоновским и сели: напротив друг друга, между столом и стеной, он – спиной к двери, я – спиной к окну. Он потер шею и посмотрел на меня. Взгляд у него был такой, будто он, а не я являлся хозяином положения. Что и говорить, крепкий противник. Такие вызывают уважение. И проиграть такому не стыдно. Только мне проигрывать сейчас никак нельзя. Сколько времени пройдет прежде, чем Муса вычислит, что я пришел сюда с Кушнером? И как он после этого станет действовать? Предложит обменять Кушнера на Холоновского? Не повезло Мишке… – Я готов, Константин Андреевич, выслушать ваши требования, – перед словом «требования» он сделал едва заметную паузу. – Я хочу одного: чтобы вы отстали от меня и от Инги. Мы не мешаем вам, вы не лезете к нам. Вот и все. Мне наплевать, за что вы убили Добрынина. Но если мы не договоримся, я это выясню. Я и сейчас знаю достаточно много, а если еще постараюсь, то буду знать все досконально. – И что вы сделаете после этого? Обратитесь в милицию? – Не обязательно. Хотя милиция очень бы заинтересовалась вашей компанией… Холоновский снисходительно улыбнулся. Я назвал фамилии нескольких людей, авторитетных в криминальных кругах. Мне приходилось пересекаться с ними по спорту. Друзьями мы, конечно, не стали, но теоретически я мог бы обратиться к ним за помощью. – Вы забыли Мастера, Константин Андреич. По-моему, с него следовало начать. И им же закончить. Все остальные, кого вы только что перечислили, вряд ли подпишутся… Я не прав? – Это можно проверить. – Хорошо, согласен, оставим пока этот вопрос. Итак, вы не станете обращаться в милицию, а постараетесь с помощью знакомых причинить мне максимум неприятностей. Я правильно понял? Мне не нравился его тон. У меня возникло тягостное ощущение допущенной ошибки. Я уверенно кивнул: – Правильно! А начать можно было бы с твоего друга Мусы. В Латвии его бы очень многие хотели увидеть. Как в Комитете государственной безопасности, так и друзья осужденных по тому старому делу. – Если бы КГБ хотел его найти, то давно бы нашел. Муса ни от кого не скрывается, живет по своим документам, в том месте, в котором прописан. Вы помните, сколько прошло времени после процесса? Четыре года! Половину осужденных давно выпустили на свободу, и, уверяю вас, Константин Андреич, у них достаточно важных дел, кроме того, чтобы искать встречи с Мусой, тем более, что ничего плохого он им не сделал…Ладно, не будем тянуть время. Ваша позиция мне понятна, пришло, наверное, время мне открыть свои карты. Может быть, я чего-то не учел, но мне кажется, мои козыри на два порядка посильнее, чем ваши. Только, если можно, я бы хотел сначала один вопрос прояснить. Ответите? – Смотря какой вопрос. – Вот вы мне так шею профессионально сдавили… На самом деле, собирались прикончить или так, блефовали? Точного значения слова «блеф» я не знал, и, видимо, на моем лице отразилось непонимание. Холоновский коротко кивнул и продолжил: – Если бы Муса начал стрелять, или отказался выйти, или позвал бы к себе на помощь кого-нибудь – ты бы меня задушил? – Если бы он начал стрелять, то попал бы в тебя. А потом я отобрал бы у него пистолет и ушел. – Через окно? Или по коридору, мимо двух десятков свидетелей? Я осторожно выглянул в окно. Увиденная картина меня не обрадовала. В старом фонде высокие потолки, так что здешний третий этаж соответствовал нормальному пятому. Разве что по водосточной трубе попробовать слезть – но у нее был такой вид, что она не выдержала бы, по-моему, и веса кошки. Я пренебрежительно усмехнулся: – С моей подготовкой спуститься отсюда – раз плюнуть. – Понятно. Я получил ответ на свой вопрос. Вы очень импульсивны, Константин Андреич, и слишком надеетесь на свои спортивные навыки. На ринге вы бы сделали из меня отбивную, но по жизни мы находимся в разных весовых категориях. До тяжеловесов далеко нам обоим, но если я соответствую где-то среднему весу, то вы – легчайшей весовой категории. И еще. По календарю я старше вас на четыре года, а по жизненному опыту – на пятнадцать. Вы думаете, что контролируете обстановку? Напрасно! Это я ее контролирую. – Я могу свернуть тебе шею, и ты не сможешь больше ничего контролировать. – Спорный вопрос. Может, вы успеете это сделать, а может, Муса вас быстрее пристрелит. В любом случае, обезглавить организацию – не значит прекратить ее деятельность. Организацию?! У Холоновского мания величия, или тут действительно окопались контрреволюционеры-диссиденты, последователи славного дела утонувшего Валдиса? Тот выступал за свободу Литвы, а эти за что? За Советский Союз без Прибалтики? – Допустим, вы убьете меня и сможете скрыться. Что потом? В течение суток вас поймают, через месяц осудят, через полтора месяца расстреляют. Кому от этого станет лучше? Вашей матери? Инге? Кому? Холоновский помолчал. Было видно, что он начинает сердиться. Страх, что я могу свернуть ему шею, давно миновал. Похоже, он не только чувствовал себя хозяином положения – он им действительно был. Я пожалел, что напал на него. Мне не оставили выбора – тем хуже для них? Глупости! Надо было вырубить Мусу, хватать Кушнера и валить из квартиры. Скорее всего, мы выскользнули бы без помех. Но даже если бы пришлось прорываться с боем, у меня было бы больше шансов добиться успеха, чем сейчас, сидя с Холоновским за столом переговоров. – Давайте сравним наши силы. У вас – собственные кулаки и некие люди, которые, может быть, выступят в вашу поддержку, причем поддержать вас они смогут только неофициально. Теперь я. У меня есть отец, который сможет задействовать любые правоохранительные ресурсы: милицию, КГБ, суд, прокуратуру и… и даже некоторые так называемые специальные службы, о которых вы слыхом не слыхивали. У меня есть собственные связи в тех же структурах. У меня есть одиннадцать человек, которые умеют обращаться с оружием. Часть из них вы видели в Коминтерне. Да, там они сплоховали! Но этот прокол – исключение, а не правило. Обычно они проколов не допускают. И уж тем более не допустят в случае с вами – в одну воронку снаряд два раза не падает, и если однажды вам удалось выскользнуть, то я могу гарантировать, что этого не повторится. Кстати, знаете почему в Коминтерне все так получилось? Я могу рассказать, тайна тут невеликая! Никто не ожидал вас там встретить, ехали только за девушкой. Парни расслабились и сплоховали. Да, забыл спросить: как нога у вашего друга Кушнера? Холоновский наслаждался моментом. Я смотрел на него и молчал. Открылась дверь. Я приготовился схватить Холоновского, чтобы закрыться им в случае нападения, но этого не потребовалось. На пороге стоял Кушнер. Руки у него были заведены за спину, и, очевидно, кто-то, невидимый мне, стоял в коридоре и удерживал его за запястья. Лицо у Мишки было разбито. Он смотрел на меня с грустью и болью: «Я опять тебя подвел…» – Константин Андреич, вы меня слышите? После неудачи в Коминтерне я отправил одну свою группу на Валдай, в Новгородскую область. Вам ничего этот адрес не говорит? 3 – Безвыходных положений не бывает, Константин Андреевич. Всегда можно найти компромисс. Было бы желание! Лично у меня оно есть. А у вас? Думаю, вы тоже не против. Позволите, я закурю? Холоновский взял со стола пачку «Ротманса» и прикурил от хромированной бензиновой зажигалки с откидной крышечкой. Глубоко затянулся, выдохнул, разогнал дым рукой. – Вредная привычка, а бросить все никак не могу… Без моего приказа вашу мать с ее сестрой никто не тронет. Если мы договоримся, я дам отбой, и если вы не расскажете сами, она никогда не узнает, что у нее могли быть… неприятности. То же самое касается Инги, Кушнера и, естественно, вас. Не смотрите на меня так, Константин Андреич! Я понимаю ваши желания, но эмоции в делах только мешают. Попробуйте рассуждать конструктивно. Я ведь не фашист, а вы не политрук под Сталинградом. По большому счету нам делить нечего. Не согласны? Попробую вас убедить… Холоновский потушил окурок и посмотрел на сигаретную пачку. Ему явно хотелось закурить еще, но он сдержался. Посидел, потер отбитый подбородок. Я подумал, что у него крепкая челюсть. Многим после такого удара потребовалась бы помощь врача. – Беда Добрынина заключалась в том, что он принципиально не признавал компромиссов. По дурацкой случайности ему удалось узнать слишком много о моих делах. Узнал, как вы понимаете, не о видеофильмах, которые я ставлю гостям, и не об анаше или «черном», которыми, бывает, кое-кто из гостей забавляется. Он смог увидеть значительно глубже… Сразу хочу предостеречь вас, Константин Андреевич, не суйте нос в эти дела – без носа останетесь. Между нами говоря, Добрынин – не первый… Так вот, он разузнал нечто, и пришлось пойти на… э-э-э, непопулярные меры, чтобы его остановить. Он вел свой дурацкий дневник. Дневник мы нашли и забрали. Несколько записей в дневнике были посвящены вам. Скажу честно, исполнители проявили инициативу, которую я не санкционировал. Они решили пустить следствие по ложному следу и, забрав дневник, оставили несколько страниц, где упоминалось ваше имя. Своего рода так называемый эксцесс исполнителя. Последствия вы испытали на своей шкуре; давайте не будем их сейчас обсуждать, хорошо? Я думал, что Добрынин мог поделиться с Ингой своими открытиями. Вы, наверное, в курсе, что они были очень близки? Так вот, я так думал, но полной уверенности не было. Следовало это проверить. Увы, толковых исполнителей для тонкой работы подыскать трудно. Извечная проблема с кадрами. Вот если б вы работали на меня! Так вот, исполнители сработали топорно, они промедлили и засветились. Результат – Инга ударилась в панику и пустилась в бега. Впутала вас в эту историю… Дальше вы знаете. Сейчас у меня нет вопросов ни к Инге, ни к вам. Я убедился, что вы ничего толком не знаете и мне, соответственно, не опасны. У вас есть какие-то догадки, но, говоря между нами, от истины они далеки. Поэтому я готов принять ваше предложение. Вы забываете про меня, я не трогаю вас. Вот и все. – Как все просто! – А зачем усложнять? Я же говорю, я понял, что вы мне не опасны. Живите в свое удовольствие. Надумаете жениться – позвоните, я хороший подарок пришлю и совершенно искренне пожелаю вам счастья. Вы лично, Константин Андреевич, мне глубоко симпатичны. Мне нравятся люди вашего типа. В свое время я пытался заниматься единоборствами и мечтал стать знаменитым чемпионом. Благодаря связям отца я мог заниматься у лучших специалистов, но, увы, спортивная стезя не для меня… Если мы договоримся, я дам вам честное слово, что с моей стороны вам будет нечего опасаться. Конечно, если вы нарушите соглашение, мы возобновим военные действия, и тогда уже никаких переговоров не будет. Я свои предложения два раза не делаю. Но мне почему-то кажется, что вы держите слово. Как и я… – А если мы не договоримся?