– Ух ты, ни фига себе, и я оттудова буду. – Он взял Телятникова за руку, усадил рядом с собой и обнял за плечи. – Только я тебя чего-то не помню. Ты на какой улице жил? – Я… Когда мне пять лет было, мама меня в Волгоград увезла. – Ну?.. Телятников молчал. Культурист смотрел на него и медленно хмурился. Высокий захохотал. Второй культурист, с литым торсом и в галифе, сплюнул на пол. – Так ты, значит, из Волгограда? Мама, бл…дь, увезла? Ё… твою мать, зародыш ты грёбаный! – Тюменец врезал Телятникову под ребра. Максим охнул и согнулся. Тюменец одной рукой сжал его шею, другой взял за ремень и легко швырнул с кровати в направлении двери. Телятников просеменил несколько метров, а потом бухнулся на колени и замер в согнутом положении. Дверь распахнулась, в казарму заглянул офицер в высокой фуражке. Лицо у него было скучающее. Он посмотрел на Телятникова, на разбросанные вещмешки, на замершего по стойке смирно Кузякина и его земляка, отворачивающегося, чтобы не сверкать исцарапанной физиономией. – Острокнутов! – Я, товарищ майор! – высокий вскочил и поправил китель на спине. – Что у вас тут происходит? – Ничего, товарищ майор! – У меня что, по-твоему, глаз нету? Или я первый день в армии? – Никак нет, товарищ майор. Мы зашли узнать, может, земляки есть. – Ну и как, нашел земляков? – Никак нет, товарищ майор, – Острокнутов развел руками. – Ни одного. – Значит, так: безобразия не нарушать, молодых мне не трогать, особенно вещи. Утром сам все проверю, понятно? – Так точно, товарищ майор. – То-то мне… А этот у вас чего разлегся? – офицер кинул на Телятникова. – Упал, товарищ майор. Поскользнулся. – Встань, солдат. И больше не падай! Телятников вскочил и вытянул руки по швам. Майор придирчиво всмотрелся в его лицо, кивнул сам себе и ушел, плотно затворив дверь. Острокнутов плюхнулся на кровать и принялся что-то тихо обсуждать с культуристами. Я чуть приподнялся и нашел взглядом Лысенко, лежавшего на соседней кровати. Как и я, он внимательно наблюдал за происходящим. Все остальные предпочитали делать вид, что крепко спят. – Поможешь мне? – прошептал я. Как раз в этот момент культуристы расхохотались, но Лысенко понял меня и отрицательно покачал головой. Культуристы встали и отошли, а Острокнутов развалился на кровати, забросив ноги на спинку, и подозвал к себе несколько человек: – Значит, так, духи, будете изображать дембельский поезд. Знаете, что это такое? Нет? Вы двое – километровые столбики. Встаньте на четвереньки и бегайте отсюда сюда, как будто я смотрю из окна. Вы четверо – деревья. Вы должны не бегать, а проплывать мимо окна, с обеих сторон. Эх, за настоящим бы ветками вас послать, да вы, придурки, дежурному попадетесь… Ладно, так сойдет! А ты, – Острокнутов поманил пальцем Максима, – вставай на тумбочку и изображай паровоз. Умеешь? Телятников растерянно покачал головой. – Всему, салаги, вас учить надо! Встаешь ко мне жопой, шевелишь граблями и гудишь: ту-ту-ту, чух-чух-чух! Понятно? – Так точно. – Вперед! Телятников забрался на шаткую тумбочку, сгорбился, задвигал согнутыми в локтях руками взад-вперед. – Ту-ту-ту! Чух-чух-чух! Шестеро остальных бегали вокруг кровати. Кузякин и еще один – на корточках, остальные – помедленнее и в полный рост. – Кайф! – Острокнутов, улыбаясь, закурил и выпустил в потолок длинную струю дыма. Культуристы стояли в стороне и переговаривались. Мне показалось, что по движениям губ я разобрал несколько слов. Что-то наподобие: «Я также… по-молодости… в учебке…» Не у дел остался только москвич с порезанным лицом. Он переминался с ноги на ногу и старался не смотреть на происходящее. Тем не менее, когда Острокнутов махнул рукой, подзывая его, он заметил и подошел. – Садись, будешь попутчиком. Парень примостился на краю кровати, поджав ноги, чтобы их не зацепили «деревья» и «столбики». – Угощайся! – широким жестом Острокнутов протянул раскрытую пачку «Мальборо». – Спасибо, товарищ сержант. – Теперь рассказывай что-нибудь. – А… О чем, товарищ сержант? – Сам подумай, о чем люди в поезде говорят. Ты откудова сам? – Из Москвы, – признался парень, напрягаясь в ожидании удара. Но Острокнутов был настроен благодушно: – Я уже догадался, что из столицы. У вас у всех рожи такие, и делать ничего не умеете, грёбаные маменькины сынки… У тебя девушка есть? – Я женат. – Ух ты! Ну и дурак. Теперь твою жену твой лучший друг будет трахать. – Не, она не такая. – Да пошел ты, все они одинаковые. Не такая! А какая? – Она меня ждать будет… – Не смеши мою жопу, душара! Слушай, а у тебя ее фотография есть? Москвич с короткой заминкой покачал головой. Острокнутов лениво снял одну ногу со спинки и припечатал парню каблуком по спине: – Не умеешь врать, салага! Ну-ка показывай, что у тебя там лежит. Из внутреннего кармана кителя была извлечена помятая фотокарточка. Острокнутов рассмотрел, тормознул пробегавшее мимо «дерево» и приказал отнести карточку культуристам: – Пусть посмеются. Слышь, Москва, ты где такую уродину откопал? Тебя чего, заставили жениться? Или у нее папа профессор? А может, она умеет что-то такое, а? Слышь, расскажи, как вы с ней трахались! Парень молчал, сидя с опущенной головой. После нового удара по спине с мучительной улыбкой посмотрел на Острокнутова и начал что-то тихо говорить. Культуристы подошли ближе, теперь «деревьям» приходилось их обегать. Один из культуристов подставил ногу, и Кузякин упал. Острокнутов, недовольно морщась, жестом руки остановил рассказ женатого москвича: – Ты чо, Достоевский? Нормальным языком говорить не умеешь? Ты еще в стихах расскажи. То же мне, Пушкин нашелся! Давай заново, и так, чтобы мне было слушать по кайфу. А я на картинку буду смотреть. – Острокнутов взял у культуристов фотографию и пристроил ее на своем животе, между ремнем и складками кителя. Все закончилось минут через десять, когда в казарму заглянул еще один сержант, с красной повязкой на рукаве. Он постучал пальцем по циферблату наручных часов и сделал еще какие-то знаки, значения которых я не понял. После этого Острокнутов разогнал дембельский поезд, встал, дал подзатыльник «попутчику» и с достоинством удалился, помахивая фотографией. Вслед за ним ушли и культуристы, неся пакет с трофеями. – Отбой, – сказал тюменец прежде, чем закрыл дверь. Кузякин, Телятников и остальные подобрали свои распотрошенные вещмешки и как ни в чем не бывало улеглись спать. Когда затих скрип кроватных пружин, в казарме повисла гнетущая тишина. 2 После завтрака нас отвели к одноэтажному домику недалеко от казармы и приказали ждать. Перед домиком стояло несколько уазиков и грузовиков, из кабин которых на нас с ленивым любопытством смотрели водители. – Покупатели приехали, – сказал Лысенко. Покупателями называли представителей частей, которые отбирали среди новобранцев подходящие кандидатуры. Время от времени из домика выходил прапорщик и хриплым голосом выкрикивал три-четыре фамилии. Те, кого он называл, торопливо заходили внутрь, проводили там несколько минут и возвращались к нам, чтобы перекурить, взять вещмешок и попрощаться. Одни выходили с растерянными лицами, другие не могли скрыть довольных улыбок. В основном набирали в танкисты, связь, ВДВ и пехоту. Один здоровяк москвич, в поезде уверенно заявлявший, что обязательно станет десантником, вышел со слезами на глазах. – Стройбат! Ну, почему именно я? Ему даже не дали как следует попрощаться. Низкорослый прапорщик-азиат, похлопывая хворостиной по голенищу начищенного сапога, увел его сразу, как только здоровяк взял свои вещи. Мы смотрели, как они прошли КПП и зашагали по уходящей вниз городской улице. Видимо, строительная часть находилась где-то поблизости. – Ордынский! – хрипло прокричал прапор, который выполнял обязанности распорядителя на этих торгах. – Ты чо, оглох? Бегом! Внутри дома почему-то было очень темно. За несколькими столами сидели офицеры с бумагами. Все выглядели очень доброжелательно и говорили мягкими тихими голосами. Сильно пахло одеколоном и сигаретами. Я остановился, не зная к кому подойти. Рядом со мной замер Кузякин – оказалось, позвали только нас двоих. Сидевший прямо напротив входа лейтенант усмехнулся: – Ну, чего встали? Ордынский и Кузякин?