И он не двинулся по направлению к выходу, а остался стоять на платформе. Я достал телефон и сделал вид, что разговариваю. Такая уловка позволяла мне вести наблюдение, делая вид, что я рассматриваю людей как бы между прочим, а вообще-то якобы целиком и полностью сконцентрировался на телефонном разговоре. Боковым зрением я заметил, что ко мне кто-то приближается. Я повернул голову и увидел высокого афроамериканца в пальто верблюжьего цвета с разноцветным шарфом на шее. Встретившись со мной взглядом, он кивнул. Это был тот самый парень, которого обещал прислать Гоулди. Я посмотрел на стоящего на противоположной платформе мужчину в вязаной шапочке и куртке шоколадного цвета. Он слегка задрал край рукава и взглянул на наручные часы. Затем — пару секунд спустя — повернул голову по направлению ко мне. Я отвел глаза в сторону за мгновение до того, как он посмотрел на меня, — иначе бы встретился с ним взглядом. — Я знаю, — вещал я в смартфон, делая вид, что занят разговором. — Я тоже не мог в это поверить. Мужчина на противоположной платформе не заметил, что я наблюдал за ним, — я был уверен. Но я сумел идентифицировать его за долю секунды, прежде чем отвел взгляд в сторону. Я его узнал. Это был не кто иной, как мой начальник. Человеком, наблюдающим за мной с противоположной платформы, был лейтенант Пол Визневски. 40 Мое сердце неистово заколотилось. Получается, что за мной следил Виз. Мой начальник. Неужели он в курсе? Неужто узнал, что я связан с отделом внутренних дел? Выходит, ему известно, что я не просто детектив, расследующий убийства, а тайно работаю на Гоулди и отдел внутренних дел? А если так, то, судя по всему, он догадывался, что именно он был одним из основных фигурантов проводимого мною тайного расследования? Высокий афроамериканец в пальто верблюжьего цвета и разноцветном шарфе направился прямо ко мне. Его прислал Гоулди — а значит, он, скорее всего, работает в отделе внутренних дел. Он остановился рядом со мной с отсутствующим видом, как будто не имеет ко мне никакого отношения, а просто ждет электричку в северном направлении. Я, продолжая делать вид, что говорю по телефону, качал головой — будто что-то в этом разговоре меня очень разочаровало. Итак, двое мужчин, всего лишь стоящих на платформе метро в ожидании электрички. Я имею в виду, что мы должны были вести себя так, словно пытаемся быть незаметными, правильно? Человек, который следил за мной — и которым, как я уже знал, оказался Виз, — именно этого как минимум от нас и ожидал. Я — как можно более непринужденно — повернулся спиной к противоположной платформе и — что особенно важно — смотрел в сторону от Визневски. Мне хотелось подстроить все так, чтобы Визу было легко наблюдать за мной, и если я буду стоять к нему спиной, он сможет таращиться на меня сколько душе угодно. Он сможет даже сфотографировать меня мобильным телефоном, если возникнет такое желание. И тут для стоящего рядом со мной человека — мистера Верблюжье Пальто — пришло время чихнуть. И он чихнул. Сделать вид, что ты чихнул, совсем несложно, особенно когда человек, которого ты пытаешься заставить в это поверить, находится на противоположной платформе метро, то есть по другую сторону рельс. Изобразив чихание, мистер Верблюжье Пальто отвернулся в сторону, чтобы высморкаться, — как сделал бы любой воспитанный человек. Отворачиваясь, он засунул руку за пазуху и вместе с носовым платком достал конверт из желтоватой бумаги — достаточно большой для фотографий размером восемь на десять дюймов.[45] В этот момент мы оба стояли к Визу спиной и специально расположились на таком расстоянии друг от друга, чтобы мой начальник отчетливо видел, как Верблюжье Пальто передает мне конверт. Затем афроамериканец без малейшей паузы высморкался — или сделал вид, что высморкался, — сложил носовой платок и снова повернулся к противоположной платформе. Он действовал очень хорошо. Когда он поворачивался, до меня донесся слабый запах его средства после бритья. Но я при этом ни разу прямо на него не посмотрел. Я засунул конверт за пазуху и сделал вид, что закончил разговаривать по телефону. Затем тоже повернулся так, чтобы оказаться лицом к противоположной платформе. Двое мужчин, всего лишь ожидающих электричку. Взгляд как бы совершенно случайно опущен вниз и несколько затуманен после долгого рабочего дня. Теперь, когда мы оба вернулись в исходное положение и Виз мог видеть наши лица, для Верблюжьего Пальто настало время произнести всего одно слово. — Когда? — спросил он. Он произнес свое «когда?» очень отчетливо — так, чтобы его легко можно было прочесть по губам. Теперь наступила моя очередь, и я ответил в такой же манере, стараясь казаться непринужденным, но четко артикулируя, — буквально подал свое слово на серебряном подносе лейтенанту Полу Визневски. — Скоро, — отчеканил я. 41 Я вернулся в свой городской особнячок, стащил с себя верхнюю одежду, бросил на кухонный стол переданный мне мистером Верблюжье Пальто конверт из желтоватой бумаги и налил себе немного бурбона. Резюме недавних событий было следующим: начальник за мной следит; сестра тайно встречается с менеджером особняка-борделя; напарница мне не доверяет и, возможно, даже презирает. А женщина-прокурор, которую я считаю невероятно привлекательной и о которой, сам того не желая, то и дело думаю, хочет засадить меня в тюрьму. А в остальном все хорошо. Взяв бокал с бурбоном и конверт, я пошел на второй этаж. Очень хотелось разобраться в происходящих событиях и понять, что к чему, однако многолетний опыт подсказывал, что сделать это так быстро, как хотелось бы, получается не всегда. Иногда приходится посидеть спокойно и понаблюдать за происходящим, пока кусочки информации не сложатся в голове в единую картинку. Мое тайное расследование было хорошим примером. Я, вообще-то говоря, начал заниматься им случайно и увяз. Никто меня не обязывал. Это то, что как бы само подкралось, когда я не смотрел по сторонам. А произошло все следующим образом. Примерно полтора года назад я занимался расследованием совершенного в районе Гриктаун убийства одного парня средиземноморского типа, который получил пулю ночью — уже перед рассветом — на Адамс-стрит перед одним из тамошних многочисленных ресторанов. Ну, вы знаете — рестораны с белоснежной штукатуркой, синим орнаментом, пылающим сыром и официантами, кричащими: «Опа!» Как бы там ни было, убили обычного прохожего. Не ахти какое дело, правда? Однако расследование показалось мне интересным. У меня имелась пара подозреваемых. Один из них — парень, чьи родители являлись владельцами одного из тех самых ресторанов. Я обратился к архивам и выяснил, что его арестовывали восемь — целых восемь! — раз, но ни разу не выдвинули официальных обвинений. Ни разу! Восемь арестов, но никаких официальных обвинений. Несколько раз он оказывался на свободе даже раньше, чем прокурор успевал проанализировать возможные обвинения, — то есть, другими словами, полицейские отпускали его собственным решением, что показалось мне весьма необычным. Как выяснилось позднее, к расследуемому мной убийству парень никакого отношения не имел, но я сохранил у себя копию его досье и затем на протяжении нескольких недель время от времени изучал информацию. Как парню удавалось добиваться от полиции столь благосклонного отношения к себе? Ведь в некоторых случаях полицейские даже не сообщали о задержании прокурору штата, а просто открывали камеру и отправляли подозреваемого на все четыре стороны! Мне, естественно, пришло в голову, что парень — чей-то протеже. Кто-то неведомый лезет из кожи вон, чтобы избавить его от серьезных неприятностей. Инциденты, фигурирующие в досье парня, происходили в общей сложности на протяжении нескольких лет, и когда я проанализировал, кто занимался расследованием происшествий с его участием и кто занимал руководящие должности в полиции в том районе, один персонаж привлек мое внимание — так сильно, как манит к себе измученного путника стакан ледяной воды в знойной пустыне. Персонажем этим оказался Пол Визневски, которого с тех пор уже повысили в звании до лейтенанта и перевели в мой район. Я предположил, что Виз, видимо за вознаграждение, помогает задержанным уйти от ответственности. «Сунь несколько купюр мне в карман — и я сделаю так, что тебя отпустят». Что-то в этом роде. Провернуть такое дельце, в общем-то, проще простого. Прокуроры зависят — в первую очередь и главным образом — от полицейских, которые являются двигателями, приводящими в движение всю систему уголовного преследования. Если полицейские говорят, что парень не виноват, или заявление пострадавшего вызывает сомнения, или нет достаточных улик, то прокуроры в редких случаях будут настаивать на продолжении расследования. Зачем им это нужно? Они же за преступниками по улицам не гоняются. Если полицейский заявляет, что то или иное дело вполне можно закрыть, прокурор обычно соглашается, тем более что у любого прокурора на шее всегда полно других уголовных дел, по которым нужно сформулировать и выдвинуть обвинение. В общем, мне показалось, что происходит нечто подобное. Я заметил это полтора года назад. Именно так и началось мое тайное расследование — с одного-единственного подозрительного досье. Я не имел ни малейшего представления, как далеко все зашло и сколько людей вовлечено в систему. Единственное, что я знал, — мне необходимо с этим разобраться. Я пошел к Гоулди и сообщил, что мы должны начать соответствующее расследование. Гоулди, конечно же, ответил «да». Мы оба осознавали, что вопрос — очень деликатный. Деликатнее не придумаешь. А еще Гоулди произнес фразу, которую я впоследствии никогда не забывал. «Если ты хочешь сделать это, — сказал он, — то, черт побери, лучше, чтобы ты оказался прав». «Не торопись, — добавил он. — Прежде чем открывать уголовное дело, убедись, что есть повод». Именно этим я и занимался много месяцев подряд в свободное от работы время. Да, на протяжении полутора лет в промежутках между выяснением, кто зарезал женщину, застрелил мужчину или задушил младенца, я — вместо того чтобы читать классику, или лепить из глины горшки, или изучать иностранный язык — снова и снова пытаюсь выяснить, не берут ли взятки сотрудники полицейского управления Чикаго. Не раздают ли они «индульгенции», позволяющие преступникам избежать тюрьмы, в обмен на «карманные» деньги, о которых никогда не сообщают в Налоговое управление США. Иными словами, я проводил расследование относительно лейтенанта Визневски, находясь прямо у него под носом и работая под его руководством в качестве детектива, расследующего убийства. Я полагал, что действовал незаметно. Мне казалось, что он никогда не узнает о моем расследовании и моих подозрениях в отношении него. Я не рылся у него в письменном столе, не приставлял ухо к окну его кабинета и не взламывал его электронную почту. Я действовал очень скрытно и аккуратно. Заглядывал в старые файлы, читал досье и присматривался к людям, которым удалось избежать серьезных обвинений в рамках уголовных дел, которыми занимался или которые курировал Виз. Я вел себя очень осторожно и поэтому был уверен, что он даже не догадывается о том, чем я занимаюсь. По-видимому, я ошибался. Получается, лейтенант Визневски знал, что я провожу относительно него расследование. Я вскрыл конверт из желтоватой бумаги. Я предполагал, что может Гоулди положить в конверт, чтобы придать ему определенный вес. Все выглядело правдоподобно: всем, кто видел меня на платформе метро, наверное, казалось, что в конверте лежат фотографии. Я заглянул в конверт — как и ожидалось, я увидел внутри три или четыре чистых листа бумаги. На верхнем листе Гоулди написал записку. Подписи под сообщением не было, но я узнал бы почерк Гоулди в любом состоянии. «Позвони, когда появится возможность, — говорилось в записке. — И будь очень осторожен». 42 Внезапно я проснулся и резко сел на кровати. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сориентироваться и отделить реальное от нереального. Мой сон развеялся — а вместе с ним исчезли и образы Кейт, Эми Лентини, пот, стоны, смех, пули, кровь и жуткие крики. До меня донеслись звуки из телевизора, который я, видимо, включил вчера вечером, прежде чем заснуть: репортеры наперебой сообщали «последние экстренные новости».