Белозеров покрутил указательным пальцем у виска. – Ненормальный, у меня тут чуть медвежья болезнь не случилась, а ему весело! Кирилл продолжал смеяться, его заразительный смех передался и Аркадию. Когда они успокоились, Белозеров указал на куст: – Это все косой виноват. – Ну, конечно, вали все на зайца, у него уши длинные. – Наверное, у него там лежка была, пойдем посмотрим. Белозеров подошел к кусту, раздвинул ветки. Он не ошибся. В небольшом углублении было сделано подобие гнезда из тонких веточек и сухой травы, в котором мирно спали четыре зайчонка. – Понятно. Первый выводок – настовики. – И откуда ты все знаешь. – Мы с отцом и его друзьями частенько на охоту ездим. – Ясно. – Это, Кирилл, не заяц был, а зайчиха. Она пыталась увести меня от детенышей. – А ты с испугу на пятую точку сел. – Тебе бы так. Суток не прошло, а у меня впечатлений по самое не хочу. У меня, наверное, уровень адреналина в крови зашкаливает. Когда костер был разожжен, а еловая подстилка готова, до них долетел лай собак. Кирилл, сидя на корточках, бросил взгляд на Белозерова. – А не сделать ли нам, Аркадий Александрович, разведку в направлении собачьего лая? Кто знает, может, нам повезет встретиться с местным жителем, а может, даже и встретить ночь в уютном теплом жилище. Белозеров шутливо приложил руку к виску. – Так точно, товарищ старшина. Полностью с вами согласен. Кирилл поднялся. – Тогда пойдем. Только все наше имущество придется взять с собой, в противном случае им могут воспользоваться лесные обитатели. И костер потушить придется. Белозеров хмыкнул. Соколиков спросил: – Ты чего? Медведя вспомнил? – Нет, представил себе лося с рюкзаком на горбу. – Лось ушел, так что рюкзаки придется тащить нам. Через две сотни шагов Белозеров остановился, втянул носом воздух. – По-моему, дымком запахло. – Чую, жилье где-то рядом. * * * Жилье показалось еще через сотню шагов. Добротная приземистая рубленая изба с сараем и конюшней, крытая древесной корой, подслеповато взирала на путешественников во времени узкими щелками-оконцами, затянутыми бычьим пузырем. Встреча была недружелюбной. Еще на подходе к огороже, сделанной из жердей, навстречу им со злобным лаем выбежали две похожие на лаек собаки серого окраса. Собак остановил старческий голос: – Волчок! Зубок! Цыц! Пойдите ко мне! Из приоткрытой двери избы вышел седовласый старик в заячьем треухе на голове, посконных портах и сероватого цвета ветхой рубахе, поверх которой была надета медвежья безрукавка мехом наружу. Собаки послушно прекратили лаять и, виляя закрученными крендельками хвостами, подбежали к хозяину, не переставая при этом настороженно поглядывать на чужаков. Некоторая настороженность чувствовалась и во взгляде старика. Когда они подошли к дому, он спросил: – Куда путь держите, люди добрые? И как вас в глушь лесную, к моему жилищу, занесло? Старику ответил Аркадий: – Издалека идем дедушка, из чужих земель. Ищем дорогу к Вязьме. – Путь я вам укажу. Только до дороги путь не близкий, а в лесу вскорости темнеть начнет. Вы у меня переночуйте, а с зорькой пойдете. – Благодарствуем, дедушка. С превеликим, так сказать, удовольствием. – Тогда пожалуйте в избу. Давненько гостей у меня не бывало. Соколиков и Белозеров, минуя сени, вошли во чрево жилища. Пахнуло теплом, дымком, травами. За ними в избу проворно забежали бдительные псы. Полутемная комната освещалась воткнутой в светец сосновой лучиной, пропитанной льняным маслом. При тусклом обманчивом свете гостям удалось разглядеть обстановку. Слева от входа, ближе к углу, стояла печь, на которой примостились многочисленные глиняные горшки и горшочки. Тут же выстроились в ряд ухваты, кочерга и лопата. У подножья аккуратной стопкой лежали поленья, рядом топор и кадушка с водой, на краю которой висел резной ковш-черпак. Тут же расположились и собаки. Справа от печи стоял длинный и широкий грубо сколоченный деревянный стол, вдоль закопченных бревенчатых стен расположились лавки, над ними деревянные полки с корзинками, туесками и пучками трав. В углу емкий обитый железными полосами сундук. Над ним, на полке, стояла закопченная, написанная на деревянном полотне икона святого Николая Чудотворца, без оклада. Старик тихо кашлянул, перекрестился на икону, покосился на гостей. – Вы что же, не крещеные? – Крещеные, дедушка, крещеные! – поспешил заверить Белозеров и перекрестился, за ним последовал Соколиков. Старик почесал затылок, подозрительно спросил: – Что-то я не уразумею, молвите вы вроде бы по-русски, а одеты иначе и креститесь по-иному, тремя перстами. Из греков вы или из иного народа? Аркадий старика успокоил: – Русские мы. Меня Аркадием зовут, а друга моего Кириллом кличут. Только воспитывались мы далеко, на чужбине. – Оно и видно. Ну да Бог с вами. Проходите. А меня Федором величают. Пойдемте, попотчую вас, чем Бог послал. Соколиков и Белозеров скинули поклажу сложили на одну из лавок оружие, сняли головные уборы, бронежилеты, верхнюю одежду. Старик указал на кадку с водой. – Чего стоите? Вона на печи ковш, на стене рушник, черпайте воду из кадки, мойте руки да садитесь к столу. Когда они сели за стол, на нем уже лежали деревянные ложки, стояли деревянные же миски с вареным мясом дикой птицы и зверя, рыбной ухой, солеными грибами, политой медом клюквой, чаши с квасом и сытой, а также три кусочка ржаного хлеба. Старик тихо прочитал молитву, перекрестился, сел за стол, отхлебнул из миски ухи, взялся за хлеб. – Вы уж не обессудьте, хлебца у меня маловато. Одному землю орать тяжко. Аркадий не преминул спросить: – Дедушка Федор, вы что же это, один в лесу живете? – Один. – Не страшно. – А чего мне, сынок, бояться? Зверя? Так он не страшнее человека. Да и человек худой что мне сделает? Богатства я не нажил. Жизнь свою, почитай, отжил. Одно плохо, помру, похоронить некому будет. – У вас что же, и родственников нет? Старик тяжело вздохнул, подтянул гайтан на портах, грустно вымолвил: – Были родовичи. В деревеньке на болотах, неподалеку от града Смоленска. Батюшка, матушка да еще брат Иван. Батюшка мой в той деревеньке священником был. Не знаю, живы ли теперь. Аркадий встрепенулся: – Ага, значит, Смоленск уже есть? – А куда же ему деваться. Белозеров, желая прояснить ситуацию, задал следующий вопрос. – А какой сейчас год? – Эх, паря! Да разве же я знаю. Много зим минуло с той поры, когда я в лес подался. – А когда это случилось, помните? – И этого не помню. Одно могу сказать. В то время князь новгород-северский на половцев ходил, был бит, в полон попал. – Так, значит, получается, что это тысяча сто восемьдесят пятый год. Старик, не обращая внимания на рассуждения Белозерова, продолжал: – И мой брат Иван с ним был. Из полона только через три года возвернулся. Родители сосватали его. Нашли девицу из нашей деревеньки. Только мы с той девицей любились. Я родителям и брату о том не сказал, а вскоре случилось так, что брат застал нас в лесу… Пошли мы друг против друга. Я грех совершил, за топор взялся. Хотел брата убить. За грехи мои родители и брат от меня отвернулись, а селяне изгоем нарекли и из деревеньки прогнали. Я же вернулся, любушку свою от позора забрал, да подался с ней в лес, в места глухие. В лесу вода для питья, деревья для строительства, зверь, птица, рыба, мед, грибы да ягоды. Чего еще надо? Опять же, тишь, благодать. Нам с любушкой лепотно вдвоем жить было. Потом дети рождаться начали. Первые девицами были, померли в малолетстве. Потом сыновья народились. Один сын утонул в отрочестве. Еще один ушел от нас в люди. Приспособился. Хорошо зажил. Сказывал, что в дружине у князя. Каждое лето являлся. Подарки нам привозил, посуду, соль, зерно, потом коровенку привел, следом лошадь, кур для нас прикупил. На ней, с третьим сыном, землю орать стали, рожь сажать. – Где же жена? Сыновья?