— Должна. Или ты будешь снова и снова говорить об этом. Приноси пользу, Элисон. Приноси пользу обществу. — Я не буду. Никогда больше не ткну тебя в это носом. — Ткнешь. Ты из тех людей, Колетт, что не могут сдержаться. Я тебя не виню. Не критикую. Но ты все время тыкаешь, Колетт, да, не спорь, ты одна из самых великих тыкалок в мире. — Эл, хныча, расплелась и упала обратно на постель. — Где мой бренди? — Ты уже достаточно выпила. Элисон застонала. — Ты не виновата, — великодушно добавила Колетт. — Надо было остановиться и пообедать. Или я могла принести тебе сэндвич. Кстати, я предлагала. — Я не могу есть за работой. Карты откажутся говорить, если их испачкать. — Ты это уже говорила. — Никаких чизбургеров. Ни за что. — Согласна. Гадость страшная. — На шарах остаются отпечатки пальцев. — А что поделаешь? — Ты когда-нибудь напивалась, Кол? — Нет, я вообще почти не пью. — Что, никогда-никогда? Ты когда-нибудь, хоть раз ошибалась? — Да. Но не в этом отношении. Гнев Эл начал сдуваться. Ее тело тоже опало на гостиничную постель, словно теплый воздух утекал из воздушного шарика. — Я хочу бренди, — тихо и кротко сказала она. Эл вытянула ноги. Вдалеке, за подернутыми рябью контурами тела она увидела ступни. У нее на глазах они вывернулись наружу: суставы мертвеца. — Иисусе, — сказала она и поморщилась. Кузен Джона Джозефа вернулся и принялся шептать ей в уши: я не хотел, чтобы в больнице мне отрезали ноги, я б лучше умер прямо в поле, и пусть бы меня похоронили, лишь бы не жить без ног. Она лежала и хныкала, глядя в темный потолок, пока Колетт не встала со вздохом. — Ладно. Я принесу тебе выпить. Но лучше бы ты приняла аспирин и намазала ноги мятным лосьоном. — Она прогарцевала в ванную и взяла с полки над раковиной пластиковый стакан в полиэтиленовой упаковке. Проколола упаковку ногтями; как живая мембрана, она сопротивлялась, ее надо было содрать, и когда она потерла кончики пальцев друг о друга, чтобы сбросить пленку, и подняла стакан, в ноздри ей ударил спертый воздух, что-то уже бывшее в употреблении и не совсем чистое дохнуло на нее из стакана. Она открыла бутылку бренди и налила на два пальца. Эл укуталась в одеяло. Из-под него торчали пухлые розовые ступни, отекшие и на вид горячие. Колетт шаловливо схватила Эл за большой палец и покачала его: — Первый поросенок пошел на базар… — Бога ради, мать твою! — заорала Элисон не своим голосом. — И-и-и-звини! — пропела Колетт. Рука Элисон прорвалась через кокон и вцепилась в стакан так, что у того стенки прогнулись. Элисон извернулась, прислонилась к спинке кровати и выдула полпорции одним глотком. — Послушай, Колетт. Рассказать тебе о полиции? Рассказать тебе почему? Почему я не хочу иметь с ними дело? — Полагаю, мне не отвертеться, — сказала Колетт. — Слушай, погоди секундочку. Сейчас… — Ты знаешь Мерлена? — начала Эл. — Погоди, — сказала Колетт. — Надо записать это. — Ладно. Но поспеши. Элисон допила бренди. Лицо ее немедленно вспыхнуло. Она откинула голову, и блестящие темные волосы рассыпались по подушкам. — Ну что, ты готова? — Почти, еще секунду — давай. Щелк. КОЛЕТТ: Итак, сегодня 6 сентября 1997 года, 10 часов 33 минуты вечера. Элисон рассказывает мне… ЭЛИСОН: Ты знаешь Мерлена, Мерлена через «е»? Он говорит, что он детектив-медиум. Он говорит, что помогал полиции по всему юго-востоку. Говорит, они постоянно обращались к нему за помощью. И знаешь, где живет Мерлен? Он живет в доме на колесах. КОЛЕТТ: И что? ЭЛИСОН: Да то, что вот до чего доводит помощь полиции. У него даже нормального туалета нет. КОЛЕТТ: Как трагично. ЭЛИСОН: Ты смеешься, мисс Язва, но тебе бы это тоже пришлось не по вкусу. Он живет в пригороде Эйлсбери. И знаешь, каково это, помогать полиции? Глаза Эл были закрыты. Она переживала — снова и снова — последние секунды жизни задушенного ребенка. Она вспомнила, как тонула вместе с машиной в водах канала, вспомнила, как очнулась в неглубокой могиле. Она на секунду задремала и проснулась, завернутая в одеяло, как сосиска в булочку; она пихала одеяло во все стороны, воевала за место и воздух, и она вспомнила, почему не могла дышать — потому что была мертва, потому что ее похоронили. Она подумала, я не могу больше об этом вспоминать, я на грани, на грани своего — и она шумно вздохнула и услышала щелк. Колетт сидела рядом с ней и взволнованно приговаривала, о боже, Эл, склоняясь над ней. Дыхание Колетт касалось ее лица, пластиковое дыхание, не противное, но и не вполне естественное. — Эл, у тебя что-то с сердцем? Она почувствовала, как тоненькая, костлявая ладошка Колетт скользит под голову, приподнимает ее. Опершись на руку Колетт, она ощутила неожиданное облегчение. Она хватала воздух ртом, вздыхала, как новорожденный. Она распахнула глаза: — Включай кассету. Время завтракать. Колетт спустилась рано. Слушая голос Элисон на кассете — Эл плакала, как ребенок, говорила детским голоском, отвечая на призрачные вопросы, коих Колетт не слышала, — она обнаружила, как ее ладонь крадется к бутылке бренди. Глоток спиртного укрепил ее, но эффект был недолгим. Сейчас она чувствовала себя холодной и бледной, еще более холодной и бледной, чем обычно, и ее едва не вырвало, когда, войдя в столовую, она увидела, как Мерлин и Мерлен ковыряют черпаком в чане с тушеной фасолью. — Ты как будто всю ночь не спала, — сообщила Джемма, пощипывая круассан. — Я прекрасно себя чувствую, — огрызнулась Колетт. Она огляделась по сторонам: свободного столика не было, а сидеть с парнями она не хотела. Колетт повелительно указала на кофейник, и официантка, подхватив его, заспешила к ним. — Черный, пожалуйста. — Ты не переносишь лактозу? — спросила Джемма. — Знаешь, соевое молоко очень даже ничего. — Мне нравится черный кофе. — А где Элисон? — Причесывается. — Я думала, это твоя работа. — Я деловой партнер, а не горничная. Уголки рта Джеммы опустились. Она заговорщически пихнула Кару локтем, но та разворачивала газеты в поисках фотографий с похорон. Вошла Мэнди Кафлэн. Глаза у нее были красные, губы поджаты. — Еще одна не выспалась, — отметила Джемма. — Принцесса? — Моррис, — сообщила Мэнди. Она раздраженно изучила ассортимент и кинула на стол банан. — Я всю ночь вела незримый бой. — Чай или кофе? — поинтересовалась официантка. — А крысиного яда у вас нет? — спросила Мэнди. — Ночью он бы мне пригодился для этого маленького ублюдка Морриса. Знаете, мне жаль Элисон, правда жаль, ни за какие шиши я не согласилась бы поменяться с ней местами. Но почему она не приглядывает за ним? Только я забралась в постель, как он уже тут как тут и пытается стащить с меня одеяло. — Ты ему всегда нравилась, — заметила Кара, листая газету. — О-о-о, вы только посмотрите на бедного крошку, принца Гарри. Взгляните на его личико, дай ему бог здоровья. — Дергал одеяло часов до трех утра. Думала, он ушел, вылезла из постели сходить пописать, а он как выпрыгнет из-за занавески и хвать грязной лапой меня за ночнушку. — Да, он это любит, — поддержала Колетт. — Прятаться за занавесками. Элисон говорит, ее это очень раздражает.